Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
II
Клодий уселся за стол в таверне, налил из кувшина полную чашу неразбавленного вина. Прежде чем выпить, проверил, на месте ли кошелек и кинжал. И то, и другое надо держать под рукой в таких местах. Пить здесь в одиночестве – безрассудство. Два факела освещали закопченное помещение, в очаге вспыхивал и гас притомившийся огонь. На улице – стремнина суеты, здесь – пищевой омут, где над медными крышками медленно курится пар, плывет запах петрушки и сельдерея.
Любил молодой патриций такие места – сомнительные и темные. Здесь можно встретить удивительных людей, поговорить о девчонках, гладиаторских боях, начале мира и его конце, выучить какой-нибудь мудреный прием для уличной драки и расстаться закадычными друзьями, чтобы никогда потом не встретиться.
Ноябрь. Год заканчивается. Скоро начнется новый, год новых консулов, новых преторов и эдилов, старых склок в сенате и неразрешенных проблем. Какие интриги, какие схватки на форуме! И зачем? Чтобы один год повелевать этим сумасшедшим Городом на пару с каким-нибудь идиотом, а потом удалиться от дел и смотреть, как другие набивают свои кошельки? Разве не безумие, что народ, покоривший весь мир, год от года становится все беднее! Разве не безумие, что воинственные римляне не жаждут больше служить в легионах; разве не безумие, что в этот великолепный Город стекаются сокровища со всего мира, а следом сюда же стекаются подонки со всех концов огромной Республики, все мерзавцы, преступники и подлецы?
Клодий выпил полную чашу хиосского вина, но не почувствовал хмеля. Человек шесть подозрительных личностей о чем-то совещались в темном углу, да еще три философа, явно вольноотпущенники, драли глотку, споря о цели бытия и природе богов, готовые вцепиться друг дружке в растрепанные бороды. Один философ тайком что-то записывал – чужие мысли, надо полагать, чтобы выдать потом за свои. И правильно делал. Разве можно удержать при себе мысль? Высказал – улетела. И, может быть, не умрет. Если проходимец-бродяга запишет ее и употребит. Но философия сейчас мало кого интересует. Теперь в Риме говорят о пирах и безумно дорогих рыбных блюдах, о драгоценных камнях и драгоценных шелках, что привозят с Востока, – они стекают с пальцев летним дождем и сверкают, как солнце. Где прежняя римская суровость, где строгость жизни, доходящая до аскетизма, когда со всего Города – о, насмешка! – для приема послов смогли собрать по ложечке и кубку один-единственный столовый прибор из серебра?
Но жизнь меняется, и порой – слишком быстро.
Кожаная занавеска в дверном проеме рядом с кухней дрогнула, в зал выглянула смуглая девица. Ее наряд – узенькая нагрудная повязка и полупрозрачная юбка с разрезами – был украшен стеклянными бусинами. Танцовщица. Девушка обвела взглядом гостей, приметила Клодия. Узнала. Да, в любой таверне его узнают – от этой славы ему не уйти.
– Привет, Красавчик! – Девушка подмигнула ему и улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые, улыбка ее красила. Девушка об этом знала. – Что-то ты сегодня грустный. Станцевать тебе? – Она вызывающе повела бедрами. – Могу с раздеванием, если дашь серебряный денарий.
Клодий бросил ей монету. Девушка не сумела поймать, и монета, звеня, покатилась по полу. К добыче рванулись сразу двое – танцовщица и один из философов. Девушка оказалась проворней. Клодий расхохотался:
– С философами надо держать ухо востро!
– Так как насчет танцев, Клодий?
– Не сейчас! И не кричи мое имя на всю таверну. – Он приложил палец к губам.
Но предупреждение запоздало. Один из компании в темном углу тут же поднялся и направился к патрицию. Краем глаза Клодий видел, как человек подходил – закутанный в плащ и под этим плащом явно скрывающий меч или кинжал.
– Можно рядом с тобой присесть? – спросил посетитель.
– Нельзя, видишь, все места заняты сиятельными членами сената. – Клодий поднял голову. Перед ним стоял Луций Сергий Катилина, в простой тунике из грубой шерсти и сером плаще с капюшоном, точь-в-точь таком, как у Клодия.
В сорок шесть лет римлянин должен выглядеть солидно, выступать неспешно, уметь красиво говорить, но при этом не забывать искусство владения мечом и копьем. Катилина был худ, порывист, угловат, как подросток. Черные слишком длинные волосы торчали во все стороны. Но в этом человеке чувствовалась бешеная энергия, и многих к нему влекло, будто магической силой.
– Неподходящее место для патриция из рода Клавдиев. – Катилина улыбнулся. Улыбка эта не сулила ничего хорошего.
– Для патриция из рода Сергиев подходит не больше.
Приятели Катилины подошли следом. Клодий узнал Цетега и Марция. Вряд ли Катилина и его дружки явились сюда лишь затем, чтобы перекусить свиными колбасками.
– Друзья мои, не кажется ли вам странным, – Катилина повернулся к спутникам, – что Публий Клодий Пульхр сидит в таверне «Свиное вымя» в одиночестве и пьет вино. – Катилина взял чашу Клодия, понюхал – хиосское вино, причем не разбавленное. Совсем неплохое для такой дыры.
Цетег изобразил улыбку. Марций остался невозмутим.
– А мне почему-то кажется, – продолжал Катилина, и лицо его исказилось, – что ты шпионишь за мной, Красавчик! – Он грохнул кулаком по столу так, что и чаша, и кувшин подпрыгнули, а деревянная столешница треснула вдоль – мятежный патриций обладал поразительной силой. – Так что ты здесь делаешь? – Голос его мгновенно вновь сделался вкрадчив.
– Жду Гая Цезаря.
Катилина расхохотался:
– Представь, мы тоже ждем Цезаря.
– Отлично. Подождем его вместе. – Клодий сделал приглашающий жест. – Эй, хозяин, вели, чтобы принесли чаши для моих друзей!
Мальчишка-прислужник мгновенно выполнил просьбу, не дожидаясь окрика кабатчика.
Луций Сергий уселся напротив Клодия. Руки его двигались по столу непрерывно, будто он вязал невидимые узлы.
– Луций, оставь его. Он нам не помешает, – сказал Цетег.
– Э, нет. Или, кто-то думает, я мог забыть, что Красавчик был обвинителем на моем процессе. Он – меня – обвинял.
– Тебя оправдали, – напомнил Клодий.
– Не твоими стараниями, любимчик Цицерона!
– Что ты имеешь против консула Цицерона?
– Что я имею против Цицерона?! Вздумал шута разыгрывать? Консул Цицерон провалил меня на выборах. Он представил дело так, будто выбери меня народ – и Риму конец. Он клялся, что я опаснее чумы и Ганнибала, вместе взятых.
– Цицерон – прекрасный оратор, – поддакнул Клодий.
– Кучка мерзавцев захватила власть в Республике. Все остальные, патриции и плебеи, стали чернью, зависящей от их высокомерия. Тебе такое положение нравится, как я посмотрю.
«Кучка мерзавцев – это сенат и, прежде всего, оптиматы, которых так любит Цицерон», – уточнил про себя Клодий высказывание Катилины.
– Высшая власть принадлежит народу, – сказал он вслух.
– Народ! О боги, ты сказал «народ»?! Какой народ? Республика давно уже не прежняя. Рим похож на шлюху, которую посещают все похотливые козлы по очереди – были бы деньжата.
– Но все равно это самая желанная красавица в мире, – перебил Клодий.
Катилина тут же подхватил:
– Женщину надо держать под опекой, даже если в душе она – волчица. Тот, кто этого не видит, – дурак и слепец. О чем только думают эти идиоты? О чем? – Он схватил Клодия за плечо и тряхнул, как будто тот должен был отвечать за всех сенаторов, вместе взятых. – Ответ прост: лишь бы сохранить свою власть, свое богатство, свое положение. Любой намек на перемены приводит их в бешенство, и они вопят: «Рим гибнет!» – Катилина смотрел куда-то поверх головы Клодия – сквозь настоящее, в дальнюю даль, во тьму. – Они придавили своими толстыми задницами Республику. Остальным ни вздохнуть, ни двинуться. На что же надеются оптиматы? Что наш римский бездельный люд, который разучился работать и просиживает целыми днями в кабаках, и дальше будет так сидеть? Что провинции год за годом будут сносить бессовестные поборы? А послы соседних народов будут смотреть на жирные рожи наших сенаторов и восторгаться величием Рима?
– Что ты хочешь сделать? – спросил Клодий, хотя и так уже понял, на что намекает собеседник.
– Огромное тело фактически лишено головы. Я готов дать ему новую голову. Свою.
Вдруг представилось Клодию, что голова Катилины с длинными черными волосами, с холеной бородкой венчает огромное тело Республики – столь огромное, что даже богам не окинуть его взглядом: от Геркулесовых столбов и Испанских владений на Западе до Ливийских песков и Понтийского царства – на Востоке. И это странное видение уродливого кентавра вызвало на губах Клодия невольную улыбку.
– Хочу, чтобы ты был на моей стороне, Публий.
– Я уже почти твой друг. – Клодий бросил взгляд на дверь.
Цетег шагнул ближе и выхватил кинжал Клодия из ножен, после чего отступил, демонстративно поигрывая трофеем.
– Просто так моими друзьями не становятся. Друзья обязаны оказывать друг другу благодеяния, – усмехнулся мятежный сенатор.
– Как мне облагодетельствовать тебя, Катилина? – было не понять, шутействует молодой патриций или всерьез желает услужить.
– Убить Аппия Клавдия Пульхра.
– Моего брата Аппия? – переспросил Клодий ошарашенно. – Зачем? У него куча детей. Мне после него не достанется ни асса.
– Дело не в деньгах.
Клодий понял, что из таверны ему живым не уйти.
– Это шутка? – Он сумел улыбнуться.
– Нет, я сегодня не в настроении шутить. Но, пожалуй… Можно сохранить Аппию жизнь. Если ты прикончишь Цицерона. Ты же бываешь у консула в доме. Ты – его друг и почти телохранитель.
– Думал, ты лично жаждешь это сделать и никому не уступишь подобного удовольствия.
Катилина щелкнул пальцами, подзывая своего вольноотпущенника, что сидел в углу, пока его господин вел беседу.
– Луций, подай-ка сюда таблички и стило.
Вольноотпущенник положил на стол перед Клодием навощенные таблички и бронзовое стило.
– Хочешь хлебнуть? – Клодий протянул вольноотпущеннику свою чашу. – Отменное винцо. У тебя, парень, вид какой-то прибитый, щеки бледные. Пей, чего смутился?
– Пиши, – приказал Катилина.
– Что именно? – Клодий попытался притвориться непонимающим.
– Обязательство убить Цицерона. Это пароль, который откроет перед тобой дверь таверны. Надеюсь, кольцо с печатью при тебе?
Клодий взял стило.
– А если я не сумею убить консула? Вдруг Цицерон отобьется?
Это предположение вызвало дружный хохот в компании Катилины. Только Луций Сергий не улыбнулся.
– Главное, ты напишешь обязательство. – Катилина погладил свою холеную треугольную бородку, похожую на приклеенный к нижней губе лоскут черной материи.
– Понимаю, ты хочешь взять за образец Суллу.
– Взять за образец? Может быть. Сулла сделал великое открытие, придумал проскрипционные списки. Помнишь, как все было? Да нет, ты не можешь помнить, в те дни ты был мальчишкой!
– Кое-что помню.
Клодий склонился над табличкой.
– Тебе нравилось убивать собственноручно? – спросил молодой патриций, а стило его быстро царапало воск.
– Запах крови волнует! – Катилина улыбнулся. – Эй, хозяин, подай-ка нам еще вина. Неразбавленного.
Катилина отвернулся.
В тот же миг Клодий всадил стило в ладонь Катилине, пригвоздив того к столу. Бронзовый, остро отточенный стержень разил не хуже кинжала. В следующий миг Клодий отшвырнул вольноотпущенника и выпрыгнул из-за стола. Цетег кинулся следом, ударил кинжалом, но Клодий увернулся, саданул Цетега кулаком в лицо и прыгнул к двери.
Выскочив наружу, беглец налетел на раба, что снимал с повозки амфору с вином. Раб упал на мостовую, амфора разбилась. Клодий подскочил к телеге, подналег плечом и опрокинул. Амфоры покатились к порогу. Дверь распахнулась, поток вина хлынул внутрь. Клодий кинулся бежать. Сзади слышались крики.
Он мчался по улице и хохотал, представляя, как Катилина и его друзья барахтаются на полу таверны в лужах вина. Жаль, хорошее было вино, хиосское.
Но бежать прямиком домой не стоило – его наверняка попытаются перехватить по дороге. Красавчик нырнул в боковую улочку. Был один дом на Палатине, где его ждали в любой час дня и ночи.
