XXIV. За сына
Сергей Борисович Горбатов, проведя почти всю ночь без сна, рано вышел из спальни, прошел в уборную, приказал подавать себе одеваться и закладывать скорее карету. Лицо его было бледно, глаза тусклы. Он даже как будто несколько сгорбился, как будто постарел в течение этой ночи. Одевшись и узнав, что экипаж подан, он, грустно опустив голову, прошел рядом парадных комнат и спустился с лестницы. Засуетившаяся прислуга особенно робко на него поглядывала, всем было неловко, жутко…
Сергей Борисович прежде всего поехал в дом генеральши. Было только девять часов утра. Княгиня не просыпалась еще. Нина тоже едва успела встать и, когда ей доложили о приезде Сергея Борисовича и о том, что он ее желает видеть, она очень изумилась и испугалась. Войдя в гостиную, где он дожидался, и, взглянув на его лицо, она испугалась еще больше. Она ясно увидела, что случилось какое-нибудь большое несчастье.
– Не пугайтесь, – сказал он грустным голосом, – хорошего ничего нет, но, Бог даст, не так уже дурно, как сразу кажется… Борис арестован…
– Арестован!.. Борис? – прошептала она упавшим голосом. – За что же?
– Вы ведь знаете, что вчера происходило?
– Да… я весь день очень тревожилась, почти не могла заснуть и теперь вот… собиралась писать Борису… Но, Боже мой, что вы такое говорите, как арестован? Где же он?
Она вся похолодела.
– Я ничего не знаю, я сейчас поеду узнавать… Я сделаю все, что можно… Надеюсь, тут недоразумение… он не может быть преступным… Но, прежде всего, я приехал к вам. Конечно, в это последнее время он ни с кем не мог быть так откровенен, как с вами… Вы должны вспомнить все – не говорил ли он вам чего-нибудь?.. Ведь что-нибудь да есть… Какая же у него связь с этими заговорщиками? Будьте со мной откровенны, вспомните все, ничего не скрывайте от меня… это необходимо для его спасения!
Нина опустила голову и еще больше побледнела.
– Связи, настоящей связи, с заговорщиками у него и быть не может, – наконец, собравшись с мыслями, сказала она. – Но я боюсь, что он все же близко знаком с ними, что они от него ничего не скрывали… Он никогда не говорил мне ничего такого, но я замечала, несколько раз замечала, что он в последнее время бывал мрачен… озабочен как-то… Это меня тревожило… даже… даже обижало. Я спрашивала о причине такой в нем перемены. Он отговаривался, но все же были намеки…
– Вспомните же все, все! – тревожно перебил ее Сергей Борисович.
– Да, конечно, он знал о многом, он был недоволен некоторыми своими друзьями… Иногда проговаривался, что затевается что-то…
– Но ведь он не сочувствовал этому?
– Нет, нет, не сочувствовал, это я прямо скажу вам, вы должны этому верить, что не сочувствовал… Конечно, он не мог оправдывать многое из того, что у нас теперь делается. Но он говорил мне, я это хорошо помню, что насильственными мерами ничему помочь нельзя. Да ведь вы же сами знаете его взгляды?!.
Она стала вспоминать каждое его слово. Передала Сергею Борисовичу все, все свои замечания. В конце концов оба они должны были сознаться, что нет ничего особенно утешительного. Он не сочувствовал, но, зная, находился в постоянных сношениях с заговорщиками, некоторые из них бывали у него в доме. Сергей Борисович вспомнил, что еще летом в Горбатовском он получал какие-то, видимо, неприятные ему, письма. Его бумаги все захвачены, он неосторожен… наверное, найдется много косвенных улик против него… Они замолчали, и несколько минут Сергей Борисович сидел, опустив голову, в тяжелом раздумье.
– Нужно спешить, – сказал он наконец. – Я еду, и одна надежда на милость государя…
Он простился с Ниной, обещая подробно извещать ее обо всем, что узнает. Он ездил по городу все утро, побывал у всех, кто мог сообщить ему о сыне. Его успокаивали, утешали; но он плохо утешался и настаивал, желая знать всю правду. Однако правду ему или не хотели, или просто не могли сказать, потому что сами ничего не знали. Добраться ему до Бориса не было никакой возможности. Он узнал только, что его еще не перевезли в крепость, но перевезут в этот же день.
«Боже, да ведь он может с ума сойти от отчаянья! – думал несчастный отец. – Он такой впечатлительный!.. Только бы с ним увидеться, только бы увидеться…»
И он, хватаясь за последнюю надежду, поспешил к одному старому другу, который мог помочь ему…
Небольшие светлые комнатки тихого Смольного монастыря. Обстановка, поражающая своей простотой, изяществом и чистотою. Много зелени и цветов, много книг… На стене большой, прекрасный портрет императора Павла I. У окна, в покойном кресле, с книгой в руках, сидит маленькая, седая старушка в траурном платье. Ее миниатюрное, бледное лицо испещрено мелкими морщинами, но светлые глаза сохранили свою чистоту. Общее выражение грустное, задумчивое и необыкновенно привлекательное.
Входит горничная и докладывает ей о Сергее Борисовиче. Лицо старушки несколько оживляется.
– Проси, проси! – быстро говорит она, закрывает книгу и встречает входящего Горбатова ласковой и грустной улыбкой.
Он почтительно целует ее руку, а она уже успела заметить его утомленный и встревоженный вид.
– Катерина Ивановна, – говорит он, садясь рядом с нею, – я к вам за помощью… Мой сын этой ночью арестован…
Она подняла на него свои ясные и кроткие глаза.
– Арестован? Кто? Неужели Борис?
– Да!
Он рассказал ей подробно все, что случилось. Передал все, что узнал от Нины, все, что узнал потом, в течение этого дня. Она слушала его с большим вниманием и участием. Она несколько раз брала и сжимала его руку.
– Что же теперь нам делать, Сергей Борисович? – сказала она. – Прежде всего, мне кажется, вам необходимо его видеть.
– Конечно, но ведь только государь мне и может дать это разрешение… и я прошу вас помочь в этом деле. Я думал прямо ехать к императрице Марии Феодоровне… Но она в таком горе… Она нездорова, никого не принимает. А к великому князю, то есть к государю… Он меня так мало знает!
– Послушайте, – сказала старушка, – мы вот что сделаем. Я сейчас же напишу государю и напишу также императрице… Я надеюсь, она вас примет. Вы посидите у меня… Я сейчас же, скорее пошлю мои письма, и мы вместе подождем ответа.
Она так и сделала. Письма были отосланы. Тогда она употребила все усилия для того, чтобы хоть немного его успокоить и как-нибудь помочь ему перенести это томительное ожидание. Она приступила к исполнению своей задачи со свойственным ей тактом и умом, сумела внушить бодрость, надежду, заинтересовала его посторонним разговором, заставила отойти от настоящего к прошлому; она знала, что он пуще всего любил это прошлое, в котором у них было много общего…
Сергей Борисович сам не заметил, как понемногу отделался от своих мрачных мыслей, как унесся, вслед за умной и милой старушкой, в далекие и лучшие времена. Эта скромная старушка, жившая уже более тридцати лет в этих хорошеньких светлых комнатках, напоминавших келью, никогда их почти не покидавшая, была Нелидова – лучший друг покойного императора Павла. Клевета, зависть и злоба, отравлявшие когда-то ее самоотверженную молодость, теперь уже смолкли, о ней уже мало кто говорил в петербургском обществе, ее знали только бедные люди, которым она помогала. Знала ее, впрочем, и не забывала и царская семья, питавшая к ней большое и заслуженное ею уважение…
Сергей Борисович хорошо сделал, что обратился к ней за помощью. Прошло с небольшим час времени, и Катерине Ивановне принесли ответ от императрицы Марии Феодоровны. Она пробежала его и передала с довольным видом Сергею Борисовичу. Он прочел:
«Милый друг, хотя я и очень нездорова и духом и телом, но передайте Горбатову, что я приму его хоть сейчас».
– Вот видите, – сказала Катерина Ивановна, – ведь вы знаете ее доброту!.. Не теряйте же времени, спешите…
Его не нужно было просить об этом. Через полчаса он был уже во дворце, и его ввели к императрице. Прежняя блестящая красавица, сильная телом и духом женщина, Мария Феодоровна, видимо, приближалась к концу своей жизни. Она до этого последнего времени успешно боролась со старостью и недугами. Да ведь и вся ее жизнь была борьбою. Она с юных лет приучилась выносить всякое горе, не предаваться отчаянию. Она всегда находила в себе силу смиряться перед волею Провидения и черпать в молитве душевное спокойствие. Но года брали свое. Недавнее нежданное семейное горе было для нее роковым ударом, – вчерашний страшный день окончательно сразил ее. И теперь она лежала в большом изнеможении; ее увядшее лицо, еще сохранившее отблеск былой красоты, казалось почти безжизненным.
– Простите меня, ваше величество, – говорил Сергей Борисович, склоняясь перед нею и целуя протянутую ему руку, – простите ради Бога, что я в такой день осмелился тревожить вас…
– Мне не в чем прощать вас… Мы все несчастны и обязаны жалеть друг друга… Катерина Ивановна написала мне о вашем горе… Как же это? Неужели ваш сын…
– Ваше величество, я ручаюсь вам головою, что мой сын не может быть изменником и преступником, – я его слишком хорошо знаю. Он может быть виновен в легкомыслии, но в измене… Нет, нет – он на это не способен!..
Его голос оборвался, он замолчал.
– Чем же я могу быть вам полезна? – сказала императрица.
– Попросите государя разрешить мне свидание с ним; вот все, что мне теперь надо…
– Я жду государя с минуту на минуту; останьтесь, вы сами его попросите. Я надеюсь, он вам не откажет…
Прошло несколько томительных минут ожидания для Сергея Борисовича. Несмотря на все свое горе и волнение, он хорошо понимал, что присутствие постороннего человека тяжело для больной и удрученной государыни. Им совсем не о чем было говорить друг с другом – и они молчали. Государыня начинала дремать…
Наконец в соседней комнате послышались шаги. Вошел молодой император. Он с некоторым изумлением взглянул своими орлиными глазами на Сергея Борисовича, но все же милостиво протянул ему руку.
– Катерина Ивановна писала мне о вас, – сказал он. – Сердечно сожалею… Тяжело, что молодые люди из лучших русских семей так поступают… Но что же мне делать? Я пока не вижу, чем могу вам помочь.
– Он ручается за своего сына, – сказала императрица, несколько оживляясь…
– Ручаюсь! – твердо и решительно повторил Сергей Борисович.
– Мне очень приятно это слышать, и в таком случае вам нечего тревожиться… Я не имею права делать никаких послаблений; но на мою справедливость вы можете рассчитывать…
– Ваше величество, я прошу одного: свидания с сыном. Ради Бога, не откажите мне в этой моей просьбе…
Государь задумался.
– Еще ничего не выяснилось, – сказал он. – Я только знаю, что у вашего сына найдены некоторые бумаги, которые, кажется, ясно указывают на его участие в заговоре… Иначе каким бы образом эти бумаги могли у него очутиться? Во всяком случае, он был в близких отношениях с главными заговорщиками.
– Он не может, не может быть изменником! – в отчаянии повторял Сергей Борисович. – Я знаю образ его мыслей. Он мог с ними встречаться, мог быть с ними близок, но не мог им сочувствовать!..
Что-то мгновенное, какая-то печальная полуусмешка пробежала по лицу государя.
– Тут противоречие, – проговорил он. – Но я хочу вам верить: я знаю – Горбатовы всегда были верными слугами престола и отечества. Я не забыл о ваших близких отношениях с моим покойным родителем и обещаю вам сделать все, что могу… Дайте время… Как только можно будет, вы получите разрешение видеться с сыном. Я дам ему все способы оправдаться… Пусть только он будет откровенен.
Государь кивнул головою.
Сергей Борисович поспешил откланяться и вышел…