Цитаты — стр. 4

А не является ли любовь чистым эгоизмом, не любит ли он девушку, потому что она, обманываясь, в свою очередь заставляет его считать себя лучше, чем есть. Думает: обычно это и есть причина, по которой влюбляются. Один влюбляется, потому что другой дает ему возможность казаться себе лучше, чем он есть на самом деле. В любви не важен другой. Важно, что другой заставляет нас чувствовать. Без другого мы — ничто.

Ожидание — состояние не пассивное. Оно подразумевает серию действий, даже несущественных, которые что-то изменяют. Подлить чернил в штемпельную подушечку, отточить карандаш или разложить скрепки — все это может обострить чувства и побудить к размышлению. То же самое — пойти к кофейному автомату, взять пластиковый стаканчик, наполнить его, насыпать сахара, размешать. Ожидание — это покой обманчивый.

Тони устремляет в бумаги взгляд, но ряды цифр быстро его утомляют. Пятерки видятся ему чванными толстяками, а единицы – сухопарыми эгоистами. Не отдавая себе в этом отчета, он вместо сведения баланса набрасывает на полях рисунки: появляется дерево, потом – змея и, наконец, на верхнем широком поле – облако. Здесь дело стопорится. Рисовать облака – самое сложное. Это не всякому удается. Ему думается, что это штука серьезная, столь серьезная, что справиться с этим делом могут только дети. Дети рисуют облака, похожие на мягкие завитки на шкуре барашка.

Как только пациент приходит в себя после анестезии, к изголовью его постели для беседы подходит врач.
– Есть вероятность, что вы потеряете способность слышать левым ухом.
– Невозможно! Это же трагедия!
– Ну все не так страшно. У вас есть другое ухо, оно полностью здорово, так что вы сможете жить обычной жизнью.
– Да вы ничего не понимаете! Мне не нужна нормальная жизнь. Если я не буду слышать одним ухом, меня уволят из авиации.
– Пока что можно только ждать…
– Прооперируйте меня еще раз, сделайте хоть что-нибудь. На риск мне плевать.
– С такой инфекцией вы были на волосок от смерти. Радовались бы, что выжили!
– Вся штука в том, что я хочу не жить. Я хочу летать.

Сеньор Эрасмо с профессиональной сноровкой вскрывает конверт и начинает зачитывать несколько вкривь и вкось написанных строчек. Сын пишет матери, что работает на фабрике по производству красок, что питается хорошо, что, когда скопит денег, вернется домой… Женщина по ходу чтения кивает, и слезы счастья бегут по ее щекам.
– Прошу прощения, сеньор авиатор! – подходит другой горожанин. – А не могли бы вы взглянуть, нет ли там чего-нибудь на имя Леонардо Лючетти Санчес?
Тони бросает косой взгляд на сеньора Эрасмо, но тот только пожимает плечами. Так что он снова энергично начинает рыться в мешке. Перед столом вырастает очередь, и образуется импровизированная почтовая контора. Тони не понимает многих слов, обращенных к нему, но зато хорошо понимает все жесты. В этих письмах нечто более ценное, чем золото. Сидя за дощатым столом, ежась в кожаной куртке летчика, на самом южном аэродроме планеты, продуваемом острым, как кинжал, ветром, он видит, как самые разные люди – всех возрастов и состояний – смеются и плачут, извергают проклятия и оттаивают. И чувствует, что жизнь его связана с другими жизнями. Он вручает письма, и сердце его тоже тает.

Однажды по радио он слышал выступление полковника Де-ля-Рока и знает по собственному опыту, что его слова, как вирус, передают веру. И это та вера, которая мобилизует. Та, которая людей объединяет, сначала немногих, затем их число растет, пока не образуется великое братство, радостно выступающее в поход за лучший мир. И когда на пути их правды появляется препятствие, его отодвигают в сторону; если вдруг на дороге растет дерево, его срубают со счастливой евангельской улыбкой ради блага человечества, которое они собой представляют. Потому что те, кто ошибается, естественно, каждый раз не они, а другие.
Фашизм превратился в религию, которой не нужны церкви.
Единственное, чего он желал бы, так это чтобы Мермоз не забыл, что единственная родина авиаторов – воздух.

Как бы то ни было, всë сильно изменилось с тех пор, как ушëл месье Дора, а компания оказалась национализирована. И как грибы после дождя появились управленцы и функционеры, знать ничего не желающие о пионерах авиации, зато много думающие о финансах. Авиация родилась как приключение, а стала превращаться в бизнес.