Капсула времени

Взрослые ненавидят пыль. Моя Мамзель сражается с ней так, будто вокруг нее монголо-татарские захватчики, а она последний воин на селе. Отчаянно и самозабвенно. Вот и сейчас она стряхивает микроэлементы со шкафов, размахивая перед моим лицом мокрой тряпкой будто саблей. Этим она как бы показывает какая я свинья, развела в комнате бардак. Но мне наплевать, я люблю пыль. Могу часами лежать на полу и смотреть на пыль в лучах солнца, представляя, как наша Галактика кружит в невесомости. И нет на свете ничего прекраснее этого зрелища.

Дядя Лео говорил мне, что смерти нет, что все это ерунда. Ну типа, все легко. То же самое, что спуститься в питерское метро. Вначале ты долго-долго едешь на эскалаторе, и мимо проезжают люди, люди, много людей. Некоторых ты узнаешь, некоторых нет. Они плывут вдоль тебя нескончаемой вереницей глаз, тел, разноцветных одежд. А ты выискиваешь среди них родные и любимые лица. И когда видишь такие, то машешь им рукой, а они улыбаются в ответ.

– А потом? – спросила я у него.

– Потом ждешь своего поезда на перроне. Поверь, он никогда не опаздывает.

– Ты там один?

– Один, но так даже лучше. Обычно всю жизнь толкаешься, тебе тесно и душно. В автобусе, метро, в плацкарте, в маршрутке, а тут наконец-то – один. Кайф! И приезжает не поезд, а дрезина на колесах.

– Что это за фигня ещё такая?

– Небольшая тележка, управляется рычагом. Это не для пассажиров, а для рабочих метро. Они на ней выезжают по ночам и чинят рельсы или провода. Так вот, она обычно с проводником. Бородатый такой дед. Он молчалив и суров. Ты садишься позади него, и едешь по туннелю пока не увидишь свет.

– А потом?

– Потом ты становишься пылинкой в солнечном свете и паришь, играя на легком ветерке.

Мы сидим в больничном тубзике, и он курит в открытое окно.

– Откуда, блин, Лео, ты все это знаешь? Или просто хочешь, чтобы я не ревела потом, если что-то пойдет не так.

– Просто знаю и все.

Я протягиваю палец и ловлю пылинку. Привет, Лео, как дела? А у нас тут лето, снова лето. Мы за городом, и я решила наконец закончить эту историю. Мы нашли способ снова с тобой встретиться, дядя Лео. У нас там в другой реальности теперь есть связи. И не надо ржать, я бы тоже от смеха сдохла, скажи мне кто-нибудь такую глупость еще месяца три назад. Но теперь у меня имеются неоспоримые доказательства того, что ты не умер. Или не совсем умер. В любом случае мы снова однажды встретимся. Для этого надо делов-то – всего лишь закопать капсулу времени. Мелкий пристал ко мне – давай закопаем, давай. Мы с братом притащили на тележке десять банок смолы и, согласно технологии Кострова, собираемся замешать все в ведре. Смолы до фига, потом расскажу кто подарил, ты не поверишь, когда узнаешь. Целое ведро желтой прозрачной жвачки, которая не будет долго ждать и мигом поглотит все наши воспоминания. Теперь бодаемся с братом – что выкинуть, а что оставить. Столько событий произошло, что в одну капсулу все так просто не впихнешь. Ты бы сейчас не узнал Васька, он так вырос, стал похож на тебя как две капли воды. Мини-Лео без двух передних зубов. Это он бутылку с колой открывал, хорошо я вовремя заметила, а то так и шамкал бы беззубой пастью еще три года, пока новые бы росли. Пока я возилась с рецептом капсулы времени, Васек сбегал домой и притащил еще три машинки, что ты ему подарил, просит закопать все три. Сходимся на одной машинке и одном медведе с условием, что я выкину часть записей. Придется перечитывать, блин. Хотя удовольствие не из приятных, фиговое было лето, что и говорить. Да и год был фиговый с тех пор, как ты стал пылью, Лео. Уж поверь мне.

Моя старая училка Ириша (из понтовой гимназии ее выгнали вслед за мной за сочувствие нищебродам) просто обалдела, когда я ей рассказала про это лето. У нее глаза на лоб полезли, да так там и оставались до конца рассказа. Ириша у нас очень душевная особа, за это, наверное, все ее и любят. Обычно учителя одевают на лицо выражение под кодовым названием «ненавижу мелких говнюков», а их сжатые в нитку губы и холодные рыбьи глаза видны из самого дальнего конца коридора. По крайней мере я их сразу различаю. Но Ириша она – другая, таких редко встретишь в стенах образовательного учреждения.

Я помню, как она пыталась со мной дружить еще там, в старой гимназии. Это выходило у нее очень коряво, но иногда поговорить с ней можно. Только я сразу отсекла все вопросы на тему – а что у вас дома? Это ее не касается ни под каким соусом. Тогда Ирина Павловна подсунула мне Сэлинджера «Над пропастью во ржи» и все пыталась выяснить, почему я так мрачно смотрю на мир. Хотя почему мрачно, я не поняла. Этот американский чувак, Холден, вот кто настоящий депрессняк. Он только и делает, что ноет всю дорогу, ничего не пытаясь изменить в своей жизни. Я таких парней терпеть не могу. Да и в целом мужской род кажется мне умственно отсталым. Я имею ввиду ровесников. Я сменила три школы и ни разу не встретила парня, с которым можно поговорить о чем-то важном (Кирюха не в счет, он не местный). Они как тот Холден только и делают что ноют-ноют. И все разговоры о футболе, деньгах и компьютерных играх. А те, кто постарше – только о сексе. У той сиськи такие, у этой сякие. Они похожи на тех дебильных собак, которые знаешь, в прихожей прыгают тебе на ногу и пытаются делать с ней разные манипуляции. Особенно это неприятно в гостях, никогда не знаешь, как себя вести. Нет, ну правда странно как- то стоять и улыбаться, говорить – «здравствуйте тетя Люба, чудесная погода сегодня», когда эта волосатая дура болтается у тебя на ноге. А дать пендель – так хозяева сразу начинают вопить – не бей его, он еще маленький. Один раз такая тварь в доме моей одноклассницы запрыгнула на моего брата. Ему было года два. Конечно, я чуть не убила псину, а подруга перестала со мной разговаривать. Со мной всегда так. В общем я объяснила нашей Ирише, что мрачно я смотрю только на школу, которая является тюрьмой. А в целом жизнь прекрасна.

– Лиза, ну почему же тюрьмой? – училка по- театральному вскинула руки вверх.

Она всегда очень эмоционально ведет урок – жестикулирует, разговаривает разными голосами, как чревовещатель. Мы умираем со смеху. А один раз даже плакала, когда читала стихотворение Блока. Сказала, что мы пока еще не понимаем, о чем оно. И что так грустно, что времена Прекрасной дамы прошли. Мы и правда не поняли ни фига из-за чего она расстроилась. Но она так красиво плакала, просто блеск. А потом прочитала стихотворение «Сжала руки под черной вуалью» и что-то там еще. В классе сразу повисла легкая грусть, словно дымкой затянуло. Даже Лысый наконец заткнулся и замер, глядя в окно. Большинство теток, когда ревут, сразу становятся страшными. Нос разбухает как слива, красные узкие глаза напоминают япону мать. Ужас. Тем дебильнее звучат советы из ток-шоу, которые так любит Мамзель. Один раз я услышала, как тетки по телеку советуют зрительницам, которые мечтают подцепить богатенького буратину, «брать мужика слезами». Да, да, именно так и сказала одна крашенная лохудра с силиконовыми губищами в пол-лица. Уж не знаю, как это у нее работает. Может по принципу фильмов ужасов? Наверное, как только этот губошлеп начинает плакать, мужики со страху готовы отдать все свое бабло, осыпать это огородное пугало бриллиантами, лишь бы ОНО прекратило страшный вой. А вот наша Ирина могла замереть и вдруг бац – из глаза выкатывалась красивая, словно росинка на траве, слеза. Так умеют делать только она и моя мать, когда им хочется произвести впечатление. Все в школе знают, что Ириша поступала в молодости на актерское, но не добрала баллов. Думаю, из нее вышла бы неплохая актриса. Странно, что она так и осталась училкой. Хотя только из-за нее можно с трудом, но все же переносить школу. Реально у нее талант.

– Если бы вам в детстве сказали – можешь ходить в школу, а можешь не ходить. Сиди дома, читай книжки. Что бы вы ответили?

– Я любила школу. У меня было много друзей.

– Неправда. Это были товарищи по несчастью. Сокамерники. Вы не выбирали этих друзей, они просто оказались рядом волей случая. Ни один ребенок не хочет добровольно идти в сад или в школу. Его заставляют.

И тогда Ириша посоветовала мне писать. Она там что-то прогнала по поводу моего литературного дара и оригинальных сочинений. Хотя нет у меня никакого дара, кроме того, чтобы гениально говорить всем гадости. Это я точно знаю. Но одну вещь она сказала, которая мне показалось правильной. Что-то о том, что в четырнадцать лет слишком мало опыта, и когда тебе плохо, ты не понимаешь, полный ли копец тебе пришел или все-таки бывает хуже. Мне всегда казалось, что полный, а потом выяснялось, что нет. Все это были гладиолусы. И в конце лета, когда страсти немного улеглись, я взяла и записала все, что случилось со мной, Мамзелью, Васьком, Киром, тетей Ясей и дядей Лосем этим летом. И как мы с братом удрали из дома и как потом грянул гром. Я только вначале не понимала, кому писать. Потому что писать дневник самому себе – это бред. Что я дура что ли сама с собой разговаривать? Но тут она сказала почти то же самое, что и ты, Лео, когда я рассказала тебе про капсулу времени. Ириша сказала, что через несколько лет я буду уже не я, и это вроде как послание совсем другому человеку, которому оно сможет очень сильно помочь. Может и так, но мне все же легче писать тебе, Лео, чем какой-то там взрослой себе. Может я вообще стану такой же фифой как моя Мамзель и буду жеманно поджимать губы и цокать каблуками по асфальту. Такой лучше не писать правду, она все равно не поймет, а только расстроится из-за несовершенства этого мира. Так что я беру ручку, бумаги и начинаю:

Дорогой, Лео! Письма – это такой старый дедовский способ, он давно уже не актуален. Ведь есть интернет, виберы там, вацапы и Скайп. Но я ведь собираюсь заложить для нас капсулу времени, поэтому приходится пользоваться былыми методами передачи информации как завещал нам великий Костров (про этого колдуна девяностого уровня, расскажу чуть позже). Спасибо, Костров, что разрешил хоть не на бересте писать в будущее, блин. Но открою вам тайну, о потомки, у меня есть и более современный способ общения. С того самого момента, как дядя Лео стал пылью, я частенько болтаю с ним по ракушке. И хоть ты не отвечаешь, Лео, я уверена – ты слышишь нас там, где ты есть. И если все, что ты говорил про пыль – правда, то ты там отлично поржешь надо мной, кувыркаясь в лучах утренней зари. Только не реветь, только не реветь. Возьми себя в руки дочь самурая.

Вот, опять отвлеклась. Главное же чем хороши капсулы времени так это тем, что, если все пошло вдруг не так как хотелось, можно закопать новую и снова изменить рельеф будущего. Если изобретатель Костров, конечно, не врет.

Однако, лучше напишу все по порядку. Понимаю, Лео, что мы не виделись целый год, но я начну с лета, это хорошая красная линия. Для меня в целом лето всегда было чем-то вроде границы. Окончания ненавистного детского сада, потом школы. Мой личный Новый год наступает не как у всех – зимой, а именно в конце мая, когда я выхожу из школы и смотрю на небо. Я ложусь прямо на траву, где бы не находилась эта чертова школа и смотрю на небо даже если идет дождь. Дядя Лео говорил, что это самый простой и доступный способ летать. А если не летать, то зачем тогда жить. Поэтому, когда я была поменьше, то старалась как следует раскрутиться до того, как лечь на землю, и потом уже реально парила над миром. Мимо проносились фонари, многоэтажки, провода, а вскоре начиналось небо. Это мой самый любимый момент. Ну сейчас я тоже иногда так делаю, когда никто не видит, просто теперь немного стремно кружиться такой кобыле. Обычно я летаю зимой, когда звезды ярче и можно без страха шлепнуться на мягкий снег. Короче, я вообще чокнутая. Впрочем, как и все мое семейство. Жаль только мозги у нас всех повернуты в разные стороны, и поэтому нам зачастую сложно общаться между собой. Самый чокнутый, по мнению всех, мой брат Васек. Хотя я убью любого, кто скажет это мне в лицо, потому что он – лучший человечек в этом долбанутом мире. Маленький хрупкий воин в белой ночнушке с подтеками от молока и жеванными завязками под горлом. Один против армии взрослых упырей в белых халатах. И эти взрослые, реальные монстры, я точно вам говорю. Мало среди них живых существ попадается.

Мой брат – ребенок с синдромом СГДВ. Точнее у него миллион разных диагнозов, мы оббили пороги всех больниц, но толку никакого. Справляюсь с ним только я, может потому, что у меня свой СГДВ, только скрытая форма. Я прочитала в интернете, что проблема синдрома СГДВ заключается в дефиците внимания. Мамзель не смогла толком сказать, что значит дефицит. Стала вспоминать капроновые колготки, которые сто пятьдесят лет тому назад не могла купить, очередь за духами и бананами, мандарины не больше килограмма в одни руки и прочую белибердень. Она у нас такая, знаете… блондинка одним словом. Любит в ответ красиво затянуться тонкой ментоловой сигареткой и начать вспоминать бурную молодость. Пришлось лезть в Википедию. Дефицит – это превышение совокупного спроса над совокупным предложением. То есть, если нам в совокупности хотелось внимания, мы его не получали. Мой отец, чтобы не платить алименты, давно потерялся на просторах нашей великой Родины, а Васек появился у Мамзели от дяди Лео. С папашкой Васька, дядей Лео (да-да я про тебя), она была счастлива, но он помер, оставив нам больного ребенка и кучу долгов. Сказали – сердце не выдержало. Не знаю, что там видно сверху, я пряталась как могла, но я впервые плакала на похоронах. До этого, когда хоронили бабку, я думала – что за фигня такая, чего все рыдают. Бабка Райка никого не любила и даже в гробу лежала жутко недовольная, зло поджав губы. Бабка Райка была скупа как тот самый рыцарь Пушкина. Хотя даже ему до Райки далеко. А в старости у нее вообще крыша поехала на этой теме. Она ныкала деньги по углам, тут же забывала про свои кладки, а потом подозревала весь мир в тайном сговоре. Меня она кроме как маленькая сволочь и проститутка, вообще ни разу не называла.

– Воры, всюду воры. Бандиты. Ничего нельзя и на минуту оставить, – кряхтела она изо дня в день. Один раз бабулян со всей дури огрела меня по голове половником, потому что я заглянула в кастрюлю с кипящим супом на плите. Очень хотелось есть, но я была за что-то наказана и оставлена без обеда. Может у нее там миллион варился, не знаю, но шишка была огромная и голова болела полдня. Ну и, конечно, в доме Райки я была бандитом номер один. Трах-бах, ваза полетела на пол. Бабка тот же час возникала передо мной как из-под земли, где бы она не находилась. Райка была похожа на черную ворону – длинный, немного крючковатый нос и маленькие глазки-бусинки, злобно следящие за каждым нашим шагом и вздохом. Я до сих пор уверена, что ее голова с седым, небрежно подколотым пучком, могла крутиться на 180 градусов. Вот уж кому точно надо было покрутить башкой на конкурсе Гиннесса, так это ей. Сорвала бы джекпот. Она видела все, каждый наш шорох, любое движение. Я была совсем мелкая, не очень помню детали. Но кажется бабка Райка воспитывала меня как садист-ученый собаку – не слушаешься, жрать не дам. Соседи у нас в той деревне были хорошие, иногда подкармливали меня. Так вот одна из особенно сердобольных тетушек, тетя Зина, часто угощала меня пирожками и рассказывала, что мою Мамзель бабка родила на старости лет, что-то там за сорок ей уже было. Нашла какого-то дальнобойщика и с чисто практической целью заимела от него ребенка – ей нужен был раб, который досматривал бы ее в старости. Но Мамзель видать быстро прочухала, что дело пахнет керосином, и в свои семнадцать послушная Райкина дочь (а жрать захочешь, станешь как шелковая, это я на себе проверила) выкинула фортель. Получив школьный аттестат и золотую медаль, моя Мамзель вприпрыжку сбежала от Райки с молодым водилой грузовика. Этот придурок по случайности пробил колесо неподалёку от их деревни. Таким образом Мамзель, можно сказать, продолжила семейную традицию плодить шоферских детей, чего бабка ей, ясен пень, не простила никогда. По мнению Райки, молодая девушка должна была всю жизнь посвятить себя тому, чтобы стирать бабкины портки и тереть до блеска сковородки. И когда мать вернулась домой уже с приплодом (да, кстати, еще бабка называла меня – Приплод) тут мы с Мамзелью обе влипли по полной.

– Пошла вон, проститутка, – била она меня по рукам с утра до ночи. А один раз захлопнула свой мерзкий, воняющий злобной старостью комод так, что переломала мне пальцы. Мамзель ее боялась до смерти. Я не шучу, реально от райкиного окрика у нее подкашивались ноги и синели губы. Один раз, не помню из-за чего, у них на кухне случилась свара. Бабка по старой памяти решила отмутузить Мамзель за волосы и стукнула ее для пущего воспитательного эффекта головой об косяк. У той пошла кровь из виска, но бабке все было мало, и она уже собралась приложить ее об дверь еще разок. Тогда я схватила нож с разделочной доски и приставила к бабкиной тощей шее. Бабка на днях во дворе меня учила, как надо резать кур. Мне лет восемь было, кажется, тогда. Помню, как мелькнула мысль – а что делать если бабка с отрезанной башкой начнет как те куры бегать по комнате и булькать из шеи пузырями. Вот это была бы, пожалуй, реальная жуть. Я сказала: «Целься в сердце или в лёгкие… Только не в лицо, если клиента не опознают, то не заплатят» Это фраза из моего любимого фильма «Леон», я знаю его наизусть. Бабуля как-то сразу присмирела и отпустила Мамзель. А на меня зыркнула своими вороньими глазками и прокаркала – «чтобы дух вашего тут больше не было!» И так бочком, бочком от меня щимится. Ну мы, конечно, свалили от нее побыстрее, пока бабуля по одному нас ночью не передушила. Жили у каких-то друзей, даже помню разок на лестничной площадке ночевали у мусоропровода. А потом Мамзель привезла меня к дяде Лео, Васькиному папику, и там мы остались надолго. По слухам, бабка Райка нас прокляла. Мать первое время частенько плакала, говорила, что зря я так с бабкой поступила. Мол, Мамзель перед ней виновата, не оправдала надежд. А теперь все скажут, что мы старушку-божий-одуванчик, что сирот приютила, пытались прирезать в собственном доме. Я говорю Мамзели: «Мне наплевать кто там что скажет. Этот Одуванчик мне пальцы переломал так, что я месяц в гипсе гоняла, а тебя чуть об дверной косяк не убила. В чем мы виноваты перед Одуванчиком?»

А Мамзель занудила свою вечную отмазку: «Ты еще маленькая, ничего не понимаешь, лезешь не в свои дела и бла бла бла».

Мне десять. На похоронах Райки Мамзель говорит, что на самом деле бабка была прекрасным человеком. Большой души женщина. Чуткая, щедрая, всеми любимая (тут я чуть со стула не падаю). Конечно, к старости все отрицательные качества человека усиливаются, были и у бабули некоторые проблемы, но в целом Раиса Сергеевна всегда будет служить нам примером доброты и терпения. Терпения и доброты, е-мое. Терпение бабки Райки я лично испытала на своей шкуре не раз. Я понимаю, что Мамзель с поминальным бокалом в руке хочет красиво выглядеть перед родственниками. Ее кок на голове печально свесился влево и подколот черным бантиком с белоснежной жемчужиной. Слеза картинно капает в бокал. Я говорю: «Тогда я, мама, пожалуй, запасу пару баночек яда для тебя на случай некоторых проблем с терпением. В старости, разумеется. На всякий случай.» Мамзель так странно на меня посмотрела и отошла в сторонку, горестно покачивая коком.

– Дочь сатаны, исчадье ада, – нарочито громко шипит ей в ухо мой дядька Коля. Этот придурок все еще надеется на бабкино наследство. – Говорили тебе Марина, делай аборт. Не растут от осины апельсины. Слыхали, что ее девка бабулю чуть не прирезала? – шипит он в ухо соседке, жирной тетке с пошлой черной вуалькой на крашеной рыжей башке. – Покойная мамочка мне рассказывала, что дьяволёнок приставил ей нож к горлу и говорит с ухмылкой – Все бабуля, конец тебе пришел. Представляете?

– Ужас-ужас! – тетка трясет вуалькой, с опаской косясь в мою сторону.

Ну что с ним сделаешь с дядей Колей? Была бы кошкой, насрала бы в тапки.

После похорон я пристала к Мамзели как репей. Мне было важно понять, что происходит вокруг, и почему я все время оказываюсь в дураках.

– Элоиза, доченька. Надо уметь прощать. Твоя бабушка была глубоко несчастный человек. Она очень меня любила, а я ее предала. В жизни, доченька, надо уметь терпеть. Такая у нас судьба.

– У кого это у нас?

– У нас, женщин. Только терпение поможет тебе в этой жизни. Пока ты маленькая, все хорошо. Но в жизни предстоит немало испытаний, детка.

– Ты с ума сошла. Как можно терпеть ТАКОЕ? А если бы она зажала мою голову в комоде и давила бы пока не треснет череп, ты бы тоже терпела?

И знаете, что она сделала? Снова закурила свою дурацкую вонючую мятную сигарету. Молчала, глядя в окно, курила и кашляла. Это был самый ужасный ответ в мире. Лучше бы она несла любую чушь про то, как она принесла бы гранатомёт и размазала бабку по стене. Да так чтобы ее мозги еще долго висели на обсиженном мухами потолке. Но Мамзель в ответ только пускала кольца дыма. И так у нас было всегда. Ненавижу ее за это. Я до сих пор не понимаю, каким образом моя мать – дочь Райки, также как не понимаю каким образом я – дочь своей Мамзели. Кукушка кукушонку купила капюшон. Зачем птица это сделала, кто-нибудь задумывался? Чтобы никто не видел, что кукушонок – вылитый какаду, ну или там фазан. Бабка вот вороной оказалась. А мы с Мамзелью даже внешне разные. Мамзель хрупкая блондинка, а ля Барби. У нее длинные кудрявые волосы и голубые глаза. Ей больше всего идет, когда она не делает никаких причесок и не красится, но она обожает заниматься собой. Может часами торчать у зеркала и намазывать слоями косметику, будто масло на бутерброд. У меня волосы темные и прямые, а глаза серые. Я ношу челку до глаз и отрезаю волосы до плеч, а иногда и короче, чтобы пореже причесываться. Мне нравится, что я похожа на Матильду из Леона-киллера, такая же худая и злая. Бородатое такое кино, но очень клевое. Часто в гимназии я тоже мечтала явиться к директрисе с коробкой из-под пиццы, начиненной взрывчаткой. Но все по порядку. Все же бабка Райка далеко не самое страшное, что случалось со мной в жизни. Хорошо, что потом Лео научил меня никого не бояться и бить первой (уж прости, придется про тебя немного тоже рассказать). Он был реальный чел, мой отчим. В отличие от Мамзели он никогда не ныл про терпение, а вместо этого учил меня действовать. Его звали Леопольд, как дурацкого мультяшного кота, поэтому я переименовала его в Лео, чтобы звучало солиднее. Ну и почти что Леон, как в моем кино. Пожалуй, Лео был один из немногих взрослых, кого можно уважать. Он учил меня, что страх – это такой клещ, который залез к нам в голову и сосет кровь. И чтобы победить мерзкую тварь, надо выкинуть его из головы. И способ тут работает только один – поджечь страху задницу воском в своей голове. Чем я и занималась последние несколько лет. Дядя Лео учил меня сражаться с одноклассниками, с пацанами с района из банды Говнюка, с директрисой и прочими гадами. Он лазил со мной по веревочным паркам, чтобы побороть мой страх высоты. И когда я орала, повиснув в середине пути на шатких перекладинах, он стебался надо мной, злил меня, кричал – Эй трусиха, ты чего застряла? И тогда я доставала свой огнемет и с криком бонзай жгла своего клеща к ядреной фене. Один раз Лео устроил дикий скандал в бассейне. У нас в школе были прыжки с вышки, мне было лет десять тогда. В тот момент, когда надо было прыгать мне стало страшно до жути. Я стояла и ревела в голос. Тренер вначале просто орала на меня снизу, а потом стала тыкать палкой. Видели может, у них всех есть такое жуткое оружие – длинная алюминиевая палка с крюком на конце. Якобы для того, чтобы вытаскивать утопающих. Как же, кто в это поверит, только полный идиот! На самом деле это тайной оружие этих теток. Когда никто не видит, они бьют ими детей по голове, чтобы те плыли быстрее. А самое лучшее для них – это попасть прямо в мозг ребенка, и там немного пошурудить этой железякой. Так сказать, для полной гарантии. Сквозь слезы, я смотрела как этот монстр в отвисших трениках беснуется внизу, размахивая оружием. Когда тетка прооралась и стала тыкать в меня крюком, пытаясь попасть по ноге, меня затрясло от страха и холода. Зубы выбивали барабанную дробь, но тетка с крюком казалась мне еще страшнее, чем развернувшаяся бездна под ногами. Одноклассники, как жабы на болоте, сбились в кучу и мерзко квакали-хихикали внизу, показывая на меня пальцами.

И тут дядя Лео, который приехал меня забрать пораньше, потому что мы договорились в этот день сходить в кино, увидел через окошко в коридоре это шоу. Недолго думая, он отпихнул мерзкую тетку с крюком, взлетел по лестнице ко мне на вышку и набросил на меня свой длинный плащ. К тому моменту, я уже окончательно посинела от холода и ужаса, и напоминала баклажан в красной шапочке.

– Пойдем вниз, все в порядке. Я с тобой, ничего не бойся – сказал Лео.

Но тетка снизу позвала еще двух таких же крюкастых и ситуация усугубилась. Я отрицательно покачала головой. Слезы градом катились из глаз и медленно наполняли бассейн до краев.

– Тогда полетели.

Он протянул мне руку, и мы прыгнули вниз в пучину вселенной. Плащ раскинул свои крылья, на которых на которых мы все летели и летели сквозь вечность. Мимо пронеслась удивленная рожа Жирдяя из пятого «А», а также перекошенные морды тренерш. И мне стало вдруг так хорошо и спокойно. И ни капельки не страшно. Даже когда раздался громкий плюх и тетки заверещали как серены. А охранник бассейна закричал, что позвонит в полицию, потому что дядя Лео не снял грязные ботинки перед плаванием и не помылся мочалкой в душе. Но нам было наплевать. Мы шли по Невскому проспекту, и ты отчаянно хлюпал ботинками, Лео. Теперь они были вполне себе чистые. И еще мы два дня сушили и разглаживали утюгом твой паспорт. Вот такой ты был мужик, Лео, реальный ковбой. Это я на всякий случай записала. Ну фиг знает, вдруг в далеком будущем ты станешь унылым кроликом и не будешь больше меня учить жечь клещей со всей дури. И еще я хочу сказать, что даже ты, дядя Лео, при всем уважении, ни разу не упоминал про призраков. Тетки-тренерши с крюками – это да, было такое дело. Но призраки с крюками, это же просто копец. Я элементарно не была к ним готова. Я даже не верила в них особо, считала страшилками для малышей. Вот тут-то мой клещ впился в меня по полной.

Никогда в жизни мне не было так страшно как этим летом. Чертов туман растекся по перекопанным дачниками-жуками соткам и выпустил на прогулку ужасы нашего подсознания. Точь-в-точь очередное американское кино про зомби, – смеялся надо мной Кир. Но я не вру, спросите брата, если не верите. Мы стояли с Васьком на веранде отчимовой дачи, чувствуя, как тот самый мороз по коже продирает нас насквозь мелкими иголками, подползает к животу и сводит его судорогой. И не важно, что мне четырнадцать, а братишке шесть. Мы оба вцепились друг в друга и не можем оторваться от жуткого зрелища. Сквозь разбросанный рваными клоками туман на нашем участке отчетливо проступает женская фигура. Как она попала туда, если я точно запирала калитку? Дядя Лось, наш новый отчим, помешанный на порядке, велел всегда проверять перед сном – закрыто ли на ночь. У него было много смешных фобий. Например, нельзя было оставлять на столе нож или кусок хлеба. А кран, если начинал капать, вызывал у него приступы мигрЭни. Он так и говорил – мигрЭнь. Но о нем чуть позже. Призрак находится совсем близко от нас, около горелого домика, к которому нам категорически запрещено подходить. Лось сказал, что там в любой момент может рухнуть крыша. Седые волосы призрака выбиваются из-под капюшона и развиваются на ветру, в руке у нее что-то железное, похожее на гигантский коготь. Васек не выдерживает первым, с визгом и ревом прячется под кровать. Я же стою, словно мои ноги приклеены к ковру. И все внутренности тоже склеились, будто я проглотила кусок пластилина. Я вижу, как призрак начинает что-то копать. Нервы сдают, я задергиваю занавески, и вслед за братишкой, прячусь в детское убежище. Его маленькое тельце дрожит и я, прижимая Васька к себе, жгу задницу клеща из огнемета как ацкий сатана, но тварь не поддается. Глядя на то, как брат бьется головой о ножку кровати, я понимаю, что ему еще хуже и клещ немного ослабляет свою хватку. Наконец, малыш разрешает мне его крепко обнять. Теплое тельце трясется под футболкой и потихоньку затихает. Я чувствую, как его сердце бешенно колотится под моими руками.

– Все хорошо, ничего страшного. Я с тобой.

–Кто там, Лися?

– Тетя, соседка.

– Что она делает у плохого дома?

– Ищет что-то. Может ключи потеряла.

– Но дядя сказал нельзя туда ходить. Тетя плохая?

– А мы дяде не скажем. Тетя найдет, что ищет и пойдет домой.

– Я боюсь.

– Не бойся. Это старушка, она ничего нам не сделает.

– Хочу молочка. Как мама делает.

Как мама делает, как же. Она никогда ничего для нас не делает, это Лео ее научил давать нам на ночь молоко с соломинками. Начинаю опять злится на Мамзель, а когда я злюсь, страх отступает. Это отлично работает. Чтобы обнаглеть как следует, мне всегда надо выбеситься по полной. Клацая от страха зубами, иду на кухню за молоком для малыша, по пути врубая свет везде, даже в туалете. Так страшно, что хочется выть. Может волки тоже воют в лесу от страха неизведанного, предчувствуя близкий конец или беду? Бедный малыш чуть не сошел с ума от страха, а у него и так, по мнению врачей, крыша на бок. Он засыпает под кроватью, и я с трудом затягиваю его наверх, укрываю одеялом и кое-как пристраиваюсь рядом. Еще пару лет назад мы отлично помещались вместе, а теперь мне приходится спать на боку, либо переползать рядышком на пол. Сил думать больше нет, глаза закрываются сами по себе. Что же это было? – перед тем, как вырубиться, клещ-страх еще раз напоминает о себе.

Утром на даче все выглядит по-другому. Туман рассеялся и любопытство берет верх. Я тихо-тихо скатываюсь с кровати на ковер и на карачках выползаю из комнаты. Надеваю резиновые сапоги и перчатки и пытаюсь смыться, пока брателло дрыхнет. Напоследок заглядываю к нему, чтобы убедиться, что все под контролем. Но он тут же высовывает свой нос из – под одеяла:

– Куда?

– Никуда, спи.

– Я с тобой.

Прямо в пижаме он тащится за мной к горелому дому с лопаткой в руках.

– Будем, будем искать клад!

В его исполнении это звучит как бум-бум-бумскла, но я единственная кто понимает его «язык касаток». Врачи обычно, как только слышат его речь, тут округляют шары по пять копеек и начинают палить в нас разными терминами – задержка развития, дефект речи, аутизм. Бла бла бла и обычная школа вам не светит. Мальчика надо лечить. Щас, разбежались. Вас самих надо лечить. Таблетками от жадности, твари ненасытные. Ненавижу врачей, они напоминают мне птиц-падальщиков, которые трупами питаются. Грифоны или как-то так.

Мы осторожно подходим к горелому дому. Я вижу рядом зеленую полянку и говорю брату:

– Слушай, я точно знаю, что клады в доме не закапывают. Там земли нет. Ты копай тут, а я загляну кое-куда.

Васек радостно начинает рыть ямку неподалеку от дома с приведениями.

Я с опаской засовываю голову в покосившийся дверной проем. Да уж, домику досталось. Но при этом три кирпичные стены до сих пор мужественно стоят, лишь вместо крыши болтаются горелые балки. Четвертая стена выглядит так, будто кто-то кинул в окно гранату. Я прохожу вовнутрь – через остатки кухни попадаю в комнату, похожую на спальню. На стене до сих пор висят календари, часы, остался даже уродливый ковер с оленем. Спальня пострадала меньше всего – у стены стоит старая железная кровать с горелым матрасом, на полу валяются книги. Я поднимаю одну – обожженный труп книги рекордов Гиннеса. Неужели и тут кто-то читает про эти отстойные рекорды – сожрать сто гамбургеров с сыром или пропукать лунную сонату Бетховена. Событие века, что и говорить. Я даже телек перестала смотреть, потому что там только и делают, что обсуждают идиотов. Мамзель обожает идиотов и ток-шоу про идиотов, про разных там супергероев или экстрасенсов. Где какой-нибудь Аркадий умеет силой мысли открывать холодильник по ночам. Он такой жирный, этот Аркадий, что ему даже лень дверцу дернуть, чтобы пожрать. Вот он и тужится, не сходя с дивана. А Мамзель верит всему, что в зомбоящике. Она даже рыдает, когда тетки на экране рассказывают о своей трудной судьбе. И это при том, что у нас самих жизнь – обрыдаться можно. Иногда мне кажется, что я – мать, а она тупой подросток.

Резко подул ветер и на выбитом окне колыхнулись ободранные, черные от копоти, тюлевые занавески. Я непроизвольно вздрогнула. Как страшно, наверное, оказаться ночью в горящем доме. Самая страшная смерть – это в огне, на мой взгляд. Когда Лео закопали, я выписала все, что могло страшное с ним случиться, но не случилось. Утопление, удушение, рак, автокатастрофа, выпадение с балкона и т.п. Потому, что на похоронах какой-то идиот прошептал – это счастье, умереть во сне. Ну может он даже прав, Лео спал под наркозом. В топе моего списка была газовая камера и авиакатастрофа, теперь вот добавился еще и пожар.

Местечко было стремное, прямо мороз по коже. Что-то дядя Лось явно не договаривает. Темнит, зараза. Этот домик совсем не похож на гостевой. Отчим любит, когда его окружают только новые вещи –плазмы-шмазмы, мебель из Икеи, голубой фарфор. А тут сплошное старье. У нашей бабки Райки был точно такой же колченогий олень на ковре. Она заставляла меня выбивать его на снегу шваброй каждую субботу.

– Нашел, нашел, – вдруг завизжал Васек во дворе.

Я вылетела пулей – совсем забыла про брата, а его ведь и на минуту нельзя оставить. Взрывная энергия разнесет все в радиусе ста метров.

– Что? Что нашел?

– Клад.

Малыш гордо протягивает мне нечто квадратное, заляпанное землей. Сам он тоже по уши в грязи, голубые мишки на пижаме исчезли под слоем черной сажи. Я хватаю его на руки и тащу в дом мыться.

Васек плавает в огромной ванне дяди Лося, а я сижу на краю и рассматриваю трофей. Он откопал в земле странную штуку, что-то типа самодельной фоторамки из цельного куска прозрачного пластика. Небольшой квадрат, сантиметров пять, наверное, по периметру, а внутри – фото какой-то тетки. Тут я чуть не грохнулась в ванну! Блин, тот самый призрак с крюком, что я видела ночью на пожарище. Только женщина на фото явно моложе – в руках цветы, на лице озорная улыбка. Бог мой, и как потом не верить фильмам ужасов? Голливуд forever, он даже тут, в Лебяжьем. Двое детей одни в лесу, а вокруг дома бродит неприкаянная душа. Возможно, эту тетушку с цветами грохнул наш новый папа, дядя Лось. А вдруг это дух его предыдущей жены? Ее призрак не может успокоиться и каждую ночь приходит на место преступления. Фигня всякая опять в голову лезет. Хотя с Мамзели станется выйти замуж и за Синюю Бороду. Ей лишь бы взяли.

Внутри капсулы есть что-то еще, кроме фото. Пластиковый квадратик на вид довольно толстый и увесистый. Я пытаюсь стучать по нему, царапать ногтями и ковырять ножом – все бесполезно. Коробка цельная и залезть внутрь никак не получается. Можно, конечно, попробовать расплавить, но скорее всего внутренность сольется с пластиком, и мы так и не узнаем в чем тут фишка. Прозрачная самодельная капсула, я такого раньше никогда не видела. Как будто положили фото в формочку и полили горячим желтым стеклом. С обратно стороны записка. Текст мелкий-мелкий, я смогла его разглядеть только через лупу. Пришлось порыться в тумбочке Лося. Там был такой идеальный порядок, что страшно было открывать, чтобы не занести внутрь микробов с улицы. Зато лупа сразу попалась мне на глаза.

«Моя дорогая Ясенька. Когда мы снова встретимся, я хотел бы вспомнить все, что было. Для этого прилагаю фото. Уверен, любовь не имеет границ, времени и пространства. При первом же взгляде друг на друга, мы вспомним все что было, и огонь снова вспыхнет в наших сердцах. Ты говоришь, что в будущем мы будем незнакомцами, но я уверяю тебя, память сердца можно вернуть при помощи этой таблетки. Как обычно прилагаю прядь волос и ногти. Твой Марк»

Фууу, скучнятина. Судя по всему, любовная драма соседей-пенсуриков. Ириша на уроке литры рассказывала, что в старые времена влюбленные дамы и кавалеры хранили в альбомах перевязанные локоны. Про ногти она умолчала. Но может у этой Ясеньки в семье так принято было, ногти на память откладывать, кто знает. А дядя Лось оказался не причем. Жаль. Из него вышел бы отличный душегуб. Я именно так маньяков и представляла – в белых перчаточках, любят идеальный порядок и моют руки каждые полчаса. А Мамзель все равно никогда не разбиралась в людях, как ни крути.

Сколько помню мать, она все время летела навстречу новой любви, ломая крылья, теряя перья. До сих пор встает за два часа до выхода, чтобы сделать прическу. Я все время просыпаюсь, когда она орошает голову вонючей аэрозолью под названием Прелесть. Дышать становится нечем, но прическа Мамзели стоит колом, и она считает, что теперь она ИДЕАЛЬНА. Когда я морщусь, она мне обычно говорит – посмотри на себя – джинсы грязные, ботинки рваные. Тебе четырнадцать, ты уже барышня. Ты должна быть всегда – и-де-аль-на. Хотя, что идеального в ее коконе на башке, не знаю. Взрослые удивительные люди. Я не раз наблюдала ее в состоянии «охоты» – боевая раскраска лица, шпильки и новая стрижка. Выжидательная стойка как у соседской афганской борзой. Для таких случаев из резной шкатулки доставались бабушкины бриллиантовые серьги (как я уже говорила, бабка Райка никому ничего не оставила, а серьги мама случайно нашла в матрасе после похорон) и Мамзель порхала, сверкая каратами. И вот свершилось. Опять- двадцать пять. Мамзель, несмотря на преклонный возраст «за тридцать» и уродскую прическу все-таки подцепила нового мужика. Смешной такой толстячок по фамилии Лось. Директор тракторного завода. Он всегда закупал в магазинчике, где она работала, цветы на восьмое марта для своих сотрудниц. Никому не доверяя это дело, он считал, что один на свете разбирается в цветах, как впрочем и во всем на свете. В тот период Мамзель сильно уставала. Она работала сутки через трое в магазине, а между сменами моталась в Финляндию, где челночила – вывозила из страны развитого капитализма гигантскую клетчатую сумку, набитую мылом Фэри и банками растворимого кофе. Ой, Лео про это надо отдельно. Прости, отвлекусь, но ты сам виноват – пропустил много интересного. Короче, один раз я даже пыталась ей помочь. Это конечно жесть, эти поездочки. Но челнокам нужно было срочно добавить в команду еще одно человекорыло, чтобы навесить на него дополнительные килограммы стирального порошка. Тогда Мамзель предложила взять меня. Хоботова Вера (с погонялом Хобот) была там атаманшей. Она презрительно оглядела мою субтильную фигуру и сплюнула на газон. Мамзель заволновалась, вдруг Хобот передумает, а визу мне уже сделали за 40 евриков (для нас тогда большие деньги), и велела мне поднять огромную полосатую сумку. У меня чуть позвоночник через жопу не вылез, блин. Но я хоть и худая, все-таки сильная. Отлично помогли тренировки с васькиными колясками и сумками с продуктами на пятый этаж без лифта. Короче, я даже не пискнула. Хобот сплюнула еще раз и сказала – ладно, так и быть пусть девочка едет. Но с условием, что повезет водку. Три литра. Если застукают, то визу закроют. Твоей девочке по фигу, посидит подождет на границе, если что. А вот если взрослому визу закроют – то кранты, накрылись заработки медным тазом. По пути я послушала их треп и поняла, что «страна озер» была кормильцем многих семей. Дело в том, что на один день водку привозить в Финку нельзя, потому, как и дураку понятно, что русские ее продадут и спокойненько почешут обратно. А бедные финские парни останутся бухать русское топливо и потом сползут по социальной лестнице вниз. Поэтому водку и сигареты на таможне могут не только отобрать, но еще и наказать как-нибудь. На границе стояло несколько больших автобусов и с десяток маршруток. Мы как раз ехали в большом. Челноков было человек двадцать – остальные просто туристы. Перед границей мне в школьный рюкзачок запихнули два блока сигарет и три бутылки водки. Чтобы не звенели, пришлось порвать тетрадку по алгебре и проложить бутылки листами.

– Все девочки, пошли, – скомандовала Хобот, и мы как зайчики выстроились у маленького окошка. Это была русская таможня, там всем пофиг сколько отравы ты тащишь для финнов в рюкзачке и как громко бряцаешь стеклом. А вот на финской границе тетки занервничали – судя по всему контрабанду тащила не я одна. Но мне было прикольно, я чувствовала себя Джеймсом Бондом. И тут, как назло, финский пограничник в форме с красными щечками вылезает из окошка и спрашивает меня, глядя в глаза – ффодка есть, сигареты?

И я понимаю, что он не шутит, и я влипла по полной.

– Если чувствуешь, что влипла, говори истину, глядя людям прямо в глаза. Правду и только правду. Никогда не ври, —говорил дядя Лео.

– Три литра бухла, – честно отвечаю я, глядя ему в глаза.

– Хорошо. Проходдитте пожжалустта.

Оглядываюсь назад, а Мамзель моя, с лицом цвета ранней листвы сползает по стенке, а Хобот ее поддерживает. Однако финн, больше не глядя на меня, печатью долбанул по паспорту, и я побрела себе спокойненько со всеми туристами по зеленому коридору. И правда прокатило. Спасибо тебе, дядя Лео. Надеюсь, тебе хорошо там, где ты теперь.

Дальше наш десант высадился в Лаппенранте, где тетушки побежали скупать Фери и кофе. Хобот со злостью выхватила у меня из сумки водку и умотала впаривать ее финским парням. Мы с Мамзелью решили побыстрее затариться в ближайшей Призме, чтобы затем немного погулять по городу. Я впервые была за границей, и Мамзель мечтала показать мне «радости капитализма», среди которых особым пунктом выделялась чистота улиц и свежий воздух. Мы быстро закупили по списку кофе, колбасу, конфеты, стиральный порошок и прочую дребедень и, закинув две такие нехилые сумки в автобус, наконец выдохнули с облегчением. Самое страшное было позади, так как на обратном пути финны русских уже не шмонают. Пока я ждала Мамзель в магазине, оформляющую какие-то возвраты налогов или что-то типа того, меня чуть тележкой не переехала парочка русских, груженные по самые помидоры всякой фигней. Пакеты с собачьим кормом, хлеб, полотенца и прочее. Венчала эту пирамиду огромная пачка туалетной бумаги.

– Вовочка, придется вернуться. Мы забыли ароматик для туалета. Мамочка нас убьет. Она пользуется только финским. Обожает с запахом лилии. Блин, там такая очередь. Опять жопами толкаться с челноками. Ты видел их рожи? Прямо стыдно, что мы тоже русские.

Вова не смотрел на свою подружку. Он уныло жал кнопки на айподе.

Девка в черных очках в сердцах толкнула тележку, и она прилетела железной ручкой мне в спину.

– Эй, ребята, полегче. А то растеряете по пути свои рулончики. Кстати, не знаю насчет лилий, моя чисто русская бабка в сортирчике всегда поливала дихловосиком. Говорила – отличное средство. И говном не воняет, и тараканы сдохли. Так что рекомендую. Мамочка будет в восторге.

Девка с перекошенным лицом смотрела на меня из-под очков, а Вовочка похоже впервые за последние пару месяцев оторвался от айфона.

Короче, мы с Мамзелью пошли гулять по стране развитого капитализма. И так нам было хорошо вдвоем, что мы забыли про все на свете. Наверное, впервые в моей жизни Мамзель расслабилась и стала сама собой. Мы выпили кофе за евро чашечка и даже купили парочку ароматных булочек с шоколадом. Потом походили по большим магазинам, мечтая, что мы купим, когда заработаем много денег. Точнее мечтала Мамзель, а я ей подыгрывала – она мерила всякие наряды, а я с деловым видом кивала – берем, берем. Я часто видела такие сцены в американских фильмах. Только они там обычно покупают горы шмоток, а мы просто мерили. Мамзель на меня тоже все время пыталась что-то нацепить,в основном какие –то дурацкие платья. Но мне понравилась только майка с лисой. Васек с детства называет меня Лиса или Лися, так как ему сложно было выговаривать Лиза. Лео тоже говорил, что у меня глаза иногда – ну вылитая лисица. Он подарил мне меховую игрушку лису, до сих пор живет у меня на полке. Так что можно сказать это мой тотемный зверь. Я даже хотела одно время тату сделать на плече в форме лисы, но Мамзель от одной этой идеи чуть в обморок не упала. Начала нудить на тему, что молодежь понаколет себе рисунков, а в старости это все сползет и обвиснет, и будет смотреться уродски. И вообще в сорок лет будет стыдно за всякие сердечки и «Лелик ты – няшка». Но я думаю, за лису мне стыдно не будет, раз уж так меня брат прозвал. Вобщем майка была клеевая, но стоила целых, блин, тридцать, блин, евро. Куча денег за малюсенькую тряпочку для пыли. Пришлось вернуть финнам. Короче, было весело и мы совсем не следили за временем. А когда пришли в автобус, оказалось, что все давно нас ждут и Хобот просто в ярости. У Мамзели видимо сел мобильник, пока мы на него фоткались. Он уже старый и часто глючит. Поэтому тетки орали на нас как сумасшедшие. Они, понятное дело, давно уехали бы и без нас, но оказывается каждый челнок может провозить до 50 килограмм на одно человекорыло, а если рыло где-то загуляло, то товар на границе отберут. Пригнувшись как солдаты од обстрелом, мы под визги товарок, начали пробираться на свои места. Водитель автобуса быстро набрал скорость. Он очень хотел успеть проскочить границу до темноты, и тоже злился на нас. Прошло минут тридцать, вроде страсти кругом улеглисьЮ, и мы достали с Мамзелью по бутерброду, чтобы перекусить. Как вдруг к нам снова подскочила Хобот и заорала благим матом, перекрикивая всех: «Я тебя, Марина, предупреждала? Предупреждала! Что же ты, сучка, делаешь? Второй раз нас всех подставляешь. Сейчас на границе три часа будем стоять из-за тебя и твоей дуры малолетней. Денег никаких от меня не получишь, ясно?»

Дальше пошел сплошной мат. Бедная моя Мамзель не знала куда деваться от этого чудовища. Хобот, стоя в проходе, наступала и наступала на нее, вдавливая в сиденье. Она трясла над нами своим ужасным красным носом как индюк кожаной бородой. Изо рта у нее воняло табачищем.

– Водитель, – заорала я что было всех сил. – Тормози! Мой крик всех оглушил.

Не знаю зачем я это сделала, честно говоря. Сработал какой-то древний инстинкт. Водила от неожиданности резко вдал по тормозам. Сто килограмм Хобота со свистом унеслось вперед, а автобус встал как вкопанный посреди трассы. Народ подофигел, и все как по команде заткнулись, с напряжением вглядываясь в груду полосатых сумок, наваленных при входе. Наконец груда зашевелилась, и из нее вылезла совершенно обалдевшая от столь стремительного полета Хобот.

– Она убьет нас, убьет, – прошептала Мамзель и схватила меня за руку.

Но Хобот как ни в чем ни бывало села на место рядом с водителем, отхлебнула что-то из фляжки и расслабленным голосом сказала:

– Че встал? Поехали, темнеет уже.

На границе мы, конечно же, застряли, зато заехали в Дьютик, где тетки накупили дешевого бухла и сели его пить. Хобот неожиданно подобрела и подарила мне шоколадку Фазер.

– Пойдем,– говорит,– выпьем.

Смотрю, а Мамзель смотрит на меня так печально и растеряно. С Хоботом лучше не спорить лишний раз, да и вообще надо бы помириться, а то денег не даст. Пошла я в общем. Е-мое, а у нее там уже поляна накрыта – икра красная, шоколад, конфеты Фереро Роше. У меня аж слюнки потекли, я первым делом парочку в карман засунула для Васьки, он их обожает.

– Че пить будешь?

– Колу.

– Куба либра значит. Ленка, давай. Быстренько сделала нам.

Очкастая Ленка, похожая на учительницу младших классов, угодливо метнулась куда-то вглубь автобуса и вернулась с двумя пластиковыми стаканчиками. Мы чокнулись. Кола как кола, я даже не заподозрила подвоха. Хобот быстро размякла, и мы вроде как даже подружились. Через пол часа она уже рыдала у меня на плече, рассказывая:

– Понимаешь, мой Петька как трезвый, прекрасный человек. Дома убирает, стирает, хавчика накупит-наготовит. Чудо, а не мужик. Но если забухал, то все. Тушите свет. Лучше его не трогать лишний раз. Злой как черт становится. Крышу рвет напрочь. Вот, смотри.

Хобот вдруг широко раззявила рот, словно я стоматолог.

– Видела дырку? Зуб мне выбил на днях ногой, тварь.

– А, ты что?

– Что-что, ползала и отплевывалась. Не убил и на том спасибо.

– Ну и дура. Дала бы сдачи.

– Страшно. Ты бы только видела его. С ножом за мной бегал как-то раз.

Хобот так жалобно на меня смотрела, словно я господь бог, отпускающий ее грехи.

– Ты ему в следующий раз в водку подмешай снотворного.

– Так.

Хобот слушала меня очень внимательно, чуть ли не в блокнот записывала.

– Дальше два вариант. Лайт и хард.

– Лайт и хард, – тетка послушно шевелила губами.

– Раздень до гола, вымажи в говне и вытащи на лестничную площадку. Ему утром будет стыдно, и он перестанет нажираться.

– Ой мамочки, – Хобот аж зажмурилась от ужаса. – А , хард?

– Убей его.

– Убить?

– Ну да. Купи хороший ствол. Позвонишь мне, скажу где взять. Только обязательно с глушителем, а то соседи сразу ментов вызовут. И еще я советую тебе для этого немного потренироваться. В тир сходи, постреляй там немного. Ну, чтобы рука не дрогнула. Развлечешься заодно. Я обожаю тир, можем вместе как-нибудь прогуляться. Ну, а потом, как нажрется, воткни ему пистолет в рот и жми курок. Лучше в коридоре или даже ванной это делай, а то потом замучишься за ним кровь замывать. Или пакет на голову сразу ему накрути, чтобы мозги аккуратненько туда упали. И про отпечатки не забудь. Перчатки одень, а потом все тряпочкой протри как следует. Лучше, конечно, киллера нанять, но это дорого. Задолбаешься потом из Финки ферри возить.

– Я так не могу. Я же люблю его. Петька – наполовину якут. А у них, говорят, нет этого…как его…какого-то фермента, который водку расщепляет. В России ее уже тыщу лет все пьют, а к якутам эту отраву совсем недавно завезли. Они еще не привыкшие к этому делу. Он же, сволочь, потом рыдает, на коленях ползает, руки целует. Говорит мне: «Верочка, я если выпивши, ты меня домой не пускай. Либо сразу веревками вяжи» А, как я пойму выпил или нет, пока дверь не открою? А если открыла, то вязать уже поздно. И эти сволочи на работе знают, что ему пить нельзя и все равно заставляют. Хотя сами потом бегом от него несутся. Он такой хлюпенький у меня, но после водки силища как у медведя. Откуда только что берется. Так и живу в кошмаре, детка. Но чтобы убить… Нет, я без него пропаду. Как же я без Петеньки.

Хобот заплакала, громко хлюпая носом. Но тут меня срубило, и я заснула у нее на плече. Пока они разбирали товар и рассчитывались, меня отчаянно рвало на заднем сиденье в большой пакет с надписью Duty Free. Так плохо мне еще никогда не было. Я стала искренне сочувствовать якутам, которых споили русские индейцы. Или кто там, Хобот говорила? Хобот велела команде «не трогать зайку» и грозно шипела на всех, кто громко шуршал пакетами рядом со мной или разговаривал. Мамзель рассказывала, что денег она дала нам даже больше, чем мы рассчитывали и вдобавок оплатила такси до дома. Но больше меня в поездку почему-то не брали. Хотя мне даже понравилось. Нормальная такая работа, не пыльная. Пока Мамзель снова не вышла замуж она еще гоняла в Финку раз пять. И каждый раз Хобот передавал мне привет и шоколадку Фазер. Она вставила новый зуб, закодировала Петеньку-якута и вроде как ее семейная жизнь наладилась. Когда я вспоминаю ту поездку, мне кажется, что это был самый счастливый день в моей жизни. Потому что, когда мы приехали домой, Мамзель достала сверток и протянула мне. Это была та самая майка с лисой за 30 евро, о которой я только могла мечтать. Я вообще не из сопливых, но тут чуть не реванула. Ну просто так это все было странно для меня, даже не знаю, как объяснить. Ведь это реально стоило кучу денег, и они нам были нужны позарез. И тут такой подарок. Короче я даже обняла ее, хотя уже много лет этого не делала. И мне казалось, что жизнь наконец-то налаживается. Черта с два. Потому что вскоре, Лео, начался полный трендец. Все переменилось в худшую сторону, после того, как Мамзель нашла нам нового папу по фамилии Лось. Я же про это и хотела тебе рассказать на самом деле, но увлеклась. Так вот, Мамзель работала в магазине «Белые розы». И вот однажды, когда ее новый принц зашел в цветочный, то обнаружил среди роз спящую красавицу. До этого Мамзель всю ночь вязала букеты, чтобы подготовиться к наплыву покупателей в международный женский день, и от усталости и монотонной работы заснула прямо на полу. Мужчина не стал ее будить, а аккуратно прибрал раскиданные всюду цветы, поставил их в вазы и стал дожидаться пробуждения. Вот так они и познакомились. И она сразу решила выйти замуж. На фига спрашивается, может ты Лео, знаешь? Ведь еще и года не прошло как ты умер. Как такое вообще возможно? Если б из-за денег, я бы все поняла. После твоей смерти мы экономили как сволочи. Я даже устроилась раздавать листовки у метро, но все равно ни на что не хватало. Одежду покупали в секонде, а питались в основном дешевыми макаронами. Понимаю, нашла бы Мамзель богатого спонсора, чтобы мы могли иногда позволить себе сосиски. Так не же. Перед тем как пойти с Лосем под венец мама предложила нам с братом сменить фамилии. Мне на минуту захотелось ее убить.

– Семья должна быть едина, а фамилия объединяет и тогда генеалогическое древо (прикиньте, она так и сказала – ДРЕВО) прорастает сквозь века! – твердила она. Однако, мне было глубоко наплевать куда именно прорастет лосиное древо. Я говорю ей – мам, ничего, что вы с папцом вдоволь поиздевались, когда назвали меня Элоиза. Теперь ты еще хочешь, чтобы я стала Элоиза Лось. Здравствуйте, разрешите представиться, мадмуазель Лось. Супер как звучит.

– А, я Лось, просто Лось – ржал Васек.

Мамзель плакала, кричала, что мы ее не любим. Она хотела, наконец, вечной любви, прожить с милым бок о бок пятьдесят лет, а потом, взявшись за руки, гулять со своим старичком по тропинкам из золотых осенних листьев. И чтобы родить еще одного сына и назвать Эммануил (Эммануил Лось, блин – трамплин). Но мать была не права в главном – мы ее очень любили и от всей души хотели, чтобы она нашла, наконец, своего принца, после чего успокоилась и занялась нами. Но Лео, она не успокаивалась. Нам всегда катастрофически не хватало ее. Мамзели вечно не было дома, так как по вечерам она устраивала свою личную жизнь, либо ее личная жизнь (в лице очередного хмыря) толклась на нашей маленькой кухне, пила водку и мешала всем спать. Много лет подряд мать отчаянно пыталась выйти замуж. Типичная дюймовочка, только в годах. Хоть жаба, хоть крот, хоть удод – только возьмите меня. Лео, еще и года не прошло, и теперь у нас живет Лось. Зная тебя, ты скажешь, что она лучше знает, что хочет. Вспоминая тебя Лео, я пытаюсь мыслить позитивно и искать в людях хоть что-то хорошее. И если так взять навскидку, то, конечно, среди галереи ее жуков-пауков, Лось не самый плохой вариант. По крайней мере чувак богат – нехилая квартирка метров сто, плюс большая дача. И он почти не бухает, что тоже неплохо. Авто у него тоже ништяк – BMW, но он скулил всю дорогу на дачу, что пора менять, так как большая семья теперь не влезает. Вот, пожалуй, это все плюсы что я увидела в нем за первый месяц совместного проживания, потому что неполадки в его системе перевешивали любые бонусы. Даже новый телефон, который он мне подарил, не шел в зачет. Потому что Лось был чертов крейзи, улетевший по идеальному порядку. Маничка такая у него была. Иногда казалось, что даже капля воды, пролитая нечаянно на пол, действует на него подобно взрыву атомной бомбы. Желваки начинали ходить на широкой шее, и он, как человек-паук кидался с тряпкой устранять аварию, словно вопрос стоял о гибели человечества. Крошки хлеба на столе наливали его глаза кровью, а волосы в раковине доводили до белой горячки. Перед его приходом с работы бедная Мамзель только и делала, что драила квартиру. На что он рассчитывала, не знаю. Васек за пять минут возвращал любое пространство в доисторическое состояние полного хаоса. И Мамзель без слова упрека в нашу сторону начинала всю уборку по новой. Это жутко бесило меня. Я все ждала, когда она попросит меня о помощи и я, наконец, скажу ей все что я думаю про нового принца и про то, как быстро она забыла тебя, Лео. Но она лишь молча стискивала зубы и орудовала шваброй как копьем, словно защищаясь от меня, грязной свиньи, невидимой стеной чистоты. В оправдание истерик Лося, Мамзель говорила, что он бывший военный, а в армии все должно быть идеально. Мне не очень улыбалась перспектива жить теперь в армии, но походу эти два идеала нашли друг друга. Нам на порядок было наплевать, мы делали в доме, что хотели и не парились. Мне даже нравилось наблюдать их реакцию на разбросанные везде огрызки или засохшие куски еды на тарелках под кроватью. Но кульминацией наших с отчимом отношений стала, конечно же их свадебная пати. Я не поняла на черта Мамзеле сдалась эта свадьба, мы до сих пор не отдали долги после пышных похорон, что она устроила тебе, Лео. А теперь вот наша принцесса решила замутить новую вечеринку. При этом из наших знакомых там была только парочка ее подруг, зато со стороны Лося – целый выводок одинаково круглозадых кузенов из Краснодара. Их дети были тупые и наглые, да еще и прожорливые как колорадские жуки. Реально, как с голодного острова прилетели. Когда один толстячок лет семи грубо оттолкнул Васька от пирожных, брателло не долго думая, укусил его за ухо. До крови не прокусил, слава богу, но ор стоял вполне себе апокалептический. Хотя я бы даже вполне стерпела новых родственничков, если бы Лось накануне не попросил меня в ресторане не отпускать от себя Васька ни на шаг. Это была его стратегическая ошибка, потому что брателло тоже имел полное право на веселье, как и его новые кубанские братья. В результате безумные дети разнесли банкетный зал в пух и прах. Шарики были проткнуты в первые пять минут, затем Васек и укушенный им толстячок-боровичок (битва как-то их сразу сблизила) откусили кусок свадебного торта прямо с подноса, и брат с радостными объятиями, весь перемазанный жирным кремом полез к Мамзеле на колени. Дядя Лось с перекошенной рожей подошел ко мне:

– Я же просил тебя смотреть за ним!

– И че? Я вам тут прислуга что ли? Я тоже имею права на праздник.

– Все, праздник закончился. Вы едете домой. Быстро. Я уже вызвал такси.

Я посмотрела на Мамзель, она тут же опустила глаза. Впрочем, что еще от нее ждать. Каждый новый мужик для нее стоил десяток таких детей как мы. Я демонстративно засунула пятерню в кусок торта и смачно облизала. Затем измазанной рукой взяла хрустальный бокал и посмотрела на просвет. В его изломанных гранях Лось напоминал трёхглавого дракона.

– А я никуда не поеду. Мне тут нравится. Плесни-ка мне лучше еще шампуня, папа Лось. За здоровье молодых! Горько! Горько!

И тут он схватил меня за руку и выволок в гардероб. Багровое лицо Лося не предвещало ничего хорошего. Ясно было, что наши отношения не задались с самого начала. Дома он обходил меня стороной, да и я старалась лишний раз не попадаться им с Мамзелью на глаза. Они дико меня бесили тем, что изображали настоящую семью. Чтобы отгородиться от них, я выпотрошила коробку с фотками, где мы с Васьком и Мамзелью были с Лео и уставила ими всю свою комнату. Плюс еще напечатала немного из архивов. Если двигаться по кругу комнаты, начиная от двери, можно было отследить всю нашу недолгую совместную жизнь. Вот мы купаемся в Финском заливе. Холод был собачий, как сейчас помню. Вот Лео притащил вместо елки на Новый год пальму, и мы ее украшаем. Он говорил, что всю жизнь мечтал встретить бой курантов под пальмой. Вот они с мамзелью и кричащим синим кульком на руках, моим братом… Ну и так далее по всему периметру моих двенадцати квадратов. Когда Мамзель увидела этот иконостас, то безудержно зарыдала. Интересно, а почему она раньше не рыдала, когда предала Лео и нас всех, обменяв на очередного хмыря самое лучшее, что было в нашей жизни. После похорон, она даже ни разу не сходила на кладбище, блин трамплин. Ты, конечно же, Лео будешь ее защищать и скажешь, что сам об этом просил. Что сто раз говорил нам о том, что тело не имеет ничего общего с душой ни до, ни после смерти. Всего лишь оболочка. Но е-мое, я привыкла к твоей оболочке, мне чертовски не хватает именно твоей оболочки. А что там внутри у человека, знает только поталогоанаотом. В моей памяти нет воспоминаний о мифической душе. Там есть только ты Лео – твой голос, плащ, смех, сильные плечи, которые могут тащить на себе меня и брата одновременно. А какой-то там души, тонкой и прозрачной, в памяти у меня нет совсем. А вот у Мамзели в памяти дырка от бублика. Она же мотылек, бабочка-однодневка. Но ведь так не бывает, чтобы так сразу все забыть. Это просто мерзко с ее стороны!

– Элоиза, детка, я очень прошу тебя, – убери фото Лео. Мамзель сидит на краю моей кровати и вытирает глаза краешком рукава.

– С какого фига? Мы скучаем по Лео. Если тебе насрать на него, просто не заходи в мою комнату и все.

– Почему ты такая грубая? Ты совсем не думаешь о брате. Ему не надо видеть эти фото. Наш психолог советует отвлечь его от темы смерти, это все плохо на него действует.

Эта кошелка-психолог Мария Ивановна приходит к нам теперь каждую неделю. Когда она якобы занимается с братом, меня в комнату не пускают. Наверное, боятся, что я начищу ей рожу. Она заставляет его рисовать всякие рисунки, а потом долго охает как сильно мы запустили ситуацию. Мальчика надо срочно лечить. Почему они все считают, что горе – это такая болезнь, которую надо срочно лечить? Любые эмоции, которые мешают взрослым, надо срочно вырезать как аппендицит. Ярость, безумное веселье, ненависть, истерика, – все это они считают болезнями и впихивают в нас таблетки или уколы только за то, что мы еще живы. Короче, эта швабра первая внушила предкам мысль о спецшколе для брата. Самое ужасное в психологах – это многоликость. Я прямо сходу вижу несколько ее дежурных масок на морде и от этого мне становится худо, будто я ночью на кладбище встретила живого мертвеца. Короче, я неделю не выходила из комнаты. Мамзель ко мне больше не совалась, только брателло иногда приносил что-нибудь поесть. За дверью слышно было как бушует дядя Лось: «Марина, ты ее балуешь. Жрать захочет, выскочит как миленькая!» Но мне не хотелось жрать. Мне вообще ничего не хотелось. Я тупо лежала на кровати и смотрела в потолок.

И вдруг эта Нежить-психолог заходит ко мне в комнату, трогает фотографии Лео, цокает языком, охает и приторным голосом говорит – «Ты была очень к нему привязана, Элоиза?» И тут же – «а у тебя очень милая комната! Так уютно!» А сама пытается обойти взглядом гору фантиков на столе, засохших кусков мяса на блюдце и пыль в три сантиметра на шкафу.

– Мы можем поговорить? – Нежить щимится присесть ко мне на кровать, но я демонстративно растекаюсь по всей плоскости матраса. Толстая задница психологини не влезает, и она садится рядом с кроватью, делая вид, что всю жизнь только так и общается с клиентами. Сама непосредственность. Ага.

– Послушай, Элоиза. Я тут ради тебя и твоего брата. Родители думают, что тебе нужна помощь. Что ты слишком много злишься. Тебе так не кажется?

– Я не злюсь. Это самое глупое, что можно делать. Я действую.

– Как это?

– Хожу в тир. Тренируюсь.

– Зачем, если не секрет?

– Хочу стать киллером.

– Тебе хочется убивать людей?

– Людей – нет. Мне хочется убивать тех, кто превратился в упырей. Эти – больше не люди.

– Например кто – не люди?

– Например ты, тетя доктор. А также те сволочи, что зарезали Лео во время операции. И моя школьная директриса. И возможно даже мистер Лось, который платит тебе бабло за то, чтобы отправить моего брата в психушку.

Тетя Нежить молча выскользнула из моей комнате и из коридора раздалось взволнованное шушуканье. Я легла на пол, и как солдат по пластунски поползла к дырке между дверью и полом. Мамзель опять рыдала, а эта крыса говорила о том, как мы с братом запущены, и что нам нельзя находиться вместе. Сестра может плохо на него влиять. Шу-шу-шу. Всхлип Мамзели. Мальчика надо лечить. Девочке нужна психологическая помощь. Травма потери, подростковая агрессия. Ситуация чрезвычайно тяжелая. Без помощи психолога вы не справитесь. Девочку лучше завтра же ко мне в стационар. Недельку проколем и все наладится. Мальчика срочно определить в специальную школу. На этих словах я решила – все, достала сцука! Открыв дверь ногой, я вышла в коридор с озабоченным видом, заправляя пульку в духовое ружье, подарок Лео. Потом прицелилась в тетю Нежить. Она завизжала. Тряхнув челкой, я произнесла сакральную фразу из моего любимого фильма.

«Винтовка – это первое оружие, которым ты должна научиться пользоваться. Потому что оно держит тебя на почтительном расстоянии от клиента. Чем ты будешь более профессиональна, тем ближе ты сможешь подобраться к клиенту»

Психологиня бешено завизжала и выскочила за дверь. Мамзель рыдала, а я закрылась в комнате и подперла дверь изнутри кроватью. Дядя Лось пытался ее взломать, но я пригрозила, что выброшусь в окно, и они тут же отстали от меня. Ночью ко мне пришел дядя Лео. Он сидел на полу в своем дурацком коричневом плаще с огромными карманами, в которые мы так любили лазить за конфетами и жевачками, и курил. В свете луны было видно, как красиво струится дым из его трубки. Лео рассказывал, что с детства тащился от фильма про Шерлока Холмса. Подозреваю, что этот зачуханный плащ и деревянная трубка родом именно оттуда. Нам с братом нравилось, как пахнет его табак, я даже утащила немного себе в коробочку и тайком нюхала, когда была еще совсем мелкой.

– Лисица, ты не права, – сказал он, глубоко затягиваясь и выпуская кольцо размером с луну. – Надо бы извиниться.

– Черта с два. Ты слышал? Они хотят нас отдать той мымре на растерзание. Меня в психушку, брата в интернат.

– Не переживай, этого не будет. Напиши Ирине.

– Кому?

Лео вдруг рассеялся как дым. В комнате остался только запах его трубки и мокрого плаща. Моя подушка тоже была вся мокрая от слез и, не понимая, был ли это сон или реально призрак Лео явился ко мне во всей своей красе, я на всякий случай написала Ирине, своей бывшей училке, в Контакте – «Мне нужна ваша помощь. Очень!»

Утром я, конечно, пожалела об этом тысячу раз. Блин трамплин, она же расскажет предкам, что меня выгнали из школы. Я-то надеялась утаить эту новость до конца лета. Что за хреновые советы ты мне даешь с того света, дядя Лео! И в целом, с какой стати мне впутывать ее, фактически незнакомого человек в семейные дрязги. Короче я быстренько написала ей в контакте, что мой аккаунт вскрыли и никакой помощи, денег и прочего мне не надо. У меня все прекрасно. Должно было сработать. И только меня немного отпустило, как в дверь кто-то постучал.

– Лис, привет! Это я.

Факен шит, Ириша. Наверное, не успела получить второе письмо. Пришлось отодвинуть кровать и пустить ее. В конце коридора, огромные как блюдца, мерцали влажные глаза взволнованной Мамзели. Я пустила Ирину и вернула свою баррикаду на место. Мамзель выглядела весьма жалко, но видеть унылые рожи своего семейства я была еще не готова. Все они страшно бесили меня.

– Привет, – сказала Ирина, – фу, ну и вонища у тебя. Открой окно и пойдем-ка прогуляемся под луной.

Мы пошли с ней в парк неподалеку, молча уселись на скамейку. Ирина попросила подождать ее минуту и вернулась с пакетами из Макдональдса.

– Держи. Жрать хочу, умираю.

– Еда для жиробасов?

– Ага, гадость. Но иногда так хочется.

– Зачем вы пришли?

– Соскучилась. Ты же знаешь, мне всегда нравились твои безумные сочинения. Я их до сих пор храню. Знаешь, я решила написать пьесу. Собираю истории. Думаю, вот Лиса, необычная девочка, наверняка расскажет что-то интересное.

– Про что пьеса?

– Про лису, волка и злого паука.

– По диким животным я главный спец. Это вы по адресу.

– Не сомневалась даже.

Мы сидели с ней на спинке скамейки, потому что кто-то натоптал на сиденье грязными ботами, и жевали бургеры, запивая апельсиновым соком. Жиробасная еда неожиданно пробудила мой аппетит, до этого я пару дней жила на сушках, что тайно притащил мне брателло с кухни и воде.

– Вы не говорили им?

– Про что?

– Про школу?

– А. Нет. Меня, кстати, тоже выгнали. Буквально через неделю после тебя.

– А че так?

– Ты же знаешь Паучиху! Она пыталась унизить при мне двух первоклашек в коридоре, я заступилась, и вот результат. Но все к лучшему. Знаешь, я поняла одну вещь. Если тебя что-то реально бесит в работе или людях, с которыми ты работаешь, надо срочно это менять. В этом плане ты оказалась куда более взрослой, чем я. Плюнула на все и хлопнула дверью. А я все ждала до последнего, что все наладится, что Паучиха подобреет, деньги перестанут править миром. И, знаешь, я так привыкаешь жить в этом состоянии вечного ожидания, что не заметила как постарела. Так обидно. Ты уже дряхлый пень, а мир все тот же. Жадный и несправедливый.

– И куда вы теперь?

– Не знаю. Хорошо бы в театр устроиться. Я согласна на любую роль, хоть стакан воды на блюде выносить.

– У вас реально талант. И театр звучит лучше, чем школа, уж поверьте.

– Мать говорит, ты сильно тоскуешь по отцу?

– Он мне не отец. Друг.

– Почти тоже самое. Отец далеко не всегда бывает биологический. Также, как и мать. Тут важно родство души. Попросту говоря, любовь.

Ирина некоторое время пристально рассматривала свой маникюр. Потом сказала:

– Знаешь, когда моя мама умерла, мне было семь. Я с горя перестала есть и меня отправили в больницу. Там запихали в меня всяких капельниц с питательной смесью, но ничего не помогало. Мое тело таяло на глазах, и врачи уже готовили мою тетку к худшему. Потому что знаешь, Лиска, если ребенок не хочет жить, он может спокойно уйти куда хочет. Взрослые ничего не смогут с этим поделать. Если ребенок по какой-либо причине расхотел жить – это очень страшно. Многие люди теряются от того, что тело ребенка, еще вчера абсолютно здоровое вдруг начинает умирать. Без всяких диагнозов, болезней, симптомов. Взрослые так не умеют, даже если очень захотят.

– Почему?

– Их уже плотно прибило к земле каким-нибудь якорем. У тебя тоже он есть.

– И какой он, мой якорь?

– Ты сама о нем прекрасно знаешь.

Ирина собрала мусор и выбросила в урну неподалеку. Я сидела и размышляла над ее словами. Ирина дотронулась до моей руки.

– Если ты не против, я поговорю с твоей мамой и объясню, что к чему.

– Бесполезно. Они мечтают сдать нас на опыты в больницу, как обезьян.

– Я слышала, обезьян уже запретили мучить.

– Крыс все еще можно. Какая разница. Я опасный для общества элемент. Угрожала психологу из духового ружья, объявила голодовку. Думаю, санитары уже приехали за мной.

– Психолог платный?

– Ты Лося нашего видела? У него бесплатно даже мухи не летают. Денег как у дурака фантиков.

– Тогда ничего страшного. Бабло побеждает зло. Главное, чтобы вас с братом не разлучили. Так ведь?

– Типа того.

– Я знаю один проверенный способ, чтобы добиться своей цели. В самых крайних случаях прибегаю к нему.

– Покупаете на рынке огнемет?

Ирина расхохоталась.

– Это было бы слишком просто. Нужно извиниться перед всеми кто на тебя обижен.

– Извиниться? Ну уж нет. Легче сдохнуть.

– Не легче. Это всего лишь роль. Я же не говорю тебе, что надо при этом чувствовать искренне раскаяние. Лишь капельку подыграть им. Твоим обиженным. Смотри, я научу тебя. Только для этого надо ненадолго стать актрисой. Закрой глаза и слушай. Не открывай пока я не скажу. И не подглядывай.

– Что за бред, – буркнула я и натянула воротник от свитера до самой макушки. Запахло весной и шерстяными баранами. Там, за баранами продолжала вещать Ирина.

– Все взрослые вокруг тебя играют роли. Это нормально. Когда ты один раз попробовал, уже трудно остановиться. Все кругом врут друг другу, но при этом они как бы находятся каждый на своей сцене. Внутренняя сцена позволяет людям вживаться в роли и врать так убедительно, что Станиславский аплодирует стоя.

– Обычно он это делает лежа?

– Кто?

– Кто там вы сказали? Станиславский.

– Не знаю, он давно умер. Вылезай.

Я сняла свитер с головы, и яркий свет с размахом резанул глаза.

– Посмотри вот на эту семейную пару. Что ты видишь?

Я поморщилась и навела фокус. На скамейке напротив сидела молодая пара с коляской. Муж нервно курил, а она трясла коляску так, будто взбивала омлет.

–Что скажешь?

– Не знаю. Кажется, они поссорились.

– Правильно. Девушка играет роль обиженной жены, потому что хочет чего-то добиться от него. Заметь, она в маске.

– В смысле?

– Мы все носим маски. Вот в школе я одна, в театре другая, с тобой сейчас – третья. Вот эта барышня надела маску ворчливой жены. Она не очень ей нравится. Но мужу, кажется, наплевать.

Мы продолжили игру. Около памятника Есенина я обнаружила Бабулю, Само Совершенство. Этакая Мери Поппинс в зеленой шляпе. Потом Ирина нашла молодого человека, Страдающий Вертер. Понятия не имею кто это, надо погуглить. Я парировала Дамой, Которая Знает Все На Свете. Ирина ответила мне достойно. Нашла в парке мужика, Считающего Себя Собакой. Он ходил и словно метил кругом территорию своим присутствием. Еще пробежали мимо две фифы-блондинки, играющие в спорт и прошли ржущие студенты, которые носили маски клоунов.

– Итак, подводим итог, – отсмеявшись всласть, – сказала моя училка.

Когда будешь просить прощения, представь, что ты играешь в спектакле под названием «Искреннее раскаяние». Ты – актриса, тебе не обязательно на самом деле чувствовать себя виноватой. Тебе нужно сосредоточиться и сыграть раскаяние. И как только ты почувствуешь, что получается и окружающие тебе поверили, ты испытаешь от этого настоящий кайф. И даже можешь словить настоящее раскаяние. Я точно тебе говорю.

– То есть вы сейчас учите меня врать и притворятся?

– Именно так, – запросто сказал Ирина и засмеялась. В мире взрослых это называется – социальная коммуникация.

Она проводила меня до дома, и напоследок я спросила:

– Ирина, а можно один личный вопрос?

– Конечно.

– Почему маленькая девочка расхотела умирать. Ну тогда, в больнице.

Ирина на секунду остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, словно сомневалась, говорить правду или нет. Потом прислонилась к двери подъезда и закурила. Ее глаза затянуло дымом-печалью, будто небо закрыло легким облачком в ясный день.

– Знаешь, я же почти все время спала тогда, была без сознания. Врачи говорили тетке – смирись, шансов, что девочка твоя выживет почти нет. Я уже не двигалась месяц, не ела, даже в туалет ходила под себя. Но один раз ночью словно что-то заставило меня приоткрыть глаза и посмотреть. Около моей кровати на коленях стояла моя тетка, совсем еще молодая и красивая. Она горячо молилась Пресвятой Богородице – шептала слова молитвы и падала головой мне в ноги. На секунду она подняла лицо вверх, и я увидела ее огромные синие глаза, полные слез, а вокруг ее головы словно шло сияние. И знаешь, Элоиза, именно тогда она стала моим якорем. Я была нужна ей, она не хотела меня отпускать. Словно держала изо всех сил вырывающийся на ветру воздушный шарик. Холодный ураган хлестал ее по лицу, колючий дождь заливал за шиворот и бил по глазам, но она стояла намертво. Она из последних сил держала за тонкую веревочку жизнь маленькой девочки, не давая ей оборваться. Тетка злилась на свою сестру, мою мать, которая бросила нас в момент полного отчаяния, плакала от бессилия, от того, что мои пальцы с каждым днем все тоньше будто вот-вот исчезнут с лица земли. Орала на врачей, которые ничего не могли поделать. Но она не сдавалась, она держала эту нить мертвой хваткой. Понимаешь, о чем я? Вот так я и вернулась обратно.

Блин, Лео, как точно она подметила. Конечно, я знала свой якорь. Сто раз глядя в темную бездну ночи за окном я мечтала улететь вслед за тобой, Лео. Но тут же перед глазами вставал хрупкий одинокий воин со слюнявыми завязками на груди и зареванными глазами. Черный космос отступал прочь. Я шла в детскую, гладила брателло по голове и ложилась рядом. А в груди начинало нестерпимо жечь от жалости и колючей нежности. Похоже я и правда старею, долбаный якорь повис у меня на шее стопудовой гирей.

Короче, прикиньте, рецепт Ирины сработал. Мне даже не пришлось извинятся перед той дурой-психологом. Лось сам ее уволил. Вот думаю теперь, может на пару с Ириной в актрисы податься? Я жутко парилась вначале, нервничала и потела как конь. А потом представила, как свет лампы озарил нашу гостиную. Я стояла посредине, и лампа слепила меня как настоящую актрису на сцене. Досчитав до трех, я стала говорить о том, как ужасно неправа. Что была не в себе из-за их свадьбы, потому что очень люблю Лео. И мне казалось нечестно так быстро его забыть. И что я попробую исправиться. И что я переживаю из-за брата и не хочу отдавать его ни в какие интернаты.