Долина Молчаливых Призраков

Глава XIV

Кент не двигался, пока Маретта разыскивала в темноте спички и зажигала затем лампу. После поцелуя он не мог произнести ни слова. Ласковое пожатие ее рук помешало ему схватить ее в объятия. Но сам поцелуй зажег в нем кровь и отозвался в душе сладкой музыкой, на которую ответил каждый атом его жизненных сил. Если бы он потребовал от нее поцелуя как причитающуюся ему награду, то получил бы его от нее, быть может, в совсем безразличной или в лучшем случае нейтральной форме. Но она протянула в темноте к нему губы сама, и это был уже горячий, живой, одухотворенный поцелуй. Ее губы не сразу оторвались от него.

Затем, когда зажглась лампа, он посмотрел Маретте Радисон в лицо. Он знал, что его лицо пылало. Он даже не хотел этого скрывать и сгорал от нетерпения прочесть поскорее то, что могло быть написано у нее в глазах. И он был удивлен, почти поражен. Поцелуй нисколько не смутил Маретту. Точно его и не было вовсе.

Она нисколько не сконфузилась, и цвет ее лица ничуть не изменился. Его поразила только ее смертельная бледность, еще более увеличивавшаяся от черного цвета ее волос и странного выражения ее глаз. А это вовсе не имело никакого отношения к поцелую. Это было от страха, который тут же, на его глазах, стал сходить с ее лица, пока наконец не сошел совсем, и она виновато улыбнулась дрожавшими губами.

– Он был очень разозлен, – сказала она. – Как скоро, Джимс, некоторые мужчины теряют самообладание!..

Маленькое дрожание в ее голосе, ее напряженные усилия держать себя в руках и насмешливая улыбка, которой сопровождались эти слова, так и побуждали его сделать то, от чего несколько минут тому назад удержало его ее рукопожатие, а именно схватить в объятия. То, что она пыталась скрывать от него, для него было ясно как на ладони. Она находилась в опасности гораздо большей, чем тогда, когда она спокойно и безбоязненно действовала в казарме. И она все еще боялась какой-то угрозы. Она менее всего хотела, чтобы он догадывался об этом, и все-таки он догадался. И вдруг он ощутил в себе новую силу. Это была сила, которая исходит из сознания человеком своей власти над кем-нибудь, своего господства и физического превосходства. Он понял, что эта девушка уже принадлежит ему и что теперь обязанность защищать ее лежит на нем. И он решил ее защищать. Маретта увидела по его глазам происшедшую в нем перемену. Воцарилось молчание. А снаружи в это время неистовствовала непогода. Раскаты грома сотрясали кровлю. Окна дребезжали под напором ветра и дождя. Посмотрев на нее, Кент вдруг почувствовал в себе прилив сил и, нахмурив брови, кивнул в сторону окна, в которое Муи подал свой сигнал.

– Эта ночь специально для нас, – сказал он. – Бежим!

Она не ответила.

– Ведь в глазах закона я убийца, – продолжал он. – Вы спасли меня. В глазах закона вы тоже преступница. Глупо оставаться здесь. Это подобно самоубийству. Если Кедсти…

– Если Кедсти не сделает сегодня того, что я приказала ему, – ответила она наконец, – то я убью его!

Спокойствие, с которым она это сказала, упрямый огонек в ее глазах не дали ему говорить. И ему снова стало казаться, как это было в больнице у Кардигана, что перед ним стоит ребенок и по-детски смотрит на него. Если некоторое время тому назад она и проявляла страх, то теперь о нем не было и помину. Она даже не была нервно настроена. Выражение глаз было вполне спокойное, и они были прекрасны. Она и забавляла его и разочаровывала. Против такой детской самоуверенности он чувствовал себя бессильным. Ее могущество было гораздо сильнее, чем его сила и решительность. Она тотчас вырыла между ними пропасть, через которую можно было бы перекинуть мост только путем убедительных, горячих просьб и угроз, но не путем насилия.

Насмешливая улыбка все еще дрожала у нее на губах, но вдруг выражение ее глаз сразу потеплело.

– Известно ли вам, – задала она ему вопрос, – что по нашим древним, священным северным законам вы принадлежите мне?

– Да, я слышал о таких законах, – ответил он. – Сто лет тому назад я действительно был бы вашим рабом. Если они действуют и поныне, то я от этого только счастлив.

– Теперь вы понимаете, в чем дело, Джимс? По всей вероятности, вам не пришлось бы существовать. Я полагаю, что вас все-таки повесили бы. И вот я спасла вашу жизнь. Поэтому ваша жизнь принадлежит теперь мне, и я настаиваю на действии такого закона. Вы – моя собственность, и я могу делать с вами что хочу, пока не отправлю вас по реке на Север. И вы сегодня не убежите. Вам все равно придется ждать каравана Лазелля.

– Лазелля? Жана Лазелля?

– Да. Вы с ним знакомы? – спросила она. – Вот почему вы должны здесь ожидать. Мы уже отлично и заблаговременно устроили все. Когда будет проходить мимо нас на Север караван Лазелля, то вы отправитесь с ним. Об этом не узнает ни одна душа. Здесь вы будете находиться в полной безопасности. Никто не догадается, что вы живете в доме самого инспектора Кедсти.

– Но вы, Маретта?..

Он вдруг спохватился, вспомнив, что она запретила ему расспрашивать ее.

Маретта слегка пожала плечами и кивнула головой.

– Здесь довольно сносно, – сказала она. – Я здесь живу уже несколько недель, и со мною ничего не случилось. Я в полной безопасности. Инспектор Кедсти с той самой поры, как ваш краснолицый друг О’Коннор наткнулся на меня в тополиной аллее, не смеет показать сюда и носа. Он не осмеливается даже ступить и на лестницу. Это – демаркационная линия. Я вижу, что вы уже удивлены. Вы уже задаете себе массу вопросов. Ну что ж, в добрый час, месье Джимс! А я…

Что-то жалостное прозвучало вдруг в ее голосе, и она повалилась в громадное кресло с высокой спинкой, которое так любил Кедсти. У нее был усталый вид, и Кенту казалось, что она вот-вот заплачет. Ее пальцы нервно теребили кружево, свешивавшееся с рукава, и больше чем когда-нибудь он убедился в том, как она была беспомощна и слаба и как в то же время была храбра и непобедима. В ней что-то кипело подобно огню. Вспышки этой силы в ней угасали, как если бы в ней погас и сам огонь; но когда она подняла голову и посмотрела на него снизу из своего громадного кресла, то в ее тоскливом, чисто детском взгляде он снова увидел этот огонь. И снова она перестала быть женщиной. В ее широко открытых, удивительно синих глазах снова засветилась душа ребенка. Два раза и раньше он видел это чудо, и оно захватило его и теперь, как в первый раз, когда она стояла перед ним в лазарете у Кардигана, прижавшись спиной к двери. Но как она изменилась тогда, так изменилась и теперь, не моментально, а постепенно, и вновь между ними встала непреодолимая пропасть. Беспокойство еще жило в ней; и все-таки она была от него так же далека, как солнце.

– Я хотела бы ответить на все ваши вопросы, – начала она низким, усталым голосом. – Мне хотелось бы, чтобы вы знали все, потому что я… я полагаюсь на вашу порядочность, Джимс. Но я не могу… Это невозможно… Это выше моих сил. И если бы я сделала это… – Она безнадежно махнула рукой. – Если бы я рассказала вам все, я тотчас же разонравилась бы вам. А мне хотелось бы, чтобы я вам нравилась, хотя бы до тех пор, пока вы не уедете отсюда с караваном Лазелля.

– Ну а если я действительно туда отправлюсь, – задал он ей вопрос, – то найду ли эту вашу Долину Молчаливых Призраков? Примет ли она меня к себе на всю мою жизнь?

И он с радостью увидел, как весело вдруг засветились ее глаза. Она даже и не пыталась скрывать своего удовольствия. Ей понравилось его решение. Это подтвердили выражение ее глаз и улыбка.

– Я рада, Джимс, что вы наконец приняли такое решение, – ответила она. – И думаю, что в свое время вы найдете эту долину, потому что…

Ее упорный взгляд заставил его почувствовать себя более безнадежно, чем если бы он был ее рабом. Точно она забыла, что и он тоже живой человек с чувствами, волей и характером, и старалась заглянуть ему в самое сердце, чтобы увидеть то, что было в нем еще до разговора с нею.

А затем, все еще теребя кружево пальцами, она продолжала:

– Вы ее найдете, это вполне возможно, потому что вы не такой человек, чтобы скоро сдаться. А хотите знать, почему я пришла к вам, когда вы лежали у доктора Кардигана? Прежде всего я сгорала от любопытства. Как и почему именно я заинтересовалась судьбой того человека, которого вы освободили, – это вас не касается. Я также не могу сообщить вам, по какой именно причине я появилась в этих местах. Не скажу ни слова и о Кедсти. Возможно, что в свое время вы все это узнаете. Но тогда уже я нравиться вам больше не буду. Целых четыре года я влачила одинокую жизнь. Это было ужасно. Еще немного – и я бы умерла. А затем случилось то, что привело меня сюда. Можете вы догадаться, где все это происходило?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, – ответил он.

– В Монреале, в этом городе, который многим так нравится…

– Вы там учились?

– Да. В институте Villа-Маriа. Я попала туда поздно, когда мне было уже шестнадцать лет. Там ко мне относились хорошо. Пожалуй, даже любили меня. Но каждый вечер я твердила только одну молитву, я молилась только об одном. Ведь вы знаете, что представляют для нас, северян, наши три реки: Атабаска – это наша бабушка. Невольничья – наша мать, Макензи – ее дочь. И над всеми ими царит наша богиня Ниска в образе Серой Гусыни. Я молилась только о том, как бы поскорее вернуться к ним обратно. В Монреале всегда так шумно, всюду народ, тысячи и десятки тысяч людей, их так много, что я сразу же почувствовала себя в полном одиночестве, заболела душой и собиралась обратно. Потому что во мне, Джимс, течет кровь Серой Гусыни. Я люблю леса. Богиня Ниска ведь не живет в Монреале. Там не восходит ее солнце. Там нет такой луны, как у нас. Тамошние ветры не умеют напевать наших историй. Даже воздух совсем другой. Люди смотрят на вас как-то иначе. Там, за тремя реками, я всегда любила людей. В Монреале же я научилась их ненавидеть. А потом все это случилось, и я принуждена была приехать сюда. Пришлось увидеться с вами, потому что…

Она хрустнула пальцами.

– Потому что, – продолжала она, – после этих четырех ужасных лет вы были первым человеком, который вел громадную, красивую, самоотверженную игру до конца. Не спрашивайте, как я это узнала. Не допытывайтесь у меня ни о чем. Мне стало известно, что вы не умрете, что вы останетесь в живых. Мне об этом сказал Кедсти. И когда я разговаривала тогда с вами, то мне было уже известно, что вы затеяли громадную игру, и я решила вам помочь. Все это я говорю вам для того, чтобы вы убедились, что я верю вам, и, конечно, вы не должны разочаровывать меня в этом моем доверии. Вы не должны требовать от меня, чтобы я раскрыла перед вами все мои карты. Вам все еще необходимо продолжать свою игру. Я веду свою, а вы продолжайте свою. А чтобы сыграть ее до конца, вы должны уехать отсюда с караваном Лазелля и оставить меня с Кедсти одну. Вы должны забыть обо всем, что здесь произошло. Вам придется оставаться равнодушным и ко всему тому, что может еще произойти впереди. Все равно вы не сможете мне помочь. Вы только причините мне страдание. И если когда-нибудь со временем вам удастся найти Долину Молчаливых Призраков, то, разумеется…

От нетерпеливого ожидания его сердце забилось, точно молот.

– Вы найдете меня там! – закончила она таким упавшим голосом, что он был похож скорее на шепот.

Она устремила взгляд куда-то далеко, но не в его направлении. Затем улыбнулась, и тоже не ему, а чему-то другому и как-то полубезнадежно.

– Мне будет жаль, если вы не проберетесь туда, – сказала она и посмотрела на него глазами, похожими на голубые цветки. – Вы знаете, что за Форт-Симпсоном, если пройти между двух Наганни в западном направлении, будет Великая Серная страна?

– Да. Это там, где погибли Кильбан со своей партией? Индейцы называют ее Проклятой страной. Вы имеете в виду ее?

Она кивнула головой.

– Ни одно живое существо, – продолжала она, – не может пробраться через Серную страну. По крайней мере, так утверждают. Но это неправда. Я проходила через нее сама. За этой самой Серной страной и находится Долина Молчаливых Призраков, как раз если идти между северным и южным Наганни. Именно этим путем вы и должны идти, если пожелаете туда добраться, Джимс, потому что иначе вам пришлось бы отправиться кружным путем от Доусона или Скагуэя, а сама страна эта так велика, что вы не обойдете ее и в тысячу лет. Там вас не найдут никакие сыщики в мире. Вы будете там совершенно свободны. Вот и все, что я хотела вам сказать. Больше вы не добьетесь от меня ничего. Не задавайте мне вопросов, потому что все равно я вам на них не отвечу.

Он стоял безмолвно, смотрел на нее. Потом уже спокойно, ровным голосом сказал:

– Маретта, я буду продолжать свою игру так, как вы хотите, чтобы я ее продолжал, потому что я люблю вас. Я не хочу кривить душой, говоря вам эти три слова. И я буду защищать вас, если понадобится, до последней капли крови. Но если я отправлюсь с караваном Лазелля, то обещаете ли вы мне…

Голос его дрогнул. Он старался подавить в себе сильное волнение. Ни малейшим движением ресниц она даже и виду не подала, что слышала его объяснение в любви. Она прервала его прежде, чем он успел окончить.

– Я ничего не могу вам обещать, что бы вы ни делали, Джимс. Джимс, скажите, ведь вы не такой человек, как все остальные, которых я научилась ненавидеть? Зачем же вы настаиваете? Если и вы такой же, как и они, то да, вы можете сейчас же уходить отсюда и не дожидаться каравана Лазелля. Но выслушайте меня. Ведь эта буря не будет продолжаться целые часы. Если вы ожидаете награду за продолжение вашей игры именно от меня, то я не задерживаю вас. Можете идти. Я разрешаю вам.

Она была очень бледна. Она поднялась с большого кресла и стала перед Кентом. Ни в ее голосе, ни в манере не было ни малейшего признака гнева, но глаза ее блестели как звезды. Что-то было в них такое, чего он не замечал в них раньше, и вдруг сердце его похолодело как лед. Со стоном он протянул к ней руки.

– Но ведь я же не убийца, Маретта! – воскликнул он. – Поймите это! Я вовсе не убивал Джона Баркли!

Она не ответила ему.

– Вы не верите мне! – продолжал он кричать. – Вы думаете, что именно я убил Джона Баркли и что вам объяснился сейчас в любви убийца!

Она вздрогнула. Точно холодная электрическая искра пронизала ее всю. Только потому, как вдруг краска вспыхнула у нее на щеках, он и мог догадаться, что было что-то ужасное, что-то такое, что она скрывала и за что принуждена была бороться, когда она стояла перед ним, тесно сжав руки. Потому что у нее в лице, в ее глазах, в тех слезах, которые комом подступали ей к горлу, он в этот момент ясно видел с трудом скрываемое ужасное страдание. А затем все это прошло, даже когда он снова с настойчивостью стал выгораживать себя и доказывать ей, что он не виновен.

– Я не убивал Джона Баркли!

– Да я даже и не думаю об этом, Джимс! – возразила она. – Есть кое-что другое…

Оба они позабыли о буре. А она завывала и стучалась к ним в стекла со двора. Но вдруг сквозь ее монотонный плач до них долетел звук, и Маретта вздрогнула так, точно ее поразила молния. Кент тоже бросился к окошку.

Послышались удары о что-то металлическое, которые уже и раньше предупреждали их о приближавшейся опасности. Но теперь они были настойчивее. Казалось даже, что, не довольствуясь этим, кто-то громко кричал со двора. Это было более, чем простое предупреждение, это была тревога по поводу уже близкой и неминуемой угрозы. И только в эту минуту Кент вдруг увидел, как Маретта схватилась руками за горло и как в глазах у нее вдруг вспыхнул огонь; а затем она вдруг заплакала и стала вслушиваться в долетавший до нее звук.