Глава 9
Гонец Фидиппид принес весть о победе накануне вечером, пробежав от Марафона до Афин вдоль побережья за рекордно короткий срок. Достигнув агоры, он воскликнул: «Возрадуйтесь, афиняне! Мы победили!» Потом сел на скамейку посреди ликующих горожан и потер грудь, как будто ему стало больно. Когда наконец сообразили принести вина, герой был мертв, его великое сердце остановилось.
Эта маленькая трагедия не могла омрачить торжество целого города. Когда колонна гоплитов появилась в поле зрения, ее встретили бегущие по дороге дети. Все население Афин вышло оказать почести победителям. Повсюду были женщины, украсившие себя цветами, готовые целовать возвращающихся воинов. По такому случаю рабам был предоставлен свободный день, и даже чужаки-метеки оторвались от работы посмотреть на бронзовых героев, добывших такую великую победу.
Интересно, думал Ксантипп, сколько восторженного народа сбежалось с холмов, когда стало известно, что гоплиты победили. Он видел поток людей и повозок, покидающих город, когда распространилась весть о высадке персов. Многие еще уходили, не подозревая, что воины Афин остановили вторжение и устранили угрозу.
Он проснулся рано, окоченев так, что не сразу смог сесть. Потом, несмотря на ощущения в теле, присоединился к молодым мужчинам в пробежках по берегу и простых упражнениях, чтобы размять ушибленные конечности. Удивительно, что, получив столько царапин и синяков, он ничего о них не помнил. Его грудь и правая рука были в ссадинах, а на бедрах виднелись странные отметины, как будто его царапали когтями. Ночь унесла из бухты половину тел, другие все еще покачивались на мелководье, придавленные тяжестью доспехов.
Запах становился сильнее, и Мильтиад заявил, что хоронить мертвых – работа не для гоплитов. Они свое дело сделали накануне. Рытьем могил, переписью оружия и ценностей могли заниматься сопровождающие и рабы, тащившие обозные тележки. Они-то бездельничали во время битвы.
Хотя с формальной точки зрения стратеги действительно утратили власть, предоставленную афинским собранием, видимость ее все еще сохранялась, по крайней мере, до тех пор, пока они не вернулись за стены города. Мильтиад и Фемистокл, в частности, казалось, ожидали от людей полного повиновения. С восходом солнца они были повсюду – отдавали приказы, наводили порядок среди тех, кто все еще не пришел в себя и не мог поверить, что остался в живых. Для подсчета погибших Мильтиад выбрал дюжину человек, чтобы они остались на берегу и завершили составление списков. Никто из видевших золотые обручи «бессмертных» не утверждал, что их следует бросить тут гнить. На песке лежали целые состояния, и было бы непросто остановить парней из города, которые пришли бы сюда, разбили лагерь и провели здесь несколько следующих дней, копаясь в земле в поисках колец и монет.
Также кто-то должен был наблюдать за морем, поскольку корабли могли вернуться за рабами. Греки и раньше теряли детей точно таким вот образом, и персидские суда не могли уйти слишком далеко. Никто не думал, что они осмелятся возвратиться, но кто знает, что у персов на уме? Странный они народ.
Колонна, вернувшаяся в Афины, уменьшилась почти на тысячу гоплитов. Около четырехсот из них все еще были живы, но из-за ран не могли идти. Их поножи, щиты и копья сложили на повозки вместе со снаряжением павших. Для шестисот погибших афинян эти вещи были самыми ценными предметами, которыми они обладали. Каждый был помечен фамильной печатью. Обычно их передавали племени и отдельным наследникам – для продажи или для гордой памяти.
Все это было позади, когда Ксантипп шел по солнечной улице рядом с Эпиклом. В такой день было просто приятно чувствовать тепло лучей на затылке и знать, что ты жив. Он спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь снова почувствовать запах фенхеля, не вспомнив о битве.
Издалека донеслись приветственные звуки. Толпа, увидев воинов, зашумела, и это подняло ему настроение. Никогда раньше он не возвращался с поля сражения на виду почти у всего города. Воистину они стали марафономахами, как сказал Мильтиад. Людьми Марафона. Станет ли этот день определяющим в его жизни и всегда ли он будет доволен своей ролью в нем? Временами память петляет трудной дорожкой. Он уже знал, что вчерашний разговор с Мильтиадом будет давить на него еще долго. Время, проведенное на передовой, запомнилось яркими вспышками. Ксантипп помнил, что у него весь день пересыхало в горле. Части этого дня потеряли связь с целым, поэтому он не смог бы назвать точный порядок событий. Но подозрения в отношении Мильтиада были так же свежи и несомненны, как и накануне.
Горожане украсили Мильтиада венками из крокуса и амаранта, вечного темно-красного цветка, который никогда, и будучи высушенным, не блекнет. Архонта даже убедили нести густо усыпанную бутонами веточку. Зеленые виноградные лозы обвивали его правое плечо. Он гордо возглавлял колонну. Шедшие вместе с ним улыбались и махали руками; щиты висели за спиной, и герои могли обнять любого, кто осмеливался подскочить и поцеловать их.
Ксантипп старался не хмуриться, хотя и заметил, как Эпикл поглядывает на него искоса, удивленный выражением его лица.
– Тебе же это никогда не нравилось! – прокричал Эпикл сквозь приветственный шум. – Толпы афинян, столько людей… Видишь вон там Фемистокла? Вот уж кто обожает внимание.
Конечно, так оно и было. Фемистокл шел прогулочным шагом рядом с Мильтиадом. Ему доставалось больше всего цветов, а какая-то молодая женщина наматывала ему на руку виноградную лозу – от плеча до запястья. Смеясь вместе с ней, он небрежно опустил ладонь ей на талию, притянул ближе и, наклонившись, сказал что-то, что заставило ее покраснеть.
Фемистокл, по крайней мере, претендовал на лесть города без всякого смущения. Ксантипп мог только пожать плечами. Этот человек вел свое племя с хладнокровной храбростью, сплотив людей под давлением врага и разбив основные силы «бессмертных». Фемистокл заслужил признание.
Дорога, по которой они шли, вела через город к агоре, мимо холмов Пникс и Ареопаг – к югу и западу от нее. На этих голых камнях собирались для обсуждения и голосования собрание и совет. Такие места становились священными по факту своего назначения. Уже готовились торжественные речи и жертвы Афине за освобождение города. Кое-что из этого Ксантиппу пришлось вытерпеть, но неподалеку был его дом, а значит, прохладная вода и тишина. Агариста и дети найдут его там, но, пожалуй, не раньше, чем он проникнется покоем. Он нуждался в этом после криков и шума, бьющих по нему, как крылья. Ему нужно было побыть одному хотя бы какое-то время. Мужчины вроде Фемистокла, казалось, расцветали от прикосновения рук и плача благодарных женщин. Эпикл был в восторге от этого. Ксантипп подумал, что, возможно, такими же были Тесей и Геракл.
Впереди он увидел Аристида, одетого в простую хламиду и напоминавшего архивариуса или ученого на прогулке по агоре. Аристид сыграл в победе такую же важную роль, как и Фемистокл, но в нем не было тщеславия. Ксантипп гордился тем, что осознавал достоинство этого человека.
Фемистокл прикасался к каждой протянутой руке, смеялся и аплодировал вместе со всеми.
«Они жертвовали жизнью на поле битвы, и понять это по-настоящему могут только те, кто там побывал», – подумал Ксантипп.
Вот что роднило его с Мильтиадом. Принадлежность к одному братству. Должно быть, именно поэтому он и не высказался вслух. Конечно, Мильтиад мог бы выдвинуть встречное обвинение в неповиновении, но дело было не только в этом.
Ему вдруг стало душно, и слезы защипали глаза. Он не мог понять, откуда взялась эта эмоция, и больше, чем когда-либо, ему захотелось оказаться подальше от шума и ликующей толпы.
Эпикл дважды похлопал его по плечу, возвращая в мир, на городскую улицу.
– Послушай, Ксантипп, – обеспокоенно сказал его молодой друг. – Я видел тебя таким раньше, после битвы. Тебе нужно отдохнуть, выпить немного вина и поесть простой еды. Или выпить много вина.
Ксантипп улыбнулся и кивнул. Он терпел скопление людей весь путь до агоры, где победителей приветствовала несметная толпа. Горожане заполонили афинские дороги, не оставив ни одного свободного уголка. На улицы, показывая, как высоко они ценят то, что было сделано, вышло больше мужчин и женщин, чем он мог сосчитать. Великое событие. Но Ксантипп чувствовал только, как солнце припекает шею и руки, как сухо во рту и какой он сам грязный.
А вот Фемистокла грязь каким-то образом не коснулась, хотя он сражался и потел так же, как и все остальные. Может, переоделся? По крайней мере, уже нашел где-то бледно-голубую хламиду. С цветами, обвитыми вокруг шеи и рук, он походил на царя или бога из какой-нибудь священной рощи.
Мало-помалу колонна гоплитов влилась в людскую массу. Их приветствовали и соплеменники, и близкие. Тогда же раздался плач по тем, кто не вернулся. Рыдающих женщин и детей увели в сторонку те, кто понимал их потерю, забрали домой сестры и родители. Вокруг этих маленьких островков сокрушительной скорби радовались другие граждане Афин, в ликовании хлопая победителей по рукам и плечам.
На агоре толпа подхватила Мильтиада на плечи. Он оказался выше всех и вскинул руки, отвечая на крики и приветствия. Ксантипп также видел, что и Фемистокл заметил повышение статуса этого человека и совсем не пришел в восторг. Ксантипп наблюдал за победителем Марафона – и Мильтиад, казалось, почувствовал это, глядя поверх толпы. Шум утих, и Ксантипп понял, что если и нужно начать говорить, то именно сейчас.
Он увидел, как Мильтиад обнимает юношу, которого подняли вместе с ним. Это был его сын Кимон.
Молодому человеку едва ли исполнилось семнадцать, и он смотрел на отца с благоговением. Ксантипп мог легко представить, как его сыновья будут смотреть на него с такой же гордостью, когда станут старше.
Он принял окончательное решение. Все было зыбко, не было ничего определенного – ни в битве, ни в сердцах людей. Он не мог предъявить никаких доказательств.
Ксантипп кивнул Мильтиаду, но архонт не подал виду, что заметил это.
Первым к толпе, конечно, обратился Фемистокл. Ксантипп поднял глаза к небесам, когда мужской голос прогремел над агорой.
В голубом небе сияло солнце. Был ясный летний день. Ксантипп глубоко вдохнул и выдохнул. Напряжение исчезло. Настал момент совершенного покоя. Он закрыл глаза и снова вдохнул воздух, жизнь и звук.
– Мы благодарим богов за наш триумф, – говорил Фемистокл, – ибо без их помощи и их силы мы не смогли бы одержать победу.
Он сделал паузу, и Ксантипп задумался, какую часть заслуг Фемистокл оставит за собой. Это была недостойная мысль.
– В ближайшие дни, месяцы и годы вы услышите тысячи историй обо всем, что мы сделали. Мы загнали армию великого царя в море, которое сделали красным, как вино.
В абсолютной тишине Ксантипп услышал, как у Фемистокла перехватило дыхание. Толпа, не будучи свидетелем битвы, завороженно внимала каждому его слову. Фемистокл же в этот миг снова видел все своими глазами. Он был – там.
– Я благодарю людей, которые стояли рядом со мной, как братья, как афиняне. Как эллины. Мы греки – и мы победители.
Фемистокл говорил почти печально, но что это было: притворство или усталость? Он посмотрел на Ксантиппа, как будто услышал его мысль.
– Я благодарю стратегов, командовавших битвой: Аристида, который держал центр вместе со мной; Ксантиппа на левом фланге, который воодушевил людей; Мильтиада, который поддерживал нас в стойкости – и послал резерв точно в нужный момент, чтобы мы разбили персов на глазах у их царя.
Толпа восторженно загудела. Гул эхом разнесся по всему городу – те, кто был слишком далеко, чтобы расслышать хоть слово, тем не менее ревели в знак поддержки.
Он знает, понял Ксантипп. Фемистокл точно знает, что случилось, или, по крайней мере, подозревает. Возможно, он тоже видел, как толпа обожает Мильтиада, как люди тянутся к его рукам, просто чтобы хвастать потом, что они прикоснулись к нему. После такой победы этот человек был вне всякой критики. Что бы ни скрывалось за этим, такова была истина.
Мильтиада опустили на землю. Он шагнул вперед, хотя Ксантиппу показалось, что Фемистокл не был готов уступить дорогу. Тем не менее он сделал это с достоинством, возглавив возобновившиеся приветствия герою Марафона.
Архонт лучезарно улыбнулся, купаясь в одобрении. Однако он не позволил этому продолжаться слишком долго, предпочтя осторожность тщеславию и призвав к тишине.
Даже тогда ликующая толпа затихла не сразу. Ксантипп задавался вопросом, каково им было – ждать новостей вместе с рабами и иноземцами-метеками, не спать, чтобы услышать, какая армия идет в Афины – персидская или греческая. Такова была реальность – агония, которой он никогда не знал. Одни люди изменили мир, другие пережили это. Но он всегда будет выбирать свою судьбу, а не позволять другим выбирать за него! Это его право как мужчины – и гражданина Афин.
Он отбросил неуместные мысли, когда заговорил Мильтиад:
– Мне посчастливилось возглавить наше войско. Только мы и храбрецы Платеи откликнулись на наш призыв… Всего одиннадцать тысяч против врага, большего по численности в четыре или пять раз, против пращников, лучников и персидских «бессмертных» – лучших солдат их империи. Против военных экипажей и суровых рабов-гребцов. Против их царя, наблюдавшего за нами. День прошел. Это уже воспоминание. Но мы, марафономахи, знаем единственно важную истину. В тот час нас было достаточно. Для победы.
Тишина длилась целую минуту, пока толпа смотрела на него почти с благоговением, – а затем взорвалась еще раз. Зазвучали барабаны и флейты, и мелодия, смешиваясь с шумом толпы, заставляла сердце Ксантиппа учащенно биться – звуки сражения были еще свежи в его памяти.
Мильтиаду пришлось долго ждать, прежде чем заговорить снова.
– Некоторые из вас, возможно, слышали, что великого царя сопровождал Гиппий, предатель и тиран Афин.
Флейты стихли с пронзительным воплем при этих словах. По толпе пронесся изумленный ропот. Ксантипп тоже навострил уши, обменявшись взглядом с Эпиклом, стоявшим у него за плечом. Они все знали это имя. Гиппий был изгнан из города много лет назад, после попытки свергнуть реформы, давшие народу собрание. За городом еще остался долг спартанцам, которые вошли в Афины и, окружив сторонников Гиппия на Акрополе, вынудили его убраться.
Ксантипп хорошо помнил тот день, хотя ему было всего восемнадцать лет. Спартанцы, конечно, хотели остаться, заявив некоторые права на освобожденный ими город, хотя их и пригласили в качестве гостей. Известие об этом разлетелось само собой, и улицы внезапно заполнились афинской молодежью, которая вилась возле спартанцев. Возможно, людям в тот день стало стыдно за свою неспособность противостоять тирану и его солдатам. Это не имело значения. В конце концов они нашли в себе мужество. Ими больше никогда не будут править тираны! Даже спартанцы поняли, что сопротивление слишком велико. Они оказались в роли волков, столкнувшихся с вооруженными овцами. Именно в тот день Ксантипп подумал, что демократия действительно может выжить. До того дня он и представить не мог, что так много людей настроены не менее решительно, чем он. И если их так много, тех, кто готов умереть за демократию, если они дорожат ею больше, чем жизнью, возможно, она и впрямь того стоит.
Ксантипп нахмурился. Он ничего не слышал о Гиппии во время битвы, не видел ни его знамен, ни каких-либо греческих щитов в персидских рядах. Как мог узнать об этом Мильтиад? Конечно, были пленные и были допросы. Некоторых пытали, прежде чем убить. Возможно, они рассказали Мильтиаду больше, чем он открыл прошлой ночью. Но подозрение вспыхнуло.
– Перед битвой, – продолжил Мильтиад, – я получил известие, что Гиппий вернется из дворцов в Персии, чтобы сопровождать великого царя. Предатель всей Греции, помогающий нашим врагам.
Мильтиад сделал паузу, и по толпе снова прокатился ропот. В этом ропоте звучал гнев, и если бы Гиппий оказался вдруг перед ними, его наверняка разорвали бы на части.
– Большая часть их флота уцелела вместе с конницей и тысячами солдат. Они по-прежнему представляют для нас угрозу – и Гиппий среди них. Поэтому я не прошу у вас венка победителя за вчерашний день, ни для меня, ни для людей, которые одержали победу. Мы знаем, что мы сделали, и мы знаем, что этого было достаточно. Все, о чем я прошу, – это дать мне флот, чтобы выследить выживших персов и найти Гиппия, где бы он ни скрывался. Это если собрание проголосует сегодня за то, чтобы разрешить мне построить корабли и набрать людей для экипажей, а также выделить серебро из нашей казны для оплаты их услуг. Если вы сможете это сделать, я верну еще большую сумму персидским серебром и отомщу Гиппию, что следовало сделать уже давно.
Когда толпа снова взорвалась, Эпикл наклонился так, что его губы почти коснулись уха Ксантиппа.
– По крайней мере, какое-то время его не будет в Афинах. А если боги пожелают, мы можем никогда больше его не увидеть.
Ксантипп кивнул, наблюдая, как Мильтиада снова подняли на плечи его друзья и сторонники. Ксантипп не сомневался, что этот человек умышленно сдерживал их фланг, не позволяя вступить в сражение с персами. Если бы он преуспел, люди, которые приветствовали его сейчас, плакали бы в цепях в тот же день, купленные и проданные на рабских рынках. Не важно, что Мильтиад потерпел неудачу, важно только то, что он не был наказан за свою попытку. В этом была несправедливость, и это жгло Ксантиппа изнутри.
– Я домой, – сказал Ксантипп Эпиклу, повторив это громче, когда друг приложил руку к уху и посмотрел непонимающе. – Домой в Холаргос.
Эпикл кивнул. Он знал, что друг терпеть не может толпу. Долг удержал его здесь, чтобы услышать речи Мильтиада и Фемистокла. Но людское внимание утомляло его.
Ксантипп и Эпикл подождали ровно столько, чтобы поднять руки при публичном голосовании, хотя Ксантипп мог бы воздержаться.
Эпикл похлопал его по локтю и сказал на ухо:
– Никогда не позволяй оленю увидеть твой лук.
Ксантипп глубоко и медленно вздохнул и поднял руку вместе с остальными, чтобы их сосчитали. Мильтиад заметил это, всмотрелся. Среди всех остальных он, казалось, в этот момент обратил внимание именно на Ксантиппа. Этот человек почти ничего не упустил, взирая на людей, которых мог предать, и в его глазах блестели слезы.