Доктор Серван (сборник)

III. Протокол

Затребованная мебель была ему предоставлена. Он установил поудобнее стол, уселся перед ним, спросил свечку, которую принес ему доктор, для чего ему пришлось дважды перелезать через труп, вытащил из карманов чернильницу, перья, бумагу и начал свой протокол. Пока он записывал предварительные сведения, доктор с любопытством повернулся к голове, поставленной на мешок с гипсом, но комиссар его остановил.

– Не трогайте ничего, – приказал последний, – закон и порядок прежде всего.

– Вы правы, – согласился доктор и вернулся на свое место.

В течение нескольких минут царило абсолютное молчание. Только слышен был скрип пера, да бумагу покрывали одна за другой плотные строчки установленных формулировок. Прервавшись, он поднял голову и осмотрелся.

– Кто будет у нас свидетелями? – спросил полицейский комиссар, обращаясь к мэру.

– Прежде всего, – сказал Ледрю, указывая на своих приятелей, стоявших около полицейского комиссара, – эти два господина.

– Хорошо.

Он обернулся ко мне.

– Затем вот этот господин, если он не будет возражать, что его имя будет фигурировать в протоколе.

– Нисколько, сударь, – отвечал я.

– Итак, пожалуйте сюда, – сказал полицейский комиссар.

Я испытывал отвращение, приближаясь к трупу. С того места, где я поначалу находился, некоторые детали казались менее ужасающими, их как бы скрывал сумрак, который придавал окружающей обстановке даже некую поэтичность.

– Это необходимо? – спросил я.

– Что?

– Чтобы я сошел вниз?

– Нет. Останьтесь там, если вам так удобнее.

Я кивнул, как бы подтверждая: я желаю остаться там, где нахожусь. Полицейский комиссар повернулся к двум приятелям Ледрю, которые стояли около него.

– Ваши имя, отчество, возраст, звание, занятия и место жительства? – спросил он скороговоркой человека, привыкшего задавать такие вопросы.

– Жак Людовик Аллиет, – ответил один из тех, к кому он обратился, – называемый по анаграмме Эттейла, журналист, живу на улице Ансиен-Комеди в доме номер двадцать.

– Вы забыли указать свой возраст, – заметил полицейский комиссар.

– Вас интересует, сколько мне действительно лет или сколько мне дают?

– Назовите ваш возраст, черт возьми! Нельзя же иметь два возраста.

– Но, господин комиссар, ведь существовали Калиостро, граф Сен-Жермен, Вечный жид…

– Вы хотите сказать, что вы Калиостро, граф Сен-Жермен или Вечный жид? – проговорил, нахмурившись, комиссар, полагая, что над ним смеются.

– Нет, но…

– Семьдесят пять лет, – сказал Ледрю, – пишите: семьдесят пять лет, господин Кузен.

– Хорошо, – произнес полицейский комиссар и сделал запись.

– А вы, сударь? – продолжал он, обращаясь ко второму приятелю Ледрю.

И он повторил в точности те же вопросы, которые предлагал первому.

– Пьер Жозеф Муаль, шестидесяти одного года, настоятель церкви Сен-Сюльпис, место жительства – улица Сервандони, номер одиннадцать, – ответил мягким голосом тот, к кому были адресованы вопросы комиссара.

– А вы, сударь? – на этот раз обратился он ко мне.

– Александр Дюма, драматический писатель, двадцати семи лет, живу в Париже на Университетской улице, дом номер двадцать один, – ответил я.

Ледрю повернулся в мою сторону и приветливо мне кивнул, я ответил ему тем же.

– Хорошо, – заметил полицейский комиссар. – Так вот слушайте, милостивые государи, и сделайте ваши замечания, если таковые появятся.

И монотонным голосом, свойственным чиновникам, произнося слова несколько в нос, он зачитал следующее:

– «Сегодня, 1 сентября 1831 года, в два часа пополудни, будучи уведомлены, что совершено преступление в общине Фонтене, а именно: убита Мария-Жанна Дюкузрэ ее мужем Пьером Жакменом, и что убийца отправился в квартиру господина Жан-Пьера Ледрю, мэра вышеназванной общины Фонтене, и заявил по собственному побуждению, что он совершил преступление, мы лично отправились в квартиру вышеупомянутого Жан-Пьера Ледрю, на улицу Дианы, в дом номер два. В эту квартиру мы прибыли в сопровождении господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в общине Фонтене, и нашли там уже арестованного жандармами Пьера Жакмена, который повторил в нашем присутствии, что он убийца своей жены; затем мы принудили его последовать за нами в дом, где совершено преступление. Сначала он отказывался следовать за нами, но вскоре уступил требованию господина мэра, и мы направились в переулок Сержан, где находится дом, в котором живет господин Пьер Жакмен. Придя в дом и заперев дверь, чтобы воспрепятствовать присутствию посторонних, мы вошли в первую комнату, где ничего не указывало на совершенное преступление, затем, по приглашению вышеупомянутого Жакмена, из первой комнаты перешли во вторую, в углу которой был обнаружен открытый вход в подпол, куда вела лестница. Когда нам указали, что эта лестница ведет в погреб, где мы должны найти труп жертвы, мы начали спускаться по ней; на первых ее ступенях доктор нашел шпагу с рукояткой в виде креста, с длинным обоюдоострым клинком. Вышеупомянутый Жакмен показал, что он взял ее во время июльских событий в Артиллерийском музее и воспользовался ею для совершения преступления.

На полу погреба было обнаружено тело жены Жакмена, опрокинутое на спину и плавающее в крови. Голова была отделена от туловища. Голова ее находилась справа, на мешке с гипсом, прислоненном к стене. Вышеупомянутый Жакмен признал, что означенный труп и означенная голова были трупом и головой его жены, в присутствии господина Жан-Пьера Ледрю, мэра общины Фонтене, господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в общине Фонтене, господина Жана Луи Аллиета, называемого Эттейла, журналиста, семидесяти пяти лет, живущего в Париже на улице Ансиен-Комеди, номер двадцать, господина Пьера Жозефа Мулля, шестидесяти одного года, настоятеля церкви Сен-Сюльпис, живущего в Париже, на улице Сервандони, номер одиннадцать, а также господина Александра Дюма, драматического писателя, двадцати семи лет, живущего в Париже на Университетской улице, номер двадцать один. После этого мы приступили к допросу обвиняемого».

– Правильно ли все изложено, милостивые государи? – спросил полицейский комиссар, обращаясь к нам с очевидным самодовольством.

– Вполне, милостивый государь, – ответили мы в один голос.

– Ну, что же, начнем допрашивать обвиняемого.

И он обратился к арестованному, который в продолжение всего времени чтения протокола тяжело дышал и находился в ужасном состоянии.

– Обвиняемый, – произнес комиссар, – ваши имя, отчество, возраст, место жительства и занятие.

– Долго еще это продлится? – спросил арестованный, будто в полном изнеможении.

– Отвечайте: ваше имя и отчество?

– Пьер Жакмен.

– Ваш возраст?

– Сорок один год.

– Место вашего жительства?

– Переулок Сержан.

– Ваше занятие?

– Каменотес.

– Признаете ли вы, что совершили преступление?

– Да.

– Объясните, по какой причине вы совершили преступление и при каких обстоятельствах?

– Объяснить причину, почему я совершил преступление, невозможно, – сказал Жакмен, – это тайна моя и той, которая там.

– Однако нет действия без причины.

– Причины, я уже сказал, вы не узнаете. Что же касается обстоятельств, то вы желаете их знать?

– Да.

– Ну, так я их вам раскрою. Когда вы работаете под землей, как мы работаем, в таком мраке, и когда у вас горе, вы размышляете, и вам в голову лезут дурные мысли.

– Ого, – прервал полицейский комиссар, – вы признаетесь в предумышленности содеянного!

– Э, конечно, раз я признаюсь во всем. Разве этого мало?

– Нет-нет, достаточно. Продолжайте.

– Вот мне и пришла в голову дурная мысль – убить Жанну. Уже целый месяц меня смущала эта мысль, чувства мешали рассудку, и, наконец, одно слово товарища заставило меня решиться.

– Какое слово?

– О, это не ваше дело. Утром я сказал Жанне: я не пойду сегодня на работу, я погуляю как в праздник, пойду поиграю в кегли с товарищами. Приготовь обед к часу. Но… ладно… без разговоров, слышишь, обед чтобы был к часу!

– Хорошо! – сказала Жанна и отправилась за провизией.

Я же между тем, вместо того чтобы пойти играть в кегли, взял шпагу, которая теперь находится у вас. Наточил ее сам на точильном камне, спустился в погреб, спрятался за бочку и сказал себе: она же сойдет в погреб за вином, ну, тогда и посмотрим. Сколько времени я просидел, скорчившись, за бочкой, которая лежит тут, справа, я не знаю; меня била лихорадка, сердце стучало, и в темноте перед моими глазами плыли красные круги. И я слышал голос, повторивший слово, то слово, которое вчера мне сказал товарищ.

– Но что же это, наконец, за слово?! – требовательно воскликнул полицейский комиссар.

– Бесполезно об этом спрашивать! Я уже сказал, что вы никогда об этом не узнаете.

Наконец, я услышал шорох платья, шаги приближались. Я вижу: вот мерцает свеча, вижу, в проеме появляются ее ноги, край платья, вот она видна уже по грудь. А вот появилась и ее голова… Я хорошо видел ее лицо… Она держала свечу в руке! «А! – сказал я. – Ладно!» И шепотом повторял слово, которое мне сказал товарищ. В это время Жанна уже приближалась ко мне. Честное слово! Она будто предчувствовала, что ее ожидает что-то дурное. Она беспокоилась. Жена оглядывалась по сторонам, но я хорошо спрятался и не шевелился. Тогда она опустилась на колени перед бочкой, поднесла бутылку и повернула кран.

Я приподнялся. Вы понимаете, она стояла на коленях. Шум лившегося в бутылку вина мешал ей расслышать производимый мною шум. К тому же я и не шумел. Она стояла на коленях, как виновная, как осужденная. Я поднял шпагу, и… я не знаю, вскрикнула ли она, голова ее покатилась. В эту минуту я не хотел умирать, я хотел спастись, я намеревался вырыть яму и похоронить ее. Я бросился к голове, она катилась, а туловище также подскочило. У меня заготовлен был мешок с гипсом, чтобы скрыть следы крови. Я взял голову, или, вернее, голова заставила меня взять себя. Смотрите! – Он показал на правой руке глубокий укус, обезобразивший большой палец.

– Как! Голова, которую вы взяли? – недоверчиво спросил доктор.

– Что вы, черт возьми, такое городите?

– Я говорю, она меня укусила своими прекрасными зубами, как видите. Я говорю вам, она не хотела меня выпускать. Я ее поставил на мешок с гипсом, я прислонил ее к стене левой рукой, стараясь вырвать правую руку, но через минуту зубы сами разжались. Я вытащил руку, и тогда (может быть, это безумие) мне показалось, что голова была жива, глаза ее оказались широко распахнуты. Я хорошо их видел. Свеча стояла на бочке, свет падал на нее. Тут я увидел, что губы, ее губы пошевелились и произнесли:

– Негодяй, я была невиновна!

Не знаю, какое впечатление это произвело на других, но что касается меня, то у меня пот катился со лба.

– Ну это уж чересчур! – воскликнул доктор. – Глаза на тебя смотрели, губы говорили!

– Слушайте, господин доктор, так как вы врач, то ни во что не верите, это естественно, но я вам говорю, что голова, которую вы там видите… вы слышите? Я говорю вам, она укусила меня, я говорю вам, что эта голова сказала: «Негодяй, я была невиновна!» А доказательство того, что она мне это сказала, в том, что сначала я хотел убежать, убив ее (не правда ли, Жанна?), а вместо того чтобы спастись, я побежал к господину мэру и сам сознался. Правда, господин мэр, ведь правда? Отвечайте!

– Да, Жакмен, – ответил Ледрю тоном, в котором звучало сочувствие. – Да, правда.

– Осмотрите голову, доктор, – распорядился полицейский комиссар.

– Когда я уйду, господин Робер, ради бога, когда я уйду! – закричал Жакмен.

– Что же ты, дурак, боишься, что она опять заговорит с тобой? – сказал доктор, взяв свечу и подходя к мешку с гипсом.

– Господин Ледрю, ради бога! – с жаром произнес каменотес. – Скажите, чтобы они отпустили меня, прошу вас, умоляю вас.

– Господа, – заговорил мэр, делая жест, чтобы остановить доктора, – нам уже не о чем более расспрашивать это несчастного, позвольте отвести его в тюрьму.

– А как же протокол? – вмешался полицейский комиссар.

– Он почти закончен.

– Надо, чтобы обвиняемый его подписал.

– Он его подпишет в тюрьме.

– Да. Да! – воскликнул Жакмен. – В тюрьме я подпишу все, что вам угодно.

– Хорошо! – согласился полицейский комиссар.

– Жандармы, уведите этого человека! – распорядился Ледрю.

– О, благодарю, господин Ледрю, благодарю, – воскликнул несчастный каменотес с выражением глубокой благодарности.

И, взяв сам под руки жандармов, он с небывалой силой потащил их вверх по лестнице. Человек ушел, и драма исчезла вместе с ним. В погребе остались ужасные предметы: тело без головы и голова без тела. Я нагнулся, в свою очередь, к Ледрю.

– Милостивый государь, – сказал я, – могу я удалиться? Я к вашим услугам для подписания протокола.

– Да, милостивый государь, но с одним условием.

– Каким?

– Вы придете ко мне подписать протокол.

– С удовольствием, милостивый государь, но когда?

– Приблизительно через час. Я покажу вам мой дом, он принадлежал Скаррону, вас это заинтересует.

– Через час, милостивый государь, я буду у вас.

Я поклонился, поднялся по лестнице, с верхней ступени оглянулся и посмотрел в погреб. Доктор со свечой в руке отвел волосы с лица. Это была еще красивая женщина, насколько можно было разглядеть, так как глаза были закрыты, губы сжаты и уже посинели.

– Вот дурак Жакмен! – воскликнул он. – Уверяет, что отсеченная голова может говорить! Наверняка он все выдумал, чтобы его приняли за сумасшедшего, недурно притворился. Это может стать смягчающим обстоятельством.