Цитаты — стр. 3

В том-то и беда с настоящим: удержать его невозможно, только наблюдать, и то позже, с такого гигантского расстояния, словно память - звёздная россыпь в сумерках за окном.

Я никогда никого не винила в той аварии, и меньше всего Тайлера. Это была судьба. Спустя десять лет я стала думать по-другому - я стала взрослой. Эта авария всегда заставляла меня вспоминать о женщинах апачей и обо всех решениях, из которых состоит жизнь: о выборе, который делают люди вместе или порознь и который ведёт к какому-то событию. Песчинки, бессчетные песчинки, спрессовались в осадочную породу, а потом в камень.

Девушки с легкостью оперировали сложными терминами. Некоторые, например «вторая волна», я слышала и раньше, хотя и не понимала, что они означают. Другие, как «гегемонная маскулинность», я не могла произнести ни вслух, ни мысленно. Я сделала маленький глоток горькой жидкости, и в этот момент мне стало ясно, что девушки рассуждают о феминизме. Я уставилась на них так, словно они – музейный экспонат. Я никогда не слышала, чтобы кто-то употреблял слово «феминизм» иначе, чем в осуждающем смысле. В университете Бригама Янга фразой «ты рассуждаешь, как феминистка» можно было закончить любой спор. И она означала, что другая сторона проиграла.

Я не могла передать словами, что чувствовала, когда слышала это слово. Шон хотел унизить меня, вернуть в прошлое, к моему прежнему представлению о себе. Но это слово не возвращало меня в прошлое – наоборот. Каждый раз, когда он говорил: «Эй, Ниггер, подними балку!» или «Подай мне уровень, Ниггер!», я возвращалась в университетскую аудиторию, где передо мной разворачивалась человеческая история, и я искала свое место в ней. Истории Эммета Тилла, Розы Паркс и Мартина Лютера Кинга всплывали в моей памяти каждый раз, когда Шон кричал: «Ниггер, переходи на следующий ряд!» Видела их лица на каждой балке, которую тем летом варил Шон. К концу лета я наконец поняла то, что должна была понять сразу же: человек может организовать великий марш за равенство, человек, лишенный свободы, должен за нее бороться.

Книги отличаются друг от друга и излучают свет, они проворны, как вьюрки, обитающие на изолированных островах. Но у них есть общее ядро, настолько очевидное, что его принимают за нечто само собой разумеющиеся. Каждая книга предполагает, что страх и гнев, насилие и страсть, ярость, приправлена спонтанным умением прощать, — то есть свойства так называемого «героя» — это всё, что в конечном счёте имеет значение. Это, конечно, детское кредо, на волосок от веры в то, что Творец Вселенной способен снизойти до вынесения приговоров, будто судья в федеральном суде.

Быть человеком – значит путать красивую историю со значимой и думать, что жизни – нечто огромное и двуногое. Это ошибка: у жизни гораздо больше конечностей, и мир погибает именно потому, что ни один роман не в силах сделать борьбу за планету столь же убедительной, как битву между несколькими заблудшими душами.

Ох уж эти мужчины, внезапно подумала я. К чему они вечно глотают боль, загоняют внутрь себя, в укромные уголки души, сжимают ее, как мышцу?