Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Глава XV

Под сенью старых деревьев, посаженных его далекими предками, Кенелм медленно возвращался домой. Путь по зеленым лужайкам, по берегу журчащего ручья, казалось, был гораздо приятнее и мог внушать более спокойные мысли, чем пыльная дорога, по которой теперь плелся оставленный им путник. Но человек, склонный к мечтательности, сам рисует себе пейзажи и по-своему окрашивает небеса.

«Давно мною владеет странное стремление, – рассуждал сам с собой Кенелм Чиллингли, – отрешиться от своего я, влезть, так сказать, в шкуру другого человека, немного обновить свои мысли и чувства. Свое я всегда остается своим я, вот почему мне так часто приходится зевать. Но если я не могу влезть в шкуру другого человека, мне остается только попробовать сделаться так непохожим на самого себя, как это только возможно. Посмотрим, что же такое мое я. Я – Кенелм Чиллингли, сын и наследник богатого джентльмена. Но человек с дорожной сумкой за плечами, ночующий в придорожных гостиницах, вовсе непохож на Кенелма Чиллингли, особенно, если у него пусто в кармане и не всегда хватает на обед. Может быть, такой человек ярче воспринимает жизнь – ведь скучнее моего взгляда на жизнь и быть не может. Ну, мое я, мужайся: мы с тобой испробуем этот способ!»

Все заметили, что в следующие два дня Кенелм был необыкновенно любезен. Он зевал реже обыкновенного, гулял с отцом, играл в пикет с матерью и казался более похожим на других людей. Сэр Питер был в восторге. Он приписывал эту счастливую перемену своим приготовлениям к предстоящему путешествию Кенелма, Гордый отец деятельно переписывался со своими знатными лондонскими друзьями и просил у них рекомендательных писем для Кенелма ко всем европейским дворам. Были заказаны чемоданы со всякими новейшими усовершенствованиями. Уже договаривались с опытным лакеем, знающим чуть ли не все иностранные языки и даже умеющим готовить французские кушанья. Словом, все, что требовалось для вступления молодого патриция в большой свет, уже было сделано, как вдруг Кенелм Чиллингли исчез, оставив на столе в библиотеке следующее письмо к сэру Питеру:

«Дорогой отец!

Повинуясь твоему желанию, я отправляюсь на поиски подлинной жизни и подлинных людей или по крайней мере лучшей их имитации. Умоляю тебя, прости, что я начинаю эти поиски по-своему. Я достаточно насмотрелся на леди и джентльменов – они должны быть очень схожи во всех частях света. Ты желаешь, чтобы мне было весело. Я попытаюсь выяснить, возможно ли это. Леди и джентльмены меня не забавляют, и чем более они типичны, тем скучнее мне кажутся. Дорогой отец, я отправляюсь искать приключений, как Амадис Галльский, Дон Кихот, Жиль Блаз, Родерик Рэндом, словом, как единственные люди, искавшие подлинной жизни, люди, существовавшие только в книгах. Я отправляюсь пешком, я отправляюсь один. Я взял больше денег, чем следовало бы мне тратить, потому что каждый человек должен приобрести опыт, который на первых порах обходится недешево. В общем, я положил в бумажник пятьдесят фунтов, а в кошелек – пять соверенов и семнадцать шиллингов. Этой суммы по-настоящему должно бы хватить мне на год, но я, наверно, по неопытности спущу ее в один месяц, так что ее совсем не стоит принимать во внимание. Раз ты предложил мне самому назначить себе содержание, я очень прошу тебя сегодня же отдать распоряжение твоему банкиру выплачивать по моим чекам пять фунтов в месяц, то есть шестьдесят в год. С этими деньгами я с голоду не умру, а если мне понадобится больше, для меня будет только приятным развлечением самому заработать их. Пожалуйста, не посылай за мной погоню, не устраивай розысков, не тревожь домашних, не возбуждай толков соседей, упоминая о моем плане или о своем удивлении. Я непременно время от времени буду вам писать.

Придумай сам, что сказать моей милой матушке. Если ты скажешь ей правду, – как, разумеется, сделал бы я, если бы говорил с ней сам, – моя просьба окажется тщетной, и я стану предметом пересудов всего графства. Но ты, я знаю, не считаешь ложь безнравственной, когда она удобна, как в настоящем случае.

Я рассчитываю быть в отсутствии год или полтора, а если продолжу свое путешествие, то уже таким способом, какой предложил ты. Тогда я займу свое место в „лучшем“ обществе, попрошу тебя уплатить мои издержки и стану лгать, как этого требует фальшивый свет, населенный иллюзиями и управляемый притворством.

Будь счастлив, дорогой отец. И знай: если я попаду в беду и буду нуждаться в друге, ты будешь первым, к кому я обращусь. Пока у меня нет на свете других друзей, а при осторожности и удаче я надеюсь избежать такой неприятности, как появление нового друга.

Любящий тебя Кенелм.

P. S. Милый отец, я распечатываю письмо, чтобы еще раз пожелать тебе счастья и сказать, с какой любовью расцеловал я твои старые меховые перчатки, которые нашел на столе».

Когда сэр Питер дошел до этой приписки, он снял очки и вытер их: они были влажны.

Потом он погрузился в глубокие размышления. Я говорил, что сэр Питер был человек ученый, кроме того, человек неглупый, от души сочувствовавший многим странностям сына.

Что сказать леди Чиллингли? Эта достойная женщина не сделала ничего такого, за что ее следовало бы лишить доверия мужа – особенно в том, что касалось ее единственного сына. Она была добродетельной, отличалась безукоризненной нравственностью и манерами, преисполненными достоинствами, настоящая супруга баронета. Всякий, увидевший ее в первый раз, назвал бы ее «ваша милость». Заслужила ли эта почтенная особа, чтобы ею пренебрегали в упорядоченном семейном кругу? Совесть сэра Питера громко ответила: «нет», но, когда, положив совесть в карман, сэр Питер рассмотрел этот вопрос с точки зрения светского человека, он почувствовал, что сообщить леди Чиллингли содержание письма сына будет с его стороны величайшей глупостью. Если б она узнала, что Кенелм скрылся, позоря этим семейное имя, никакая супружеская власть, кроме разве такого жестокого злоупотребления этой властью, как отлучение от общего стола и супружеского ложа, не могла бы помешать леди Чиллингли созвать конюхов, разослать их во все стороны со строгим приказом доставить беглеца живым или мертвым, прибить к стенам объявления: «Скрылся из дома…» – и прочее. Полиция наводила бы по телеграфу справки во всех городах, и эта огласка потом преследовала бы Кенелма Чиллингли всю жизнь неопределенными намеками на преступные наклонности и помешательство. На него вечно указывали бы как на «человека, который пропадал». А ничего не может быть неприятнее, как пропасть и опять появиться, вместо того чтобы оказаться убитым. Все газеты напустились бы на него, Трей, Бланш и Милка именем общественной благопристойности потребовали бы исчерпывающих объяснений, почему он цел и вернулся, но никаких объяснений не приняли бы: жизнь, может быть, и спасена, но репутация потеряна.

Сэр Питер схватил шляпу, но не затем, чтобы решить – лгать или не лгать подруге сердца, но чтобы обдумать, какого рода ложь легче дойдет до ее сердца. Нескольких шагов взад и вперед по террасе было достаточно, чтобы придумать наиболее правдоподобное вранье, – доказательство, что сэр Питер был опытный враль. Он вернулся в дом, прошел в гостиную ее милости и в небрежной веселостью сказал:

– Мой старый приятель, герцог Клервил отправляется в Швейцарию со всем семейством. Его младшая дочь леди Джейн – миловидная девушка, она была бы недурной партией для Кенелма.

– Помню леди Джейн – младшая дочь Клервила, с белокурыми волосами. В последний раз я видела ее еще милым ребенком. Она все нянчилась с прелестной куклой, подаренной ей императрицей Евгенией. Да, для Кенелма это действительно хорошая партия.

– Я рад, что ты согласна со мной. Как ты думаешь, не будет ли это удобным случаем сблизить молодых людей, если Кенелм поедет за границу вместе с герцогом?

– Разумеется.

– Стало быть, ты одобришь мои действия – герцог уезжает послезавтра, и я поспешил отправить Кенелма в Лондон с письмом к моему старому другу. Извини Кенелма за то, что он уехал, не простившись с тобой. Ты знаешь, он странный юноша, хотя и прекрасный сын. Поняв, что мне удается уговорить его, я решил ковать железо, пока горячо, и отправил Кенелма с курьерским поездом в девять часов утра – я боялся, что если позволить ему промедлить, то он передумает.

– Неужели Кенелм уехал? Боже мой!

Сэр Питер потихоньку вышел из комнаты и, позвав своего камердинера, сказал:

– Я послал мистера Чиллингли в Лондон. Уложите вещи, какие ему могут понадобиться, чтобы их можно было выслать ему сейчас же, как только он напишет.

Так, с помощью отца, разумно уклонившегося от истины, этот примерный правдолюбец Кенелм Чиллингли спас честь дома и свою собственную репутацию, от огласки и розысков полиции. Он не был «пропавшим человеком».