Писателями становятся не после сотни отказов, а после одного признания

Автор: Томас Свик

Я закончил свою первую книгу зимой 1983 года. Я писал ее от руки в блокнотах с желтыми отрывными листами. Поставив точку, я размашисто вывел «Конец» – что невозможно воспроизвести на клавиатуре. А потом я пошел в бар – отпраздновать свою одинокую победу пивом.

По возвращению домой из Польши я жил с родителями в Нью-Джерси. Я приехал в Варшаву неделю спустя после того, как утвердилось движение «Солидарность», устроился на работу учителем английского языка, а месяцем позже женился. Я все еще был в Польше, когда 13 декабря 1981 года в стране ввели Военное положение [1]. Перед тем, как уехать в США, осенью, я вместе с тысячами поляков совершил паломничество к чудотворной иконе Черной Мадонны в Ченстохову [2].

Те девять неповторимых дней легли в основу рукописи. Паломничество было не просто венцом моей поездки в Польшу. Я будто погрузился в отдельный мир. Природа, люди, их песни и беседы, дух истовой веры и мятежа (еще действовало Военное положение) – все это, включая истории и воспоминания прошедших двух лет, было описано в книге. Я совместил в ней религию и политику, прошлое и настоящее, и показал, насколько тесно все это переплетено в Польше.

В следующие две недели я каждое утро наведывался на Сауз Мэйн стрит, в юридическую контору отца, и печатал книгу на машинке его секретарши. А по вечерам, дома, мама вычитывала набранный за день текст. Я правил и перепечатывал, пока в итоге не получил чистую, профессиональную рукопись, которую можно было выслать любому, кто заинтересуется.

Но желающих было немного. Литературные агенты и издатели отвечали на мои запросы (это было еще в те времена, когда издательства отвечали на письма) отказами, написанными в обобщенно вежливом, обезличенном стиле. Они вызывали досаду, но ничуть не удивляли. Работая над книгой, я сходил на лекцию в местном университете – ее вел писатель-романист, когда-то работавший в крупном издательстве. Он рассказывал, что прочесть все рукописи было в принципе невозможно – так много их присылали. И он нашел выход: читал первую страницу, последнюю и одну страницу из середины. Если рукопись не впечатляла, он писал отказ. Меня расстроила эта система произвольного отбора – три страницы из возможных трехсот! – но чем больше я размышлял над ней, тем более логичной она мне казалась.

Из нескольких отказов я понял, что книга о паломничестве в Польше не рассчитана на массового читателя. «Польша» и «паломничество» – теперь я могу сказать, что эти два слова как будто предвосхитили грядущую волну книг о паломничестве в Испании (но на тот момент до «Дневника мага» Пауло Коэльо оставалось еще четыре безмятежных года). Но даже не зная об этом, я понимал, что Польша сама по себе непривлекательна (хотя в течение двух лет польские события не сходили с первых страниц газет), и что мне предстоит долгая работа. Тяга к безызвестному обрекает на одиночество. Даже мое паломничество считалось чем-то из ряда вон выходящим.

Постепенно я познал одержимость, которая охватывает тех, кто сперва написал книгу, а потом стал искать издателя. Такие люди кажутся нормальными, они в состоянии поддерживать интеллектуальную беседу, но какой-то частью мозга они постоянно думают о своей неизданной рукописи. Их тяготит ее бесформенность, ее незавершенное состояние.

В польском языке есть подходящее выражение – pisać do szuflady (писать в стол). В Польше решающим фактором была идеология, а не качество продукта, в то время как в США решающую роль играла финансовая выгода. «Какая разница между капитализмом и коммунизмом?» – так начинается старый советский анекдот, который иногда приписывают Джону Кеннету Гэлбрейту. «Капитализм – это когда человек эксплуатирует человека, а коммунизм – это то же самое, только наоборот». Я подобрал новое объяснение: коммунисты не пропускают книги за идейное содержание, а капиталисты – за невостребованность. Такая ситуация превращает непризнанных писателей в первом случае – в диссидентов, а во втором – в убогих ничтожеств.

Творцы, масса отвергнутых писателей (а тогда, до эпохи самиздата, их было гораздо больше, чем сейчас), не в состоянии отпустить свой труд, который они привнесли в ничего не подозревающий мир. То, что он никогда не будет прочтен, омрачает их радость и делает худшие дни еще горше. Они не смогут жить полной жизнью, пока их рукопись не пройдет редактуру (косметическую хирургию), верстку и печать (окукливание), пока не свершится триумфальное событие – превращение рукописи в книгу. И поэтому они никогда не теряют след, никогда не прекращают поиски. Они постоянно ищут новых агентов, маленькие издательства – кого-нибудь, кто сможет признать их талант и шансы на победу. В книжных магазинах они проглядывают корешки книг схожих жанров и берут на заметку имена профессионалов, упомянутых в благодарностях. Они ищут потенциального лидера. Так же, как писатели ищут в повседневности материал для творчества, неизданные авторы прочесывают ее в поисках рынков сбыта.

Однажды на вечеринке в Принстоне я познакомился с молодым англичанином – литературным агентом из Нью-Йорка. Он изъявил желание взглянуть на мою рукопись. Я выслал ее почтой – и на деле это было не так легко, как на словах. Мне пришлось ее скопировать (а моему отцу – превысить месячный бюджет на бумагу) и перевязать крест-накрест стопку листов двумя резинками. После я уложил рукопись в подходящую коробку и упаковал в простую коричневую бумагу. Сверху я аккуратно написал адреса отправителя и получателя. В конце концов я отвез посылку на почту, где ее взвесили, проштамповали и отложили в сторону, пока я искал, чем расплатиться за пересылку.

Спустя несколько недель агент вернул ее – полагаю, этим занималась его секретарша – с запиской, без которой и так было ясно: отказ. Но он похвалил мой стиль: сказал, что у меня отлично получается фиксировать диалоги, и предположил, что я мог бы попробовать себя в художественной прозе. Меня – молодого писателя-путешественника – его совет привел в ярость.

Весной моя жена вернулась из Польши, и мы переехали в Филадельфию, где она поступила в аспирантуру. Я нашел работу – вести ежемесячную колонку для одной медицинской организации – и засел за новую книгу. Было ясно, что книге о паломничестве суждено пылиться в столе, и я начал писать более подробную историю о моем длительном пребывании в Польше. Она состояла из отдельных эссе, изложенных в хронологическом порядке: Варшава, колледж английского языка (где я преподавал), Военное положение (эта глава должна была в основном состоять из выписок, взятых из моего дневника). После того, как я с муками сократил книгу на две трети, оказалось, что самая большая часть была отведена паломничеству. Моей целью было написать такую книгу, которая расскажет о народе, его культуре и обычаях, и повседневной жизни на протяжении определенного исторического периода. Такая книга будет востребована, думал я, и выделится среди остальных изданий на политическую тематику.

В итоге я нашел литературного агента – одну приятельницу в Филадельфии, которая была новичком в этой области. Я печатал главы на новой машинке (черновики я по-прежнему писал от руки) и отправлял их ей по очереди. Отрывки из глав я рассылал в журналы, в основном в Нью-Йорк. Их ответы пополнили мою коллекцию отказов.

Как-то раз, еще на первом семестре колледжа, я сдал один из последних экзаменов и решил вознаградить себя походом в кино. Фильм назывался «Сова и кошка», и главным героем там был непризнанный писатель. В одной из сцен он открывает почтовый ящик и достает письмо с отказом. Это была просто мизансцена – мол, он неудачник, – но именно ее я и запомнил. Я был тогда желторотым студентом, мечтал стать писателем и потому при виде этой сцены меня охватила нежная тоска. Для меня отказ был желанным знаком, ценным доказательством того, что этот человек был тем, кем я жаждал быть – писателем. Я не мог дождаться, когда и мне будут слать отказы. На сегодняшний день, когда большинство издателей просто-напросто игнорируют ненужные предложения, психологическая значимость ответа стала еще более очевидной. Отказ – он разочаровывает, но все же доказывает, признает то, что ты – писатель, который что-то да написал. А когда ответа нет – то и ты как писатель не существуешь. Неужели невротики по своей натуре склонны к писательству, или же жизнь, проведенная в ожидании одобрения других, превращает писателя в невротика?

За несколько недель до Рождества я вернулся с работы домой и обнаружил в почтовом ящике письмо от «Плаушерс» [3]. Оно извещало, что Филипп Левин, новый редактор журнала, принял к публикации мою рукопись «Военное положение: дневник» (Martial Law Journal).

Почему в бейсбол так сложно играть? Потому что лучшие игроки промазывают две трети всей игры. А у нас, «свободных художников», показатели и того ниже. Месяцами мы промахиваемся и переживаем такие падения, которые прикончат карьеру любого члена лиги. Но нам не важны средние показатели, ведь одно письмо о том, что рукопись принята, сводит на нет все предыдущие отказы. В этом и состоит вся прелесть, вся спасительная милость книгописания: тебе не нужен никто, кроме редактора – или издателя, который скажет «да», и все, что было до этого, станет ничтожным. Письмо о принятии – это не просто полный успех, это успех, который чудесным образом стирает всю череду неудач.

Спустя два года, после сорок одного отказа (для тех, кому интересны цифры), мою рукопись приняло издательство «Тикнор и Филдс» (в выходных данных книги значится как «Хафтон Миффлин»). На книгу напечатали рецензию в журнале «Нью-Йорк Таймз Бук Ревью» [4]. И еще небольшой отзыв появился в «Нью-Йоркере» – в нем очень хвалили главу про паломничество.

[1] Военное положение в Польше — период военного правления в ПНР, осуществлявшегося Военным советом национального спасения во главе с генералом Войцехом Ярузельским.
[2] Чудотворная икона Богородицы – главная святыня Польши и одна из самых почитаемых святынь центральной и восточной Европы, находится в монастыре Ясна Гура, в городе Ченстохова.
[3] Плаушерс (Ploughshares) – литературный журнал в США.
[4] Нью-Йорк Таймз Бук Ревью (New York Times Book Review) – еженедельный журнал, посвященный обзорам художественной и научной литературы.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ