Лесовичка

Глава IV. Недруг. – Чужая вина

– Ты – Марко? – прямо направляясь к Ксане, спросила матушка. И глаза ее сурово взглянули на девочку.

– Да, я – Марко, – тихо и спокойно отвечала та.

– Что значат эти распущенные волосы? Почему ты сидишь такой растрепой? – еще суровее обратилась к ней мать Манефа.

– Это я виновата, матушка… – послышался тихий, приятный голос Ларисы. – Мне хотелось по-«нашему» причесать новенькую…

– Не верьте ей, матушка. Просто заступается Ларенька, – произнесла невесть откуда появившаяся Уленька, бросая на Ксению враждебные взгляды. Новенькая не больно-то позволит подойти к себе… Глядите, благодетельница, как глазищами-то ворочает… Недаром ее приняла я, многогрешная, за са…

– Молчи! – сурово прервала ее елейное повествование Манефа и, снова обращаясь к Ксении, проговорила:

– Почему ты не явилась сначала ко мне?

– Я не знала дороги, – отвечала та.

– А сюда нашла дорогу?..

– Нашла.

– Ох, матушка-благодетельница, и напугала же она нас! – снова лебезя и суетясь, зашептала своим елейным голоском Уленька.

Но мать Манефа досадливо махнула на нее рукой, потом сделала несколько шагов вперед, взяла за руку Ксаню и, повернув ее лицом к столпившимся на середине классной девочкам, сурово заговорила:

– Девицы, вот новый член нашей семьи… Не светлым, желанным, добродетельным существом является Ксения Марко… Тяжелое пятно лежит у нее на душе. Молитвой, постом и покаянием должна она смыть свой тяжелый проступок перед Господом и людьми… Долгое время ей надо замаливать свой грех… Воровство, дети, один из самых тяжелых грехов в мире… Только дьявол, князь тьмы, вместилище зла и пороков, может толкнуть на подобный проступок человека… Только носительница дьявола может решиться на страшное дело присвоения чужой собственности… И потому сторонитесь ее, дети! Сторонитесь той, в душе которой он, враг наш, нашел себе удобное и желанное вместилище. Не приближайтесь душами своими к отступнице, к нераскаянной грешнице до той поры, пока не очистится молитвою и покаянием душа ее… Запрещаю я вам строго дружить с Ксенией Марко, разговаривать с нею, проводить с ней свободное от уроков время… Пусть будет она одна, покуда не найду я нужным разрешить вашу дружбу с нею.

Мать Манефа кончила свою речь и поникла головою, как бы отягощенная тяжелой думой о вверенной ей неисправимой грешнице.

Уленька, напротив, подняла свои раскосые глаза к потолку и зашевелила бледными губами:

– Господи Иисусе Христе! Буди милостив к грешной отроковице твоей Ксении! Буди милостив, Господи Иисусе Христе!..

И вдруг неистово взвизгнула на всю классную.

В ту же секунду Катюша Игранова, находившаяся подле, как мячик, отскочила от молитвенно настроенной Уленьки.

– Что с тобой? Что ты? – испуганно вскинув глазами на послушницу, вскрикнула матушка.

– О… хо… хо… благодетельница!.. Охо… хо… хо… милостивица! Щиплются они!.. Аки змии жалятся! – не своим голосом взвыла Уленька в то время, как глаза ее злобно и подозрительно покосились в сторону девочек.

– Щипаться! Кто смел щипаться? Это еще что за новости!..

И мать Манефа грозным взором обвела присутствующих.

– Кто посмел тронуть Уленьку? – после минутного молчания прогремел ее голос.

Девочки притихли.

Они знали, что строгое наказание постигнет виновную. Уленька стояла вся в слезах и тянула своим обычно слащавым, теперь обиженным голосом:

– Я ли не тружусь для них, я ли не стараюсь!.. А наградою мне одна брань да щипки… О, Господи! Коли не довольны мною, матушка-благодетельница, отпустите рабу вашу смиренную… Отпустите в обитель меня, грешную, коли не хороша я, не пригодна служба моя…

– Молчи! Не скули! Нужна мне и ты, и твоя служба, – осадила ее Манефа и снова, повернувшись к притихшим девочкам, почти крикнула в голос, охваченная гневом:

– Кто посмел тронуть Уленьку?

Девочки молчали по-прежнему. Их головы были потуплены. Глаза опущены долу.

На точно окаменевшем личике Играновой, виновницы происшедшего, царило самое безмятежное спокойствие. Казалось, что она была далека от мысли обидеть эту противную, раскосую и слащавую Уленьку.

Одна лесовичка стояла, высоко подняв голову и вперив в своих новых подруг пристальный, немигающий взор. Что ей было за дело до гнева монахини? Она была чужда страха и волнения, испытываемых всеми этими бледными девочками.

Милые, бледные девочки! – думала она. – Они приняли ее как сестру. Они впервые открыли ей, что значит чуткая, дружеская ласка. После старого леса и слащавой, но вероломной Наты, они впервые приласкали ее. Чем она отплатит им за их ласку?

В груди лесовички, словно большая птица, трепетало что-то. Мягко и влажно засияли черные угрюмые глаза. Острая нить мыслей пронеслась в голове, отзываясь в сердце…

Идея! Счастливая идея!

Вольным и быстрым движением отбросила Ксаня за плечи свои черные косы и, шагнув быстро к матери Манефе, произнесла твердо и громко на весь класс:

– Они не виноваты… Я, Марко, задела ту, косенькую…

И она, не привыкшая лгать, потупила голову.

– Ты! – беззвучно слетело с уст Манефы, – ты! – и не слушая разом зашумевших девочек, глухо заволновавшихся от этих слов, матушка схватила за руку Ксаню и, не говоря ни слова, потащила ее из класса.