Ночь Красной Луны
Роман стоял на самом берегу Невы сразу за строем полицейских, отделяющих изысканное светское общество от рядовых горожан, и глазел на здоровенный трехмачтовый военный корабль. Кургузый модно-серый пиджачок узкие брюки, едва доходящие до штиблет, тщательно напомаженный рыжий пробор – в толпе Рома был совершенно своим.
Юля крепко взяла его под руку и огляделась.
Поглазеть было на что. Кусок набережной против Литейной части кишмя кишит народом. У береговой линии покачиваются несколько вместительных лодок, украшенных разноцветными флагами и бумажными цветами. К причальной стенке прижался громадный парусник с высоченными деревянными мачтами, сплошь утыканными по верхним реям Андреевскими и Императорскими флагами. Поверх носа корабля с берега прямо в Неву тянется изогнутый деревянный мостик, переходящий над водой в широкий помост. На нем – сплошь государственные чины, важные, осанистые, в центре священник в праздничном убранстве – только что закончилось праздничное освящение закладки Литейного моста.
– Государь император! – слышится восторженный женский шепот. – Гля-кось, красавчик какой! Усами, небось, в постели защекотать может!
– Тьфу на те, шалава, – грубо обрывает скабрезный восторг мужской бас. – В бутылку захотела? Там, сказывают, каземат освободился.
У борта корабля, ожидая Александра Второго, толпились военные. Сплошь офицеры, сплошь стройные, подтянутые, в элегантных мундирах с перекрестьем праздничных лент – белых и голубых, с изящными шпагами на правом бедре. Среди мундиров просматривались несколько черных фраков и черных же ряс.
Чуть в отдалении за новехонькой деревянной выгородкой приподнятого от земли помоста теснились на ярко-бордовых мягких стульях элегантные дамы. Высокие прически, крошечные шляпки с вуалетками, почти у каждой – бинокль. За спинками стульев кавалеры в долгополых сюртуках отгоняют от красавиц веерами жару предпоследнего августовского дня.
Прошествовал император, вспенилась восторгом обожания радостная толпа, просыпался с красных стульев кокетливый дождик воздушных поцелуев, галочьей стаей взлетели вверх и тут же опустились цилиндры, шляпы, картузы.
– Пойдем в Летний сад, погуляем? – попыталась Юля отвлечь Романа от восторженного созерцания военного корабля.
Огромный, трехмачтовый, тоже украшенный флагами, не в пример прочим, вполне строго и официально безо всяких дурацких бумажных цветов, корабль стоял в заносчивом отдалении, демонстрируя собственную исключительность.
– Успеем, – не повернул головы Рома. – Какая броня! Лучший корабль всех времен и народов! Броненосный фрегат «Князь Пожарский». А нос! Любого врага протаранит как тухлое яйцо. Только что из ремонта. Вооружение поменяли, приборы новейшие поставили. Теперь все супостаты на окрошку пойдут! Ну что, Петька, – обернулся он к приятелю, черноголовому, широкоскулому с узкими, будто припухшими глазами, – куда двинем? Говорят, сегодня задарма наливают?
– Говорят, – кивнул узкоглазый. – Я уже разведал. Вон шатер, видишь? Там Палкин свою ресторацию вывез. Меню обеда вывешено: водка, суп «рен», консоме «итальен», пирожки разные, севрюга в рейнвене, филе «дэ беф Ришелье», соус из трюфелей, дичь, салаты, артишоки «Кольберг»… – парень жадно сглотнул.
– Неужто и бассейн со стерлядками прихватил? – не поверил Рома.
– Прихватил, – серьезно кивнул Петр. – Только не про нашу честь. Туда вход по билетам.
– А про нашу – что?
– Пиво в бочках с Калинкинской пивоварни прямо на улице, уже наливают. «Бавария» тоже чаны выставила. Сыр на тарелках разложен. С завода Гирса из Тихвина. Свежайший! – Петр мечтательно прижмурился. – Везет этому Гирсу: на заводе занято два человека, а выпускают 750 пудов сыра в год. И все до крошки – на поставки императорскому двору. Навек присосался!
– Не люблю сыр, – отмел Рома. – Вонюч больно. – Буженина есть? Федоров ресторан привез, не знаешь?
Рестораном Федорова именовался буфет во фруктовом магазине на Малой Садовой, где за десять копеек наливали стопку водки, да еще и давали закусить бутербродом с бужениной.
– А ты прошлый долг занес? – подозрительно справился Бадмаев.
– Ага! – хвастливо хохотнул Рома. – Кто эти долги помнит? Там один буфетчик на всю ораву, не уследит ни за что. Никогда не возвращаю, не обеднеют, небось.
– А я возвращаю, – спокойно ответил Петр. – Иначе – воровство. Правда, Юлия?
– Она туда не ходит, – пояснил Рома. – На улице ждет. Непьющая она.
– Петр, вы назначение уже получили? – спросила девушка, хорошо помня о том, что они с Бадмаевым – почти коллеги: она – студентка японского отделения Восточного факультете, а он только что окончил университет по китайско-монголо-маньчжурскому разряду.
– Да. Азиатский департамент Министерства иностранных дел. Уже приступил.
– А чего в студенческом наряде? – саданул его по плечу Ромка, – для маскировки? Чтоб никто не донес, что по пивным шляешься? Департамент у него! А фигли-мигли твои как же? Корешки-листочки? Травки-пузыречки?
– Роман, я тебя просил, – поморщился Петр. – Ничего не смыслишь в тибетской медицине – молчи, за умного сойдешь. Я, кстати, кое-что интересное для нас выяснил.
– Про клады? – загорелся Рома.
Петр важно кивнул.
– Вчера в концерт ходил, слушал Чайковского…
– Расскажите! – загорелась Юля.
– Первый концерт для фортепиано с оркестром. Прорыв в музыке! Чрезвычайно сложное произведение, но какая мощь! Должен был исполнять Рубинштейн – отказался. Сдрейфил, что не вытянет. Танеев играл. Блестяще!
– Как я вам завидую, Петр, – вздохнула Юля. – Я об этом даже не слышала. Но у меня тоже был праздник. Я в клубе художников «Барышню-крестьянку» слушала. Чудесная опера! Ларионова, автора, публика несколько раз вызывала!
– Может, хватит? – прервал их Рома. – Я эту вашу музыку-оперу терпеть ненавижу. Про клады начал, вот и излагай.
– Я же говорю, ходил в концерт с товарищем по департаменту, встретил там помощника управляющего из «Европейской», он по секрету и шепнул, что в гостинице во время ремонта клад спрятали.
– Зачем? Чухня полная. Раз служащие знают, сами тот клад и найдут. А то и нашли уже.
– Не скажи. Там номеров – тыща. В котором искать? Заново все перестраивать?
– А ты как узнаешь? Колдовать станешь?
– Вы умеете? – заинтересовалась Юля. – Расскажите!
– Молчи, дура, – перебил Ромка. – Услыхала и забудь. Зря что ли Петька всяким хитростям обучался? Он травок своих нажрется, в прошлое заглянуть может. Помнишь, я хотел в Катькином саду под памятником клад искать? Слухи ходили, что три года назад, когда котлован закладывали, целую яму драгоценностей набросали. Типа, одна фря перстенек с руки сбросила, а за ней – все остальные. Потом на этом кладе памятник и поставили. А Петька в прошлое-то заглянул и выяснил – брехня. Никакого клада нет. Пусто под Катькой.
– Не может быть, – ахнула девушка. – Так это вы Ромку отговорили подкоп делать? А в будущее заглянуть можете? Например, узнать, что через год будет? А через пять?
– И так ясно, – ухмыльнулся Роман. – Мост тут встанет. Великанище! Аккурат лет через пять и построят.
– Да я не про то! С нами что будет? Интересно же!
– Вообще-то это запрещено, – серьезно ответил Бадмаев. – Читать будущее могут только избранные.
– Ты, значит, не избранный? – хихикнул Роман. – В поле обсевок? А говорил: все могу, волшебные сборы заваривать умею. Трепло!
– Рома! – укорила Юля.
– Сам трепло, – спокойно ответил Петр. – Я определенно знаю, что мост тут вообще строить нельзя.
– Почему это? – взвился Роман. – Струве, между прочим, военный инженер, в мостах-то получше твоего разбирается. Вон какой конкурс выдержал! Семнадцать иностранных проектов поборол.
– Я не об том, – Бадмаев пристально разглядывал тяжелую невскую воду. – Проект может быть безупречен, место не то.
– Здрасте! Чем тебе место не угодило? – ехидно справился Роман. – Литейная часть – лучшая в городе, все признают. После Невского – первая по красоте и благоустройству, глянь, вокруг одни дворцы, почитай не одной деревяшки не осталось, сплошь камень, на века. Где ж мост строить, как не тут? Да и старую наплавную переправу здесь же наводили.
– Наводили, – кивнул Бадмаев. – А ледоход ее смыл, будто и не стояла никогда. И до того мосты смывало. Про мост-оборотень слыхал? Тут стоял, на этом самом месте. Короче, опасно тут переправу ладить. Много крови Нева заберет.
– Ты говори, да не заговаривайся! – прикрикнул Роман. – А то с такими пророками нам рабочих не набрать будет. Пошли лучше разговеемся!
Видно, за разговором они пропустили какое-то событие, потому что вдруг народ на берегу дружно зашевелился и разом тронулся от воды. Троица мгновенно оказалась облепленной плотной чешуей веселых людей, и буквально через секунду Юлю вынесло наискось, метров за десять от того места, где они только что стояли. Оглянулась, пытаясь уловить в человеческой массе любимую рыжую голову и тут же, подхваченная новым потоком, оказалась еще дальше.
Она не то чтобы испугалась – удивилась: все вокруг разом посерело и отдалилось – вода, корабли, люди, а следом и исчезло, словно истаяло в сумерках. Собственная голова ощущалась пустой, будто вскрытый арбуз с выеденной мякотью, тело же наоборот – наполненным светящимся воздухом и совершенно прозрачным.
Прямо сквозь Юлю проходили косые дождевые капли и неопрятные косматенькие тучки, просверкивали звездочки, просыпающиеся из редких небесных дырок, не задерживаясь ни единым остреньким лучиком. Девушка встряхнула головой, прогоняя наваждение, и немедленно оказалась у знакомого окна. Вцепилась в портьеру, потому как неуправляемые ноги напрочь отказывались держать прозрачные, надутые как праздничные воздушные шарики руки, туловище и голову. Выглянула наружу, пытаясь сообразить, куда делись Рома с Бадмаевым.
Под розовым лучом парящего над водой конуса прямо посередине Невы стоял черный человек. Шоколадно-серый морок покорно, даже подобострастно обтекал фигуру, не задерживаясь на ней крошечным отблеском или тенью. Ясно: никакой это не человек, а умело вырезанный силуэт – пустота средь колышущейся бумаги. Жуткая черная дыра, внутрь которой боится заглядывать даже туман.
От ужаса Юля клацнула зубами, больно прикусив язык, шепнула, с трудом вспомнив слово – «мамочки», зажмурилась, а когда открыла глаза, обнаружила, что черный человек заметно сдвинулся к берегу, став еще больше и страшнее, и манит ее пальцем.
Ее?! А кого еще?..
От черного пальца прямо к окну будто протянулась леска с крючком – ни спрятаться, ни сбежать. Повинуясь безусловному приказу, Юля кивнула, сделала шаг в окно и тут же поняла: это ж Петька Бадмаев! А она, дура, испугалась! Чего только не привидится в темноте.
– Пойдем! – Губы у Петьки плотно сжаты, скулы втянулись, на голове какие-то белые букли, костюм нарядный, словно из исторического кино, поблескивает, будто парча переливается или камушки какие нашиты.
– Ты чего как на маскарад? – поразилась Юля. И тут же поняла: – Решил Брюсом представиться? – и зашлась от стыда и стеснения, потому что сообразила: никакой это не Петька, а самый настоящий Брюс.
– Простите, Яков Вилимович… Я не узнала, решила, что вы – это…
– Правильно решила. К делу. Хочешь узнать будущее?
– Да, но… – Юля растерялась, – это тогда было будущее, а сейчас, когда я тут, это совсем даже прошлое… – она запуталась, не умея объяснить и по-прежнему сильно тушуясь.
– Уверена, что можешь отличить? – высокомерно произнес Брюс. – Похвально. Я так и не научился.
Сентябрьский ветер взметывал с утоптанной земли острую пыль, трепал чью-то волглую рубаху, зацепленную проволокой за оглоблю лошади, жующей овес. День выдался не по-осеннему жарким, и четверо мужиков, раздетые по пояс, ухая и кряхтя, тащили от телеги к берегу последнее бревно.
На мощном помосте, уходящем в Неву, страдальчески подвывал какой-то механизм типа огромного коромысла: верхний конец торчал почти вертикально вверх, нижний уходил в реку. Рядом шумно отфыркивалась громадная помпа, нагнетающая воздух куда-то вниз, под воду. Почти у самой Невы чернел громадный металлический короб с частой клепкой по узловатым ребрам.
Мужики дотащили бревно, уложили на ровный ряд подобных.
– Однако кессонщики сегодня долго работают, – цыкнул один, присаживаясь.
– Так им же по времени платят, вот и стараются, – пояснил второй.
– Чижолый труд, – качнул головой первый. – Опасный. Я бы ни за что вглубь не полез. Страшно подумать: восемь саженей вниз! Вона, сосна растет. Есть в ней столько?
– Нету, – уверил второй, – саженей пять, не боле. А до верхушки и камнем не докинуть.
– То-то. А тут – вниз. До самого пекла, поди, достают. Надо спросить, не жарко им там?
– Жарко! – хохотнул третий. – Видал, какими вылезают? Чумазые, потные, будто с бани! Печет из преисподней-то!
– Ох, недоброе это дело, – сплюнул четвертый. – Там, на дне, бают, плывун, а под ним… – он снизил голос до шепота, словно то, что говорил, можно произносить только, таясь, прикрыв губы ладонью, не дай Господь, неловкое слово выпорхнет на свободу и обернется страшной явью.
Остальные, выслушав, обернулись к сияющему шпилю Петропавловского собора, размашисто и истово перекрестились, помрачнели, покивали, и разговор сам по себе оборвался.
– Эй, девка, – крикнул один из них Юле, – попить принеси, видишь, умаялись.
Юля метнулась влево и наверх, точно зная, что там стоят бочки с водой для рабочих. Схватила деревянную бадейку, сунулась внутрь широкозадой емкости. Ведро гулко шваркнулось о стенки, потом о дно – бочка оказалась пустой.
– Туда беги, – показала на дальние штабеля бревен перепоясанная пенькой молодка. – Тута еще давно все выглохтали. Жара. А тама недавно привезли.
Юля помчалась. Но как это часто бывает во сне, шаги вдруг сделались невероятно длинными, тело – невесомым. Вроде и отскакивала от земли, словно мяч, едва касаясь, практически летела, а дальняя бочка никак не становилась ближе, наоборот – удалялась, сливаясь то с берегом, то с водой, а то вообще скрываясь с глаз. Юля удлинила прыжки, зависая над кучами камней, горами бревен, просмоленными бухтами канатов, серьезной рекой, вытянувшимися червяками мастерских, гладкой, как обструганная плашка, Литейной Першпективой, все пыталась высмотреть бочку, да только тут поняла, что несется-то совсем в другую сторону, и мужики сильно ее заругают. Задержалась рукой за конек каменного дворца, развернулась и бросилась обратно. Не рассчитав скорость, перелетела береговую линию и оказалась над странным мостом. Она могла поклясться: только что никакого моста тут не было! А теперь висит ровно посередине Невы, не соединяя берегов…
Под центром моста – вода легко просматривалась сквозь прозрачные горбыли – сгустилась темнота и смоляное горячее варево будто кипело молниями, фукая громадными переливчатыми пузырями. Время от времени пузыри лопались, на их месте возникали юркие глубокие воронки. Вот множество маленьких воронок, как по команде, сошлись в одну, общими усилиями крутанули ее, образуя невиданной глубины – до самого невского дна, а то и сквозь него – маслянистую, дрожащую от нетерпения дыру. И тут же темное небо выплюнуло сгусток свежей крови, обратившийся в жадную луну. Луна плеснула в черную яму красного света, сделав водоворот еще более глубоким и жутким, а дальше началось и вовсе невероятное.
Крутящееся жерло сузилось, будто сложило губы трубочкой, и стало засасывать воздух. Вместе со звездами. Они срывались с неба, выстраиваясь в покорную цепочку, и одна за другой ныряли в воду, бесследно растворяясь в красной мути. За звездами в бездну так же послушно потянулись лошади с повозками, дома, бревна, дороги, люди…
Когда на небе не осталось ни одной звезды, а в мире – ни одного живого существа, лишь голая немая тьма, в разверстую дыру медленно спланировала красная луна, покачалась на воде и, снова превратившись в кровавый плевок, без звука пошла вниз, таща за собой хвост из багровых пузырей.
Следующая очередь – моя, – поняла Юля, – потому что больше ничего и никого не осталось!
Изо всех сил оттолкнулась носками от перил моста и прыгнула на берег. Уже почти достигнув спасительной тверди, боковым зрением увидела, как странный мост окутался грязно-кирпичным туманом, сам превратился в туман и тоже втянулся в черную бездну.
Наконец она очутилась рядом с полной бочкой, зачерпнула воды и понеслась назад, к плотникам, стараясь не расплескать тяжелую бадейку.
Мужиков на бревнах не оказалось, зато у самой кромки полукругом стояла изрядная толпа, понуро и молчаливо разглядывая что-то на земле. Чуть поодаль истекал серыми гнойными нарывами мокрый железный короб – кессон. Видно, только что подняли со дна.
Как и все вокруг, Юля знала, что в этих страшных ящиках на самом дне рабочие ставят опоры нового моста. Воздух подают с берега той самой помпой, что дышит как чахоточный великан. Внутри кессона мужики вынимают грунт, крепят камни. Иначе – никак – глубоко, вода быстрая, дно гуляет, вот и придумали эти кессоны. Чисто – гробы, даром что железные. Каждый раз, когда рабочие идут в кессон, кресты целуют и с белым светом прощаются: не ведают, вернутся ли.
В толпе, мертво застывшей, будто замороженной, вдруг возник странный звук, похожий и на всхлип умирающего зверя, и на сип уставшего рыдать младенца. Звук вырвался из-за спин, повибрировал над головами и ухнул вниз, наземь, мгновенно налившись горем и превратившись в истошный бабий вопль.
– Что случилось? – толкнул Юлю в бок подбежавший из мастерских мужик.
– Что-то, – проворчал вместо нее, не оборачиваясь, лишь чуть сдвинувшись в сторону, один из стоящих. – Не видишь, что ли?
На земле лежали пять тел. То, что это именно мертвые тела, а уже не живые люди, было видно по неловко запрокинутым головам и жуткой неподвижности костенеющих конечностей.
– Кессонщики? – выдохнули сзади.
– Они, – кивнул мужик. – Грунт в кессон ворвался, вот и…
– Выжил кто?
– Куды там. Из двадцати восьми человек только пять и подняли. Остальных Нева приняла.
– Правильно старики говорили, нельзя тут строить, – сплюнул давешний плотник. – Мост-оборотень здесь стоял, а на дне…
Юля уже не слушала. Растолкала крепкие спины, упала на колени перед лежащими телами.
– Муж в кессоне был? – спросил кто-то.
Она не ответила. Переходила от тела к телу, вглядываясь в обезображенные водой и удушьем вспученные фиолетовые лица. Первое, второе, пятое…
– А где Роман? – беспомощно обернулась она к толпе. И объясняюще заторопилась: – Он – инженер, сегодня первый раз опускался, хотел сам посмотреть…
– Земля пухом, – перекрестился пожилой мастеровой.
– Какая земля? – взвилась рыдающая растрепанная баба. – Откуда там земля? Утянуло наших кормильцев в самую преисподнюю, и могилку не найти, и батюшка не отпоет… – снова взвыв, она ткнулась головой в землю и заскребла ее, утоптанную и сухую, ногтями, будто хотела прорыть ход вглубь, под реку, в иные миры, так безвременно и страшно отобравшие у нее кормильца.
– Рома, – совершенно не веря в произошедшее, качала головой Юля, – где он? Где те, кто выжил?
– Никто не выжил, девонька, – обнял ее мастеровой. – Поплачь, покричи, все легче будет.
– Рома… – снова шепнула Юля и, тут же без паузы, закричала хрипло и громко, не своим – чужим и страшным голосом: – Роома!
Сама перепугалась собственного крика, аж простыня взмокла от мгновенного пота, обжегшего тело ледяными искрами.
Ночь в окне, лунная морось, тишина.
Приснится же такое!
И тут же накрыло колючей тоской, поволокло по острым камням только что пережитого горя: не сон то был, не сон! Все уже произошло. Или произойдет? Или происходит прямо сейчас? Как понять, как разобраться? Одна – там, тут, – везде. Пылинка, которую подхватил ветер. Не сильный, так себе ветерок, ей и такого хватит. Подхватил и понес из прошлого через будущее в настоящее. Или наоборот. Маршрут значения не имеет. Он неважен, потому что непредсказуем. Потому что все – едино, а ума, чтоб разобраться и понять, – не хватает. И подсказать некому, и спросить не у кого.
Она никуда не выходила из дома, значит, все происходило здесь? В этой крошечной точке огромного мира?
Все та же ночь, луна на том же месте, будто пришпилена кнопкой, стало быть, времени прошло чуть – секунда, миг? И в этот миг вместились века. Так бывает?
И Рома. Она опять его потеряла, едва найдя. Так будет всегда? Находить, терять и снова терять? Должна же быть точка, где они – вместе? Надо ее отыскать. И в ней остаться.
Камень Атакан, Брюс, кессоны, мост-оборотень.
А Литейный, вот он, все еще разведен. Под ним – Атакан…
Когда была совсем маленькой, тут затонул большой корабль. Отец говорил – беспричинно. С няней ходили смотреть, как пароход спасали… Мост тогда перекрыли, и люди гуляли по нему, не опасаясь машин. Какая-то женщина – вдруг вспомнилось ясно-ясно, словно вчера – крестясь и шепча, налила в стакан из зеленой бутылки что-то красное и опрокинула в Неву. «Зачем?» – спросила Юля у няни. Та схватила за руку и потащила подальше от странной тетки. Да так спешно, что девочка запнулась и упала, разодрав коленку. Кровь, капающая в пыль, была точь-в-точь как то, что выплеснулось в реку.
«Строительство Литейного моста, прозванного в народе „суровый великан“, сопровождалось многочисленными трагедиями. Вечером 16 сентября 1876 года полужидкий грунт ворвался в кессон, где работали двадцать восемь человек. Многие были погребены заживо. Пятерых удалось поднять на поверхность мертвыми. Через год после этой трагедии, так же вечером, в сентябре, раздался взрыв. Причину установить не удалось. Девять рабочих погибли сразу, остальные оказались погребенными в кессоне. Современники тех событий утверждали, что при строительстве опор Литейного моста погибло более 100 человек».
«Это – четвертый случай самоубийства утоплением за год. Жители показывают, что после того, как самоубийца прыгает с моста, окрест слышен громкий хохот. То радуется ведьма, которую в прошлый мост замуровали по приказу Бирона. Еще жители жалуются, что по ночам из-под моста вылазит всяка нечисть, поганые рожи корчит, да срамные слова кричит…»
«Во время блокады больше всего досталось Литейному мосту. Его, единственный, фашисты методично обстреливали каждый день. За это ленинградцы прозвали Литейный мост „Чертовым“…»
Трезини! Я трогал руками те самые камни, руст. Выпуклые, шершавые. Не знаю, что со мной происходило – они как бы со мной разговаривали и били током. Росси сберег фасад Трезини! Упрятал под несколько слоев краски и штукатурки. Не решился тронуть работу великого учителя. Реставраторы – классные мужики. Когда узнали, что я через две недели приду к ним на практику, дали инструмент и разрешили немного поскоблить. И я! Я! Выявил угол пилястра! Это точно пилястр! С одной стороны правильная грань, другая ушла в стену. Я заорал как сумасшедший, все сбежались. Подтвердили – пилястр. Попросили пока молчать. Боятся сглазить. Обязательно пойдем завтра с Юлькой.
Когда уходили, я оглянулся. У стены, где я расчистил угол пилястра, стоял ТОТ самый мужик. Мы встретились глазами, он снял шляпу и помахал.
Я его узнал. Трезини. Глюк, конечно, но это точно он.