Хрестоматия для 4 класса

Глава тринадцатая

После занятий я зашёл к Шишкину и рассказал, что мне пришлось из-за него Ольге Николаевне соврать, а он стал рассказывать, как бродил целое утро по городу, вместо того чтоб пойти в школу, потому что побоялся признаться маме, а без записки тоже не мог явиться в школу.

– Что же ты будешь делать? – спрашиваю я. – Ты и сегодня не скажешь маме?

– Не знаю. Я вот что думаю: лучше я в цирк поступлю.

– Как – в цирк? – удивился я.

– Ну, поступлю в цирк и буду артистом.

– Что же ты будешь делать в цирке?

– Ну, что… Что и все артисты делают. Выучу Лобзика считать и буду с ним выступать, как та артистка.

– А вдруг тебя не возьмут?

– Возьмут.

– А как же со школой?

– В школу совсем не буду ходить. Только ты, пожалуйста, не выдавай меня Ольге Николаевне, будь другом!

– Так мама ведь все равно в конце концов узнает, что ты в школу не ходишь.

– Ну пока она не узнает, а потом, когда я поступлю В цирк, я сам ей скажу, и всё будет в порядке.

– А вдруг тебе не удастся выучить Лобзика?

– Удастся. Почему не удастся? Вот мы сейчас попробуем. Лобзик! – закричал он.

Лобзик подбежал и принялся юлить вокруг. Шишкин достал из буфета сахарницу и сказал:

– Сейчас, Лобзик, ты будешь учиться считать. Если будешь считать хорошо, получишь сахару. Будешь плохо считать – ничего не получишь.

Лобзик увидел сахарницу и облизнулся.

– Погоди облизываться. Облизываться будешь потом. Шишкин вынул из сахарницы десять кусков сахару и сказал:

– Будем сначала учиться считать до десяти, а потом и дальше пойдём. Вот у меня десять кусков сахару. Смотри, я буду считать, а ты постарайся запомнить.

Он начал выкладывать перед Лобзиком на табурет куски сахару и громко считал: «Один, два, три…» И так до десяти.

– Вот видишь, всего десять кусков. Понял? Лобзик завилял хвостом и потянулся к сахару. Костя щёлкнул его по носу и сказал:

– Научись сначала считать, а потом тянись к сахару! Я говорю:

– Как же он может научиться сразу до десяти? Этому и ребят не сразу учат.

– Тогда, может, научить его сначала до пяти или до трех?

– Конечно, – говорю, – до трех ему будет легче.

– Ну, давай тогда сначала до двух, – говорит Костя – Ему тогда совсем легко будет.

Он убрал со скамейки весь сахар и оставил только два кусочка.

– Смотри, Лобзик, сейчас здесь только два куска – один, два, вот видишь? Если я заберу один, то останется один. Если положу обратно, то опять будет два. Ну, отвечай, сколько здесь сахару?

Лобзик привстал, помахал хвостом, потом сел на задние лапы и облизнулся.

– Как же ты хочешь, чтоб он ответил? – сказал я. – Кажется, он у нас ещё не выучился говорить по-человечески.

– Зачем по-человечески? Пусть говорит по-собачьи, как та собака в цирке. Гау! Гау! Понимаешь, Лобзик, «гау-гау» – значит «два». Ну, говори «гау-гау»!

Лобзик молча поглядывал то на меня, то на Шишкина.

– Ну, чего же ты молчишь? – сказал Шишкин. – Может быть, не хочешь сахару?

Вместо ответа Лобзик снова потянулся к сахару.

– Нельзя! – закричал Шишкин строго. Лобзик в испуге попятился и принялся молча облизываться.

– Ну, говори «гау-гау»! Говори «гау-гау»! – приставали мы к нему оба.

– Не понимает! – воскликнул с досадой Шишкин. – Надо его как-нибудь раззадорить. Слушай, сейчас я буду дрессировать тебя, а он пусть смотрит и учится.

– Как это ты будешь дрессировать меня? – удивился я.

– Очень просто. Ты становись на четвереньки и лай по-собачьи. Он посмотрит на тебя и выучится.

Я опустился рядом с Лобзиком на четвереньки.

– Ну-ка, отвечай: сколько здесь сахару? – спросил меня Шишкин.

– Гау! Гау! – ответил я громко.

– Молодец! – похвалил меня Шишкин и сунул мне в рот кусок сахару.

Я принялся грызть сахар и нарочно громко хрустел, чтоб Лобзику стало завидно. А Лобзик с завистью смотрел на меня, и у него даже потекли слюнки.

– Ну, смотри, Лобзик, теперь здесь остался один кусок сахару. Гау – один. Понимаешь? Ну, отвечай: сколько здесь сахару?

Лобзик нетерпеливо фыркнул, зажмурился и стал стучать по полу хвостом.

– Ну отвечай, отвечай! – твердил Шишкин.

Но Лобзик никак не мог догадаться, что ему нужно лаять.

– Эх ты, бестолковый! – сказал ему Шишкин и снова обратился ко мне: – Ну, отвечай ты!

– Гау! – закричал я, и опять кусок сахару очутился у меня во рту.

Лобзик только облизнулся и фыркнул.

– Сейчас мы его раззадорим, – сказал Шишкин. Он снова положил на табурет кусок сахару и сказал:

– Вот, кто первый ответит, тот и получит сахар. Ну, считайте.

– Гау! – закричал я.

– Вот молодец! – похвалил Шишкин. – А ты остолоп! Он взял кусок сахару, медленно поднёс к носу Лобзика, пронёс мимо и сунул мне в рот. Я опять громко зачавкал и захрустел сахаром. Лобзик облизнулся, чихнул и смущённо затряс головой.

– Ага, завидно стало! – обрадовался Шишкин. – Кто лает, тот и сахар получает, а кто не лает, тот сидит без сахару. Он снова положил перед Лобзиком кусок сахару и сказал:

– Считай теперь ты.

Лобзик облизнулся, затряс головой, встал, потом сел, фыркнул.

– Ну, считай, считай, иначе не получишь сахару! Лобзик как-то напрягся, подался назад и вдруг как залает.

– Понял! – закричал Шишкин и бросил ему кусок сахару.

Лобзик на лету подхватил сахар и проглотил в два счета.

– Ну-ка, считай ещё раз! – закричал Шишкин.

– Гаф! – ответил Лобзик.

И снова кусок сахару полетел ему в рот.

– Ну-ка, ещё разочек!

– Гаф!

– Понял! – обрадовался Шишкин. – Теперь у нас пойдёт паука.

В это время вернулась мать Шишкина.

– Почему сахарница на столе? – спросила она.

– Это я взял немного сахару, чтоб выучить считать Лобзика.

– Ещё что выдумал!

– Да ты только послушай, как он считает.

Шишкин положил перед Лобзиком кусок сахару и сказал:

– Ну-ка, скажи, Лобзик, маме, сколько здесь кусков сахару?

– Гаф! – ответил Лобзик.

– И это все? – спросила мама.

– Все, – сказал Шишкин.

– Не многому же он у вас научился!

– А что ты хочешь? Ведь Лобзик – не человек Сейчас он научился до одного считать, потом мы научим его до двух, потом – до трех, а там, глядишь, он и все цифры, выучит.

– Глядишь, придётся мне от тебя сахарницу прятать, – сказала мама.

– Я ведь не для себя беру, – обиделся Шишкин. – Я для науки.

– «Для науки»! – усмехнулась мама. – А свои уроки ты сделал?

– Нет ещё, сейчас буду делать.

– Ты ведь обещал, что к моему приходу у тебя всегда будут уроки сделаны.

– Будут, будут! Это я только сегодня забыл из-за Лобзика.

– Ну, смотри же! Если не будешь уроки делать вовремя, то не разрешу тебе брать сахар и сахарницу спрячу.

Мы с Костей засели делать уроки вместе, потому что он ведь даже не знал, что задано, а на другой день принялись продолжать обучение Лобзика.

– Надо учить его не только сахар считать, а чтоб он понимал цифры, – сказал Костя.

Мы взяли кусочек картона, написали на нём цифру «один» и показали Лобзику.

– Во г это, Лобзик, цифра один. Все равно что один кусок сахару, – сказал Шишкин. – Ну, говори: какая это цифра?

– Гаф! – ответил Лобзик.

– Молодец! Это он сразу понял, – обрадовался Шишкин. – Теперь перейдём к цифре два.

Он положил перед Лобзиком два куска и сказал:

– Считай!

– Гаф! – ответил Лобзик.

– Неправильно! Ты говоришь – один, а тут два. Что нужно ответить?

– Гаф! – снова ответил Лобзик.

– «Гаф»! – передразнил его Костя. – Где же тут «гаф», когда здесь «гаф-гаф»? У тебя на плечах что: голова или кочан капусты?

– Гаф! – ответил Лобзик.

– Затвердила сорока Якова одно про всякого! Где ты гут видишь один? – закричал Шишкин. Лобзик в испуге даже попятился.

– Ты не кричи, – говорю я. – С собакой надо вежливо обращаться, потому что она будет бояться и ничему не научится.

Шишкин снова принялся объяснять Лобзику, что один – это один, а два – это два.

– Ну, считай! – приказал он ему.

– Гаф! – снова тявкнул Лобзик.

– Ещё раз! Ещё! – подсказал я. Лобзик покосился на меня. Я закивал головой и заморгал глазами. Тогда он несмело тявкнул ещё раз.

– Вот теперь – два! – обрадовался Шишкин и бросил ему кусок сахару. – Ну-ка, считай ещё раз. Лобзик пролаял ещё раз.

– Ещё раз! Ещё! – зашептал я снова.

– А ты не подсказывай ему! – говорит Шишкин. – Он сам должен знать. Отвечай, Лобзик! Лобзик пролаял ещё раз.

– Правильно! – сказал Шишкин. – Только ты должен лаять два раза подряд.

Он снова заставил его считать. Лобзик и на этот раз пролаял раз, а потом увидел, что мы от него ещё чего-то ждём, и пролаял второй раз. Постепенно мы добились, что он лаял два раза подряд, и перешли к цифре «три». Занятия пошли так успешно, что в этот день мы выучили все цифры до десяти, но когда стали на другой день повторять, то оказалось, что у Лобзика все в голове перепуталось. Когда показывали ему цифру «три», он отвечал, что это четыре, или пять, или десять. Когда показывали десять, он говорил, что это два, короче говоря – молол разную чепуху. Костя злился, кричал на Лобзика и воображал, что это он назло ему отвечает неправильно. Иногда Лобзик отвечал правильно, но, наверно, это получалось случайно, а Костя говорил:

– Вот видишь, ответил правильно – значит, знает, какая это цифра, а спроси его в другой раз, ни за что не ответит. Такой прохвост!

Он подозревал, что Лобзику просто надоело учиться и он нарочно даёт неправильные ответы, чтоб к нему не приставали. Вот, например, Костя показывает ему цифру «пять», а Лобзик отвечает, что это четыре.

– Да не четыре, Лобзик, посмотри хорошенько, – говорит ласково Костя.

Лобзик снова отвечает, что это четыре.

– Ну, не глупи, Лобзик, ты же сам видишь, что это не четыре, – уговаривает его Костя.

«Четыре», – упрямо твердит Лобзик.

– Дурак! – начинает сердиться Костя. – Считай правильно, тебе говорят!

«Четыре», – отвечает Лобзик.

– Вот я дам тебе четыре раза по шее, тогда узнаешь, как злить человека! Вот скажи ещё раз четыре, я тебе покажу!

«Четыре», – опять повторяет Лобзик.

– Ты видишь, что он со мной делает? – кипятится Костя. Он берет цифру «четыре» и показывает Лобзику:

– Ну, а это, по-твоему, какая цифра? Лобзик отвечает, что это пять.

– Вот видишь! – кричал Костя. – Когда ему показывали пять, так он всё время твердил, что это четыре, а когда показали четыре, он говорит, что это пять! А ты говоришь, что он это не назло мне делает! Я знаю, почему он на меня злится. Утром я нечаянно наступил ему па лапу, так он запомнил и теперь мстит мне.

Я не знал, хитрил Лобзик или не хитрил, но было ясно, что из нашей дрессировки никакого толку не вышло. Может быть, мы с Шишкиным были плохие учителя, а может быть, сам Лобзик был никудышный ученик, не способный к арифметике.

– Может быть, лучше признаться маме да идти в школу? – сказал я Косте.

– Нет, нет! Я не могу! Теперь я уже столько прогулял. Мама как узнает, так и не знаю, что с нею будет. Шуточка дело! Если б я один день прогулял.

– Тогда, может быть, рассказать Ольге Николаевне и посоветоваться с ней? – предложил я.

– Нет, мне стыдно говорить Ольге Николаевне.

– Ну, если тебе стыдно, то, может быть, я расскажу ей?

– Ты? Выдавать меня пойдёшь? Знать тебя не хочу больше!

– Зачем, – говорю, – выдавать? Вовсе я не собираюсь тебя выдавать. Ты сам говоришь, что тебе стыдно, ну я бы и сказал, чтоб тебе стыдно не было.

– «Стыдно не было»! – передразнил меня Шишкин. – Да мне в двадцать раз стыдней будет, если ты скажешь! Молчал бы лучше, если ничего не можешь придумать умней!

– Что же делать? – спрашиваю я. – С Лобзиком ничего не вышло. В цирк тебе все равно не поступить. Или ты, может быть, ещё надеешься Лобзика выучить?

– Нет, на него я уже не надеюсь. По-моему, Лобзик – это или отчаянный плут, или круглый осел. Все равно из него никакого толку не будет. Мне надо другую собаку достать. Или вот что: лучше я акробатом стану.

– Как же ты акробатом станешь?

– Ну, буду кувыркаться и на руках ходить. Я уже пробовал, и у меня немножко получается, только я не могу всё время вверх ногами стоять. Надо, чтоб сначала меня кто-нибудь за ноги держал, а потом я и сам смогу. Вот подержи меня за ноги, я попробую.

Он встал на четвереньки, я поднял его за ноги кверху, и он стал ходить па руках по комнате, но скоро руки у него устали и подогнулись. Он упал и ударился головой об пол.

– Это ничего, – сказал Шишкин, поднявшись и потирая ушибленную голову. – Постепенно руки у меня окрепнут, и тогда я смогу ходить без посторонней помощи.

– Но ведь па акробата долго учиться надо, – говорю я.

– Ничего, скоро зимние каникулы. Я как-нибудь дотяну до каникул.

– А после каникул что будешь делать? Ведь зимние каникулы скоро кончатся.

– Ну, а там как-нибудь дотяну до летних каникул.

– Это долго тянуть придётся.

– Ничего.

Странный это был человек. На все у него был один ответ:

«Ничего». Стоило ему придумать какое-нибудь дело, и он уже воображал, что дело сделано. Но я-то видел, что все это пустая затея и все его мечты через несколько дней разлетятся, как дым.