Дарий Великий не в порядке

Здесь четыре лампочки

Когда мы проходили таможенный контроль, работала всего одна стойка. Сотрудник таможни, судя по его внешнему виду, и сам испытывал некоторое хронометрическое искажение. Под его глазами красовались Синяки Восьмого Уровня, и каждый раз, когда кто-то подавал ему паспорт, он зевал. В глубине души я ожидал увидеть у таможенника тюрбан и бороду, как у всех жителей Ближнего Востока, которых показывают по телевизору. И это печально, ведь я же понимаю, что это не более чем стереотип. Я и сам знаком с несколькими мужчинами с Ближнего Востока, которые вовсе не подходят под такое описание.

Служащий таможни был бледен, его кожа казалась даже светлее, чем у мамы. Зеленые глаза, темно-рыжие волосы, легкая щетина на лице, выросшая за день. Или за день и еще полчаса, если принимать в расчет временной сдвиг.

Очевидно, что зеленые глаза – не такая уж и редкость на севере Ирана.

Мне даже захотелось, чтобы и у меня были зеленые североиранские глаза.

Офицер взглянул на папу, потом на меня, потом скользнул взглядом по маме и Лале и снова остановил его на папе. «Ваши паспорта». Голос с крупинками, как французская горчица, и акцент не сильнее, чем у мамы. Он пролистал все четыре наших паспорта, поднимая страницу с фотографией на уровень глаз и проверяя, те ли мы лица, за которых нас выдает Государственный департамент США.

– Цель вашего приезда в Иран?

– Туризм, – ответил папа, потому что именно так и нужно было ответить. Но Стивен Келлнер генетически не предрасположен к обману. – И еще мы заедем к семье моей жены, в Йезд. У нее болен отец.

– Вы понимаете фарси?

– Нет. Жена понимает.

Сотрудник повернулся к маме и задал ей несколько вопросов на фарси. Он говорил так быстро, что я не уловил ничего кроме слова «вы» (он использовал формальный вариант, shomaa). Затем он кивнул и отдал нам паспорта.

– Добро пожаловать в Иран.

– Мерси, – сказал папа.

В фарси и французском языке, чтобы поблагодарить кого-то, пользуются одним и тем же словом. Мама никогда не могла как следует объяснить мне почему.

Я сунул паспорт обратно в сумку, защелкнул замок и пошел за папой. Позади нас за руку с мамой плелась Лале, волоча ноги так, что подошвы кроссовок скрипели на кафельном полу.

– Я устала, – напомнила она.

– Я знаю, детка, – сказала мама. – Отдохнешь по дороге в Йезд.

– Ножки болят.

– Я могу ее понести, – отозвался я, но остановился, потому что прямо передо мной возник еще один сотрудник таможни и поднял руку.

– Прошу вас пройти за мной, – сказал он.

– Э…

Моим первым инстинктом было побежать.

В отличие от своего предшественника Сотрудник Таможни Номер Два вовсе не выглядел сонным. Напротив, он был бодр и полон сил. Брови сложились над длинным носом в острую стрелку.

– Ну хорошо. Мам?

Мама позвала отца, который не заметил, что меня остановили. Она попыталась пойти за мной и потащила за собой Лале, которая начала тормозить на резиновых подошвах, но офицер поднял руку, стараясь избежать прикосновений.

– Только он один.

Интересно, что я такого сделал, что он выделил именно меня.

Интересно, почему я постоянно для всех как мишень.

Интересно, что ему от меня нужно.

Мама сказала что-то на фарси, сотрудник ответил, но снова так быстро, что я ни слова не разобрал. Да и вообще я едва ли что-то мог разобрать на фарси, если только разговор не шел о еде.

Сотрудник Таможни Номер Два покачал головой, взял меня под локоть и увел.

В шестом сезоне «Звездного пути: Следующее поколение» есть эпизод под названием «Командная цепочка».

На самом деле даже два эпизода: «Командная цепочка, часть 1» и «Командная цепочка, часть 2». В конце первой части капитан Пикард попадает в плен к кардассианцам и почти всю вторую часть подвергается допросам и пыткам. Допрос ведет Гал Мадред. Он включает перед лицом капитана Пикарда четыре лампочки и постоянно спрашивает, сколько лампочек тот видит.

Капитан Пикард каждый раз отвечает, что четыре, но Гал Мадред пытается склонить его к тому, что лампочек на самом деле пять.

Сотрудник Таможни Номер Два завел меня в маленькую комнатку.

На потолке я заметил четыре люминесцентные лампы.

Когда он сел за большой стол «под дерево» (явно сделанный не из дерева, а скорее отделанный сверху чем-то на него похожим), сердце гулко забарабанило у меня в груди.

В отличие от Сотрудника Таможни Номер Один Сотрудник Таможни Номер Два был обладателем солидной пышной бороды Настоящего Перса.

– Ваш паспорт?

Голос глубокий, бодрый и тяжелый, как свинец.

Я начал копаться в сумке «Келлнер & Ньютон», добрым словом вспоминая свой старый рюкзак. Пальцы пытались нащупать паспорт, который я всего несколько минут назад засунул внутрь.

– Какова причина вашего приезда в Иран?

– Я приехал в гости к родственникам, – ответил я. – У моего дедушки опухоль головного мозга.

Сотрудник Таможни Номер Два кивнул и сделал какую-то пометку. Было видно, что он не очень-то сожалеет по поводу опухоли в мозгу моего деда.

За его спиной было темное стекло, через которое было видно меня, но для меня самого оно было непрозрачным.

Наверное, поэтому такие стекла с зеркальным отражением и называют полупрозрачными: прозрачны они только с одной стороны.

– На сколько вы прилетели?

– Э… Третьего апреля назад.

– Документы при себе? Билеты на самолет?

Я сглотнул.

– Всё у отца.

– А где отец?

– Ждет за дверью, – ответил я в надежде, что так оно и есть.

Я предполагал, что мама его остановит, но это был далеко не первый раз, когда Стивен Келлнер случайно где-то меня забывал.

Мама до сих пор любит рассказывать историю о моем первом настоящем приключении в супермаркете. По ее словам, я умудрился самостоятельно выбраться из тележки и начал бродить между рядами, а папа до самой кассы не замечал, что меня нет внутри.

Я почесал ухо. Сотрудник Таможни Номер Два все еще что-то записывал. Я совсем не умею читать на фарси, даже если напишут названия блюд, но сама эта картина заставила меня понервничать.

Лампочек на потолке было ровно четыре штуки.

– Что у вас в сумке?

Я так заволновался, что уронил ее на пол.

– Простите. Ну, там мои домашние задания. Для школы. И книга. А еще мои лекарства.

Он открыл и закрыл ладонь, жестом предлагая мне показать ему сумку. Я поднял ее с пола и протянул офицеру. Он немного покопался внутри и достал школьные бумажки и «Властелина колец».

С минуту он листал книжку, потом отложил ее в сторону и сунул руку глубже в сумку. На этот раз в ней оказался мой маленький оранжевый пузырек с защитой от детей.

– Рецепт имеется?

Я кивнул.

– Да. Э… Дома. Все написано на бутыльке.

– От чего лекарство?

– От депрессии.

– Что, и все? А из-за чего у вас депрессия?

У меня вмиг покраснели уши. Я взглянул на четыре лампочки, надеясь, что меня сейчас не прикуют цепью к потолку и не разденут догола.

Я ненавидел вопрос «Из-за чего у тебя депрессия?». Потому что в ответ можно было сказать только: «Ни из-за чего».

У меня не было поводов впадать в депрессию. Со мной никогда не случалось ничего по-настоящему плохого.

Я чувствовал себя таким неполноценным.

Папа говорит, что я ничего не могу поделать с химией мозга, так же как не могу выбрать себе цвет глаз. Доктор Хоуэлл всегда напоминает, что мне нечего стыдиться.

Но в подобные моменты не испытывать чувство стыда очень сложно.

– Ни из-за чего, – ответил я. – Мой мозг просто вырабатывает неправильные вещества, и все.

– Возможно, дело в питании, – сказал Сотрудник Таможни Номер Два. Он осмотрел меня сверху вниз. – Конфет много едите.

В горле у меня будто бы образовался песок, и я его сглотнул. Уши заполыхали сильнее, чем вещество и антивещество внутри камеры сгорания.

Сотрудник Таможни Номер Два указал рукой на логотип «Келлнер & Ньютон», вышитый в уголке переднего клапана моей сумки.

– Что это?

– Э… Это компания моего отца. Он и его партнер – архитекторы.

Брови Сотрудника Таможни Номер Два взлетели вверх.

– Архитекторы?

– Да.

И тут он улыбнулся. И улыбнулся такой широкой и яркой улыбкой, будто в комнате и правда зажглась еще одна, пятая, лампочка.

Это было самое удивительное (и тревожное) превращение из всех, свидетелем которых я когда-либо становился.

– У нас в стране много архитектуры, – произнес он. – Тебе нужно увидеть башню Азади.

– М-м…

Я видел фотографии башни Азади, и она меня поразила. Сияющие белые плоскости, сходящиеся воедино, образуют высокое строение с изящными решетками под сводом, которые навеяли мне мысль о «Властелине колец».

Только эльфы могли сотворить нечто столь утонченное и невероятное.

– И Тегеранский музей.

О нем я ничего не знал.

– А еще мавзолей Шах-Черах в Ширазе.

О нем я слышал. Эта мечеть снаружи была отделана стеклами, и отражающийся в них свет превращал все здание в сверкающую шкатулку для драгоценностей.

– Хорошо.

– Возьми. – Он засунул мои задания и лекарства обратно в сумку с символикой «Келлнер & Ньютон». Я сразу повесил ее на плечо. – Можешь идти, – сказал офицер. – Добро пожаловать в Иран.

Я не очень понимал, что происходит, но поблагодарил его и вышел из комнатки.

В глубине души мне хотелось на прощание заорать: «ЗДЕСЬ! ЧЕТЫРЕ! ЛАМПОЧКИ!» – как это сделал капитан Пикард, когда его наконец отпустили, но Сотрудник Таможни, кажется, решил, что я ему понравился, и мне не хотелось все портить цитатой, которую он, вероятно, все равно не поймет.

И к тому же.

Я не хотел, чтобы из-за меня разразился международный скандал.

Мама держала меня за руку Мертвой Хваткой Седьмого Уровня все оставшееся время в аэропорту.

Я хотел отойти от нее, рассказать папе о допросе и о том, что в той комнате и правда было четыре лапочки.

Хотел рассказать ему о башне Азади и других местах, которые упомянул Сотрудник Таможни Номер Два.

О том, как Сотрудника Таможни Номер Два впечатлило, что мой отец – архитектор.

Но папа шел перед нами, безнадежно борясь за то, чтобы Лале сохраняла вертикальное положение и шагала хотя бы относительно прямо.

Сестренка была на грани полной отключки.

– Я возьму ее на руки, – сказал я.

Мама отпустила меня, я посадил Лале на закорки, и мы все вместе вышли через автоматические стеклянные двери в прохладную тегеранскую ночь.