Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
11. Анекдоты банкира и анекдотический сановник
– Надо вести светский образ жизни. Надо бывать на людях. Мало этого, надо им мозолить глаза, черт их побери, а то иначе забудут! – поучал жену свою Мисаил Григорьевич Железноградов. – Кроме того, почему не соединять приятного с полезным: посмотришь на человека – и уже явится какое-нибудь новое дело. Почему?..
Мисаил Григорьевич вспомнил, что давно не был у Лихолетьевых.
– Поедем на склад! Там, говорят, интересно у них на складе. Кстати, надо будет провести одну крупную поставку. А ты, что ты можешь предъявить? Бриллианты твои все уже наизусть выучили… Есть! Соболевую накидку еще мало кто видел! Пускай бабы лопнут от зависти! Слава Богу, моя супруга имеет что предъявить.
За последнее время Айзенштадты не выезжали иначе, как в обществе Обрыдленка. Почтенная особа «второго класса» исполняла роль при шустром дельце не то чиновника для поручений, не то адъютанта, хотя адмирал давным-давно перезрел для адъютантских обязанностей.
Сильфида Аполлоновна навьючивала его своими золотыми мешочками, накидками, веерами. Иногда и Мисаил Григорьевич, словно по рассеянности, совал ему свою шляпу и перчатки. Обрыдленко, перегруженный всей этой белибердой, терпеливо выстаивал целыми часами где-нибудь на балу, на вечере, пока Сильфида Аполлоновна танцевала или кокетничала с теми, кто был достоин этой высокой чести.
Подгибались адмиральские коленки, а порою и стыдно бывало, когда Обрыдленко ловил на себе чей-нибудь косой, презрительный взгляд.
Но слабость Обрыдленка, давнишняя и общеизвестная – вкусно есть и пить на чужой счет, а уж не у Мисаила ли Григорьевича были тонкие вина и вкусные обеды и завтраки! Да и перехватить можно тысчонку-другую… Ну, и приходилось терпеть.
Шумно появилось на складе примелькавшееся всему городу трио. Впереди величественно выступала каким-то раззолоченным, сверкающим индийским божеством, вся в золоте и драгоценных камнях Сильфида Аполлоновна. Корсаж ее пышно и густо расшит по фиолетовому бархату золотом. Исторический корсаж – об этом писалось в газетах – переделан из дорогого художественного камзола, принадлежавшего Бирону.
Несколько лет назад камзол был куплен с аукциона. Сильфида Аполлоновна «перебила» его у одной весьма шикарной, громкотитулованной дамы.
Над твердой высокой «вавилонской» прической дрожал, ослепительно искрясь и горя бриллиантами, султан – копия потемкинского султана, хранящегося в Петровской галерее Эрмитажа. Но «гвоздем» туалета Сильфиды Аполлоновны была на этот раз пышная соболья накидка – последний подарок мужа.
– Какая прелесть! – обратила внимание Елена Матвеевна.
– Это меня мой Мисаил так балует… Влюблен, так влюблен! – сияла счастьем Железноградова.
Она была центром внимания. Кругом все дамы, бросив штемпелевать солдатские рубашки, смотрели с завистью то на соболя, те на «потемкинский» султан.
А Мисаил Григорьевич, с брюшком, чисто выбритый, низко выстриженный, с хищным профилем, в смокинге, семеня коротенькими ножками, пожимая руки направо и налево, трещал скрипучей, самодовольной скороговоркой.
– Мы не баклуши бить приехали! Не такое время – война! Мы приехали работать У меня, ей-Богу, руки чешутся. Каждый должен приносить посильную пользу на алтарь священно-освободительной войны! Дайте мне штемпель, генерал, дайте мне штемпель!
Мягкая, с обкусанными ногтями рука схватила штемпель, и закипела работа.
Мисаил Григорьевич, словно вступив с кем-то в борьбу, сыпал энергичные удары, чуть ли не продырявливая насквозь грубый холст.
– Вот у нас какой рьяный сотрудник… Браво, Мисаил Григорьевич, браво! – услышал Железноградов старческий шепелявый голос…
Перед ним был сам Лихолетьев.
– А… Андрей Тарасович, здравия желаю вашему высокопревосходительству, здравия желаю, – угодливо расшаркался Железноградов. – Видите, как стараюсь во славу русского оружия!
– Старайтесь, старайтесь, да будет вам благо.
Мисаил Григорьевич вспомнил про поставку. Надо задобрить Лихолетьева. Ничем не задобришь его, как еврейско-армянскими анекдотами, до которых Андрей Тарасович такой большой охотник.
– Ваше высокопревосходительство, папиросочку… египетскую, по особенному заказу моему из Александрии… Но где мой портсигар? Так и есть, у адмирала. Адмирал!
Обрыдленко, уже получивший «на хранение» соболью накидку, подошел.
– Мой портсигар? Угостите, пожалуйста, Андрея Тарасовича, да и меня заодно египетской.
Обрыдленко извлек откуда-то массивный золотой, весь в бриллиантовых монограммах и автографах портсигар. Закурили.
– Действительно, ароматная, – похвалил Андрей Тарасович.
– А я что сказал? По особенному заказу. Ваше высокопревосходительство, свеженький анекдот… У нас, у русских, есть чудесное выражение: с пылу горячие – именно с пылу горячие! Армянский. Дюша мой, скажи мне, что это такое: шесть ног и два женщина. Атгадай, дюша мой!
– Да, да… – насторожился своим пухлым бабьим лицом Андрей Тарасович, предвкушая «смак».
– Нэ можешь атгадать… Амазонка на кобыле. Понимаешь, амазонка на кобыле – шесть ног и два женщина… А ведь ловко, ваше высокопревосходительство?
– Занятно, очень занятно, – смеялся Андрей Тарасович, и в темп ходуном ходил его обширный живот.
«Дело наполовину в шляпе, – решил Железноградов, – надо окончательно завоевать на сегодня лихолетьевские симпатии».
«Шесть ног и два женщина…» – повторил, чтобы не забыть, Андрей Тарасович. – Ловко пущено, ловко… Нет ли чего-нибудь еще?
– Жидовский анекдот! – воскликнул самым решительным тоном Мисаил Григорьевич. – На перекрестке двух виленских улиц стоит бравый городовой. Мимо проходит жид, шумит, скандалит чего-то. Городовой возьми и бац – залепил ему в морду. Жид возмущенно подступает к нему, размахивая руками. «Ну, попробуйте еще!» – «Хочешь еще? На!» – хлоп вторично его в морду. «А ну, попробуйте еще!» Тот залепил ему третий раз по морде. Тогда жид спрашивает: «Господин городовой, это вы шутите или серьезно?» – «Вполне серьезно», – отвечает городовой. «Ну, то-то же, шутить со мной я вам так не позволю»… Табло!
– Шуток не признает, серьезный жид, – хохотал от всей души Лихолетьев. – Надо запомнить, прелестный анекдот… Положительно вы душа общества, Мисаил Григорьевич!
– В каком смысле прикажете вас понимать, Андрей Тарасович? Душа общества – это по-армянски иначе называется, не при дамах будет сказано… А теперь я вам третий анекдот расскажу.
– Жидовский?
– Нет, русско-американский, – Железноградов понизил голос. – Некто Икс имеет в Америке пятьсот тысяч пудов подковных гвоздей… Некто Игрек в Петербурге…
– Продолжение следует, – молвил Андрей Тарасович, беря Железноградова под руку, – продолжение следует в моем кабинете… Там нам никто не помешает…
В громадной, как лабиринт, хаотической, с запутанными коридорами казенной квартире Лихолетьевых смело можно затеряться. На одном конце где-то стучали швейные машинки «плебса», по соседству – выстукивание аристократических штемпелей, и Бог знает где, на другом конце, в громадном кабинете своем Андрей Тарасович выслушивал русско-американский «анекдот» Железноградова. А совсем в противоположной стороне, в будуаре Елены Матвеевны происходило объяснение между хозяйкой и Аршаком Давыдовичем. Елена Матвеевна в гладком темно-синем платье, с жемчужной ниткой до пояса, была великолепна в своем гневе. Вздрагивали ноздри белого крупного носа, а холодные глаза смотрели с откровенным презрением на этого маленького Хачатурова. Он имел вид жалкого прибитого щенка.
– Зачем вы побежали сюда за мной? Как вы смеете меня компрометировать?
– Но я… но вы…
– «Но я, но вы»… Двух слов сказать не умеете! Зачем вы здесь?
– Я хотел выяснить, за что вы на меня сердитесь? Ведь я же так люблю вас… так люблю! – и задрожали мертвые прозрачные веки.
Взгляд армянского креза был полон самой рабской мольбы.
– Ах, ваша любовь! – передернула плечами Елена Матвеевна. – Я вне себя, буквально вне себя!
– Но что же такое… Господи! Приказывайте, все будет сделано, будет исполнено…
– Вы сами должны чувствовать… видели соболя этой жидовки?
– А!.. Вы бы сразу сказали… Завтра же будут у вас такие соболя, – сама Айзенштадтиха лопнет от зависти!
– Благодарю! Теперь поздно, Аршак Давыдович, поздно… Аршак – до чего противное имя… Аршак – ишак…
– За что вы меня оскорбляете? Меня, который готов целовать ваши следы…
Хачатуров упал на колени и, омерзительно напоминая чудовищного краба, подполз к Лихолетьевой. Не успела она отшатнуться, схватил душистый подол ее платья и, уткнув в обшитую кружевом мякоть свой гигантский нос, припал губами.
Носком туфельки она ударила его в грудь.
– Встаньте… Встаньте же! Вы отвратительны… Встаньте же, сумасшедший… Сюда, слышите, идут…
– Леночка, можно? – послышался из-за портьеры голос Андрея Тарасовича.
– Конечно, можно, что за вопрос? У меня с Аршаком Давидовичем, нет никаких секретов.
А между тем Лихолетьев думал, что именно с Аршаком Давыдовичем имеются какие-то секреты у его жены. Словом, старик безумно ревновал свою Леночку, в которую был влюблен последним чувством, пылким, страстным, как самое мальчишеское.
Чрезвычайно одобрив последний анекдот Железноградова, Андрей Тарасович вышел вместе с банкиром «на склад». Но там не оказалось жены. Вместе с ней исчез и Хачатуров. Старик бросился по горячим следам. И вот всегда восково-бледная такая Леночка порозовела от какой-то непонятной ему причины, а нефтяной крез смущенно обмахивает платком свои дряблые острые коленки.
– Я хотел узнать, друг мой, ты скоро позовешь нас к чаю?
– Скоро, скоро… сию минуту.
Лихолетьев с укоризной смотрел на жену. Елена Матвеевна медленно подошла к нему, гипнотизируя взглядом, нежно-обволакивающим. И он сразу оттаял. Она провела холеной рукой своей по его глянцевитой лысине.
– Ах ты, мой дурачок!
Он с пухлым блаженным лицом, сладко зажмурившись, поймал ее руку и стал сочно выцеловывать каждый пальчик.
Ревнивый зверь смирился под мягким шелковым хлыстом опытной укротительницы.
– Довольно нежностей! Пойдем пить чай…
В столовую «под темный дуб» приглашались только избранные. Публику попроще обносили чаем «на складе». А в задних комнатах, где шилось белье, чая совсем не полагалось.
В столовой сидела за самоваром Августа Францевна, бесцветное, гладко причесанное существо – компаньонка Елены Матвеевны.
Железноградов, набив себе полный рот печеньем, разглагольствовал во всеуслышанье:
– Господа, внимание! Аттансион! Не за горами праздник Рождества Христова. Наши герои-солдатики, наши святые защитники ждут теплых вещей. Я лично сам везу три вагона. Я сам буду свой собственный уполномоченный! Я уже заказал форму… Буду раздавать в окопах, на самых передовых позициях.
– Смотри, Мисаил, тебя еще убьют! – вмешалась Сильфида Аполлоновна. – Вы себе представить не можете, Елена Матвеевна, какой он храбрый! Он ничего не боится! Его так и рвет на позиции!
– А что же? Чего я имею бояться? Я верю в свою звезду. Не родилась еще та бомба, которая меня убьет! На крупповских заводах еще таких бомб не выделывают. И наконец, мои славные предки дрались ва Коссовом поле…
В столовой появился Юнгшиллер. Он был здесь своим человеком, всегда и во всякое время желанным. Обыкновенно пышущий густым румянцем, сейчас он бледен и маскирует наигранной улыбкой полную растерянность.
Он склонился к ручке Елены Матвеевны. Они обменялись неуловимым сообщническим взглядом. Елена Матвеевна угадала, что Юнгшиллер принес плохую весть.
Улучив момент, он шепнул ей:
– У меня есть к вам два слова.
– Ганс Федорович, – молвила она громко, – вы хотели взглянуть картину Крачковского, которую я купила на осенней выставке. Пойдемте…
Она увела его в соседнюю гостиную. С глазу на глаз спросила…
– Что случилось?
– Ах, нам не везет… Колоссально не везет за последнее время… Сейчас получил из Лаприкена шифрованную телеграмму. Забугина убежала!
– Не может быть?!
– Увы, депеша у меня в кармане… Вот она.
Елена Матвеевна закусила губы, и страшно было ее лицо в этот момент.
