Исследование повести Ф.М. Достоевского «Хозяйка». Часть II

IЧасть.

Если первая часть повести была невероятно сложна и запутана, но вполне доступна для понимания, то вторая обнажает такие странные тайны и образы, что поначалу даже не знаешь, можно ли все это расшифровать и объяснить. Признаюсь, «Хозяйка» шокировала меня, вторая часть ее дала понять, что Достоевский показывает нам предысторию Катерины, как Bell Dame, как мощного символа и мистического образа европейской мифологии и литературы.

Вторая часть повести раскрывает внешность Катерины и мы понимаем, что она соответствует канону этой героини у Гоголя, Эдгара По - классическому канону внешности Bell Dame, описанной многими поэтами и писателями: белая, как снег кожа; черные волосы; невероятная красота. У Достоевского (и не только) этот образ дополнен еще и черными глазами. Мы увидим его в Дуне Раскольниковой, в Настасье Филипповне, в генеральше Ахмаковой и Анне Версиловой, в Грушеньке. Соответствует ли ему Катерина? Да. Однако, заметить это непросто. Достоевский словно бы специально не дает описание ее внешности целиком, а разделяет на части. Тем не менее, о чудесной красоте девушки мы знаем по многочисленным упоминаниям в тексте, все так и зовут ее красавицей. О бледной коже Катерины мы встречаем прямые упоминания в тексте в обеих частях повести, а из нижеследующего отрывка из второй части мы узнаем о черных глазах и соболиных бровях.

... а двинь только бровью своей соболиною, поведи черным глазом, мизинцем одним шевельни, и отдам тебе назад любовь твою с золотою волюшкой; только будет тут, краса моя гордая, несносимая, и моей жизни конец!

Есть и еще один отрывок в тексте повести, дающий информацию о внешности героини.

Она потупила глаза, и черные, смолистые ресницы, как острые иглы, заблистали на светлых щеках ее…

Любопытно, что Василий видит глаза Катерины, как голубые, а Мурин- как черные.

Литературный прототип Настасьи Филипповны.

Кроме того, по мере работы над повестью становится ясно, что Катерина из «Хозяйки», ее история, характер – есть, по сути, образ и история Настасьи Филипповны. Так, Мурин - Тоцкий, он также похищает и неволит героиню, причиняя ей страдания. Муки совести девушки из-за ее нравственного падения, смерть ее родных, внешность - практически все тождественно образу Настасьи Филипповны, что едва ли можно считать совпадением, учитывая то, что из всех женских героинь Достоевского (не только из рассказов и повестей, но и из романов) Катерина «Хозяйки» представлена особенно ярко, подробно и любовно. Невероятно детально раскрыта ее предыстория, ярко и мощно описаны ее характер, эмоции, чувства к Орыднову. Раз Достоевский уделял ей такое большое значение, мы можем не сомневаться в том, что этот образ его сильно увлек.
Катерина, как воплощение Bell Dame, описана у Достоевского очень в его стиле, в ней есть странная склонность к истерикам, возвышенный пафос страдания. Все это также напоминает нам о Настасье Филипповне.

— Что ты? что с тобою? — говорил Ордынов, очнувшись совсем, всё еще сжимая ее в своих крепких и горячих объятиях, — что с тобой, Катерина? что с тобою, любовь моя?
Она тихо рыдала, потупив глаза и пряча разгоревшееся лицо у него на груди. Долго еще она не могла говорить и вся дрожала, как будто в испуге.
— Не знаю, не знаю, — проговорила она наконец едва слышным голосом, задыхаясь и почти не выговаривая слов, — не помню, как и к тебе зашла я сюда… — Тут она ещё крепче, еще с большим стремлением прижалась к нему и в неудержимом, судорожном чувстве целовала ему плечо, руки, грудь; наконец, как будто в отчаянье, закрылась руками, припала на колени и скрыла в его коленях свою голову. Когда же Ордынов, в невыразимой тоске, нетерпеливо приподнял и посадил ее возле себя, то целым заревом стыда горело лицо ее, глаза ее плакали о помиловании и насильно пробивавшаяся на губе ее улыбка едва силилась подавить неудержимую силу нового ощущения. Теперь она была как будто снова чем-то испугана, недоверчиво отталкивала его рукой, едва взглядывала на него и отвечала на его ускоренные вопросы, потупив голову, боязливо и шепотом.

Отметим, что эпизод с рыданиями Катерины, да и все ее поведение в целом, практически идентично «Безжалостной красавице» Китса. Там героиня также плачет и страдает, находясь рядом с рыцарем в гроте. О причине ее страданий и специфике ее чувств к рыцарю много рассуждают исследователи, я также пишу об этом в своей работе, посвященной данной балладе.

Ввела меня в волшебный грот
И стала плакать и стенать.
И было дикие глаза
Так странно целовать.
She took me to her elfin grot,
And there she gaz'd and sighed deep,
And there I shut her wild sad eyes--
So kiss'd to sleep.

(ссылка на исследование этой баллады в профиле автора)

— Нет, не бывать мне твоей первой любой, — сказала она, — нет, нет, — повторяла она, покачивая головою, задумавшись, тогда как улыбка опять тихо прокрадывалась по лицу ее, — нет, — сказала она наконец, рассмеявшись, — не мне, родной, быть твоей любушкой.
Тут она взглянула на него; но столько грусти отразилось вдруг на лице ее, такая безвыходная печаль поразила разом все черты ее, так неожиданно закипело изнутри, из сердца ее отчаяние, что непонятное, болезненное чувство сострадания к горю неведомому захватило дух Ордынова, и он с невыразимым мучением глядел на нее.

Интересно, что Катерина нарекает себя именно сестрицей Ордынову, так она вводит его в круг "мужчин - братьев " (вспомним упоминаемую девушкой сказку ). Ордынова она просит стать не ее любовником, а ее братом, что также соответствует образу феи из «Безжалостной красавицы» Китса, как и образу Мертвой Царевны Пушкина, для которой богатыри были именно братьями, а не женихами. Интересна и деталь с девственностью Ордынова, потому что она дает нам повод вспомнить о девственности Рогожина, героя одержимого Настасьей Филипповной точно также, как одержим Катериной и герой «Хозяйки». Да и другие герои из разных интерпретаций истории Bell Dame практически всегда наделены не только особым духовным зрением, но и особой чистотой. Даже то, как описаны переживания и поведение этих героев очень схоже. Итак, сравним героев "Хозяйки" с персонажами "Идиота", мы понимаем, что эти образы формировались у Достоевского еще в ранний период его творчества.

Общий костяк сюжета историй о Bell Dame везде един – некий особенный герой встречает прекрасную таинственную девушку, внешность и поведение которой очень необычны и указывают на то, что она принадлежит к иному миру; герой влюбляется в эту красавицу, становится ею одержим; и она уводит его в свой дом (грот, пещеру в разных вариантах), где с героем происходят странные события- он долго мучается, а потом становится слугой-братом этой красавицы; в конце герой либо погибает, либо окончательно объединяется с нею. Важно и то, что эмоциональная составляющая всех этих произведений в части переживаний героя всегда практически идентична, он – пленник, мученик, одержимый, тоже мы видим и на примере Ордынова.

Далее возникает еще один весьма интересный мотив. Катерина признается Ордынову, что не может быть с ним потому, что воля ее связана и тут мы снова вспоминаем о старике - герое, которого не было ни у Пушкина, ни у Китса, но который есть у Гоголя и Достоевского. И этот странный старец тут выступает по сказочному Кощеем, держащим в неволе красавицу. Но на самом деле, он, конечно, гораздо сложнее. Этот вековечный образ потом трансформируется у Достоевского в массу героев, среди которых мы парадоксально увидим и святых старцев, и великих грешников.

... да жизнь-то моя не моя, а чужая, и волюшка связана! Сестрицу ж возьми, и сам будь мне брат, и меня в свое сердце прими, когда опять тоска, злая немочь нападет на меня; только сам сделай так, чтоб мне стыда не было к тебе приходить и с тобой долгую ночь, как теперь, просидеть.

В порыве эмоций Ордынов называет девушку своей владычицей и уже окончательно перестает отделять явь ото сна, все смешивается в его голове и уносится от любви и страдания. Нельзя не отметить, как красиво и ярко описаны все подобные сцены в данной повести, сколько в них искренности, страсти, но вместе с тем неумолимого изящества и трепета.
И наступает интереснейший момент, когда Ордынов уже напрямую спрашивает Катерину о том, кто она. Это важный мотив, потому что и самой героиней, и Ордыновым неоднократно повторяется факт того, что эта девушка не из мира людей. Так кто же она? Раскроет ли Достоевский эту тайну?

— Кто ты, кто ты, родная моя? откуда ты, моя голубушка? — говорил он, силясь подавить свои рыдания. — Из какого неба ты в мои небеса залетела? Точно сон кругом меня; я верить в тебя не могу. Не укоряй меня… дай мне говорить, дай мне всё, всё сказать тебе!.. Я долго хотел говорить… Кто ты, кто ты, радость моя?.. Как ты нашла мое сердце? Расскажи мне, давно ли ты сестрица моя?..

И после этих вопросов с Катериной происходит нечто странное, она словно бы умирает. В своих работах о разных интерпретациях Bell Dame в литературе я не раз писала, что она не является ни живой, ни мертвой, а как бы постоянно пребывает на границе двух миров. Это важный аспект, потому из него всегда вытекает внешний типаж героини, каждая деталь которого, подчеркивает ее связь с миром мертвых. Достоевский показывает это так, что Катерина периодически впадает в странное состояние, похожее на смерть – тот самый смертный сон, как в сказках о Белоснежке и Мертвой Царевне.
Катерина не кажется деспотичной Ордынову, она страдает и саму себя называет жертвою (хотя потом уже в ее рассказе Ордынову мы увидим и очень темные черты образа этой девушки). А что же Мурин, тот самый злосчастный старик? Вспоминается сказка Пушкина о царе Салтане и о первых минутах пребывания Гвидона на острове, когда он спас Царевну Лебедь от злого коршуна (похожего на старика из повести Достоевского ). Кстати, далее в «Хозяйке» возникнет и вековой дуб (главное дерево на острове Царевны, из которого Гвидон сделает лук).

— Я испорчена, меня испортили, погубили меня!
Ордынов поднял голову и с диким изумлением взглянул на нее. Какая-то безобразная мысль мелькнула в уме его. Катерина видела судорожное, болезненное сжатие его лица.
— Да! испортили, — продолжала она, — меня испортил злой человек. — он, погубитель мой!.. Я душу ему продала…

Лебедь около плывет,
Злого коршуна клюет,
Гибель близкую торопит,
Бьет крылом и в море топит –
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,
Что стрела пропала в море;
Это горе – все не горе.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
«Сказка о царе Салтане» (Пушкин)

Далее возникает мотив раскольничьей книги, а мы знаем, какое огромное значение будет играть раскольничество в главных романах Достоевского. Это важно еще и потому, что старец не показан, как колун, напротив, он показан, как святой, читает молитвы, ходит в церковь, тоже самое заставляет делать и Катерину, что приносит ей большие страдания. Но меж тем он очевидно очень злой человек, погубивший всю семью и жизнь этой девушки.

И вот, наконец, Катерина рассказывает Ордынову свою историю. Но прежде запомним, что, по словам самой Катерины, все это - как бы, сон. Скорее всего, Достоевский решил преподнести рассказ девушки о ее жизни в форме странного видения по той причине, что хотел приблизить его к мифологической первооснове, которая естественно гораздо древнее, чем время детства Катерины, жившей в 19 веке. Это гармоничный прием, позволивший придать нужную стилистику рассказу. И надо отметить, что рассказ этот действительно напоминает страшный сон, он пугающий и весь сплошь состоит из таинственных символов.

— Меня?.. я дочь проклятая, я душегубка; меня мать прокляла! Я родную мать загубила!..
Ордынов безмолвно обнял ее. Она трепетно прижалась к нему. Он чувствовал, как судорожная дрожь пробегала по всему ее телу, и, казалось, душа ее расставалась с телом.
— Я ее в сырую землю закрыла, — говорила она вся в тревоге своих воспоминаний, вся в видениях своего безвозвратно прошедшего, — я давно хотела говорить, он всё заказывал мне молением, укором и словом гневливым, а порой сам на меня же подымет тоску мою, точно мой враг и супостат. А мне всё, — как и теперь ночью, — всё приходит на ум… Слушай, слушай! Это давно уже было, очень давно, я и не помню когда, а всё как будто вчера передо мною, словно сон вчерашний, что сосал мне сердце всю ночь. Тоска надвое время длиннит. Сядь, сядь здесь возле меня: я всё мое горе тебе расскажу; разрази меня, проклятую, проклятием матерним… Я тебе жизнь мою предаю…
— Вот такая же ночь была, — начала говорить Катерина, — только грознее, и ветер выл по нашему лесу, как никогда еще не удавалось мне слышать… или уж в эту ночь началась погибель моя! Под нашим окном дуб сломило, а к нам приходит старый, седой старик нищий, и он говорил, что еще малым дитей помнил этот дуб и что он был такой же, как и тогда, когда ветер осилил его… В эту же ночь — как теперь всё помню! — у отца барки на реке бурей разбило, и он, хоть и немочь ломала его, поехал на место, как только прибежали к нам на завод рыбаки. Мы с матушкой сидели одни, я дремала, она об чем-то грустила и горько плакала… да, я знала о чем! Она только что хворала, была бледна и всё говорила мне, чтоб я ей саван готовила… Вдруг слышен в полночь стук у ворот; я вскочила, кровь залила мне сердце; матушка вскрикнула… я не взглянула на нее, я боялась, взяла фонарь, пошла сама отпирать ворота… Это был он! Мне стало страшно, затем что мне всегда страшно было, как он приходил, и с самого детства так было, как только память во мне родилась. У него тогда еще не было белого волоса; борода его была как смоль черна, глаза горели, словно угли, и ни разу до той поры он ласково на меня не взглянул. Он спросил: «дома ли мать?» Я затворяю калитку, говорю, что «отца нету дома». Он сказал: «знаю» — и вдруг глянул на меня, так глянул… первый раз он так глядел на меня. Я шла, а он всё стоит. «Что ты не идешь?» — «Думу думаю.» Мы уж в светелку всходим. «А зачем ты сказала, что отца нету дома, когда я спрашивал, дома ли мать?» Я молчу… Матушка обмерла — к нему бросилась… он чуть взглянул, — я всё видела. Он был весь мокрый, издрогший: буря гнала его двадцать верст, — а откуда и где он бывает, ни я, ни матушка никогда не знали; мы его уж девять недель не видали… бросил шапку, скинул рукавицы — образам не молится, хозяевам не кланяется — сел у огня…
— Он стал с матерью говорить по-татарски. Мать умела, я не понимала ни слова. Другой раз, как он приходил, меня отсылали; а теперь мать родному детищу слова сказать не посмела. Нечистый купил мою душу, и я, сама себе хвалясь, смотрела на матушку. Вижу, на меня смотрят, обо мне говорят; она стала плакать; вижу, он за нож хватается, а уж не один раз, с недавнего времени, он при мне за нож хватался, когда с матерью говорил. Я встала и схватилась за его пояс, хотела у него нож его вырвать нечистый. Он скрипнул зубами, вскрикнул и хотел меня отбить — в грудь ударил, да не оттолкнул. Я думала, тут и умру, глаза заволокло, падаю наземь — да не вскрикнула. Смотрю, сколько сил было видеть, снимает он пояс, засучивает руку, которой ударил меня, нож вынимает, мне дает: «На, режь ее прочь, натешься над ней, во сколько обиды моей к тебе было, а я, гордая, за то до земли тебе поклонюсь». Я нож отложила: кровь меня душить начала, на него не глянула, помню, усмехнулась, губ не разжимая, да прямо матушке в печальные очи смотрю, грозно смотрю, а у самой смех с губ не сходит бесстыдный; а мать сидит бледная, мертвая…Дошли мы с ним до ворот: я молчу, калитку ему отворила, собак прогнала. Смотрю — снимает он шапку и мне поклон. Вижу, идет к себе за пазуху, вынимает коробок красный, сафьянный, задвижку отводит; смотрю: бурмицкие зерна* — мне на поклон. «Есть, говорит, у меня в пригородье красавица, ей вез на поклон, да не к ней завез; возьми, красная девица, полелей свою красоту, хоть ногой растопчи, да возьми». Я взяла, а ногой топтать не хотела, чести много не хотела давать, а взяла, как ехидна, не сказала ни слова на что. Пришла и поставила на стол перед матерью — для того и брала. Родимая с минуту молчала, вся как платок бела, говорить со мной словно боится. «Что ж это, Катя?» А я отвечаю: «Тебе, родная, купец приносил, я не ведаю». Смотрю, у ней слезы выдавились, дух захватило. «Не мне, Катя; не мне, дочка злая, не мне». Помню, так горько, так горько сказала, словно всю душу выплакала. Я глаза подняла, хотела ей в ноги броситься, да вдруг окаянный подсказал: «Ну, не тебе, верно, батюшке; ему передам, коль воротится; скажу: купцы были, товар позабыли…» Тут как всплачет она, родная моя… «Я сама скажу, что за купцы приезжали и за каким товаром приехали… Уж я скажу ему, чья ты дочь, беззаконница! Ты же не дочь мне теперь, ты мне змея подколодная! Ты детище мое проклятое!»

Мать называет Катерину злодейкой и змеей, словно бы та рождена от того самого злого старца, да и в самой Катерине временами словно просыпается какая-то ярость. Зачем она взяла его подарки ? Это - те самые демонические темные черты в образе Bell Damе, которая, как мы помним, вовсе не ангел, а существо из иного темного мира.

По итогу рассказа Катерины старик ее похищает и забирает жить с собою, где неволит, мучает, заставляет читать священные книги и предаваться странным молитвам. Именно в таком состоянии и пребывает героиня на момент знакомства с Ордыновым.
И как же реагирует Ордынов на рассказ Катерины?

Он не понял, что говорила ему Катерина, и любовь его пугалась чувства, волновавшего бедную женщину. Он проклял страсть свою в эту минуту: она душила, томила его, и он слышал, как растопленный свинец вместо крови потек в его жилах.
— Ах, не в том мое горе, — сказала Катерина, вдруг приподняв свою голову, — что я тебе говорила теперь; не в том мое горе, — продолжала она голосом, зазвеневшим, как медь, от нового нежданного чувства, тогда как вся душа ее разрывалась от затаившихся, безвыходных слез, — не в том мое горе, не в том мука, забота моя! Что, что мне до родимой моей, хоть и не нажить мне на всем свете другой родной матушки! что мне до того, что прокляла она меня в час свой тяжелый, последний! что мне до золотой прежней жизни моей, до теплой светлицы, до девичьей волюшки! что мне до того, что продалась я нечистому и душу мою отдала погубителю, за счастие вечный грех понесла! Ах, не в том мое горе, хоть и на этом велика погибель моя! А то мне горько и рвет мне сердце, что я рабыня его опозоренная, что позор и стыд мой самой, бесстыдной, мне люб, что любо жадному сердцу и вспоминать свое горе, словно радость и счастье, — в том мое горе, что нет силы в нем и нет гнева за обиду свою!..

Образ Bell Dame имеет одну очень яркую особенность – дихотомичность. Недаром Мурин говорит о ней: "У самой голова — змея хитрая, хоть и сердце слезой обливается!" Она не злодейка, но и не жертва, она – существо иного темного мира, ей присущи жестокость, но и жалость, и любовь, огромное стремление к любви, но и невозможность ее дарить. Мужчины, способные увидеть ее – это всегда особенные мужчины, с рождения наделенные особенным зрением и увидев ее, они всегда становятся одержимы и всегда сходят с ума, погибая в мучениях, а уже после и ином мире, видимо, становятся братьями Bell Dame, ее вечными пленниками. Такова фабула ее истории, как литературного произведения. И интересно, что лишь единожды Гоголь (в повести «Страшная месть») показал рядом с этой героиней образ ее отца, имеющий огромное значение. Достоевский тоже изобразил этот образ, показав его не менее ярко, чем образ самой Катерины. Так он рассказал предысторию, рассказал странно, через символы и образы.

Мы видим, что по мере развития событий характер Катерины раскрывается иначе, она обнажает в себе много негативных, пугающих мотивов. Тем не менее, Ордынов не перестает ее любить и уже сам добровольно согласен отдаться ей в рабство. Это тоже характерный мотив для Bell Dame, чтобы она не делала со своими «братьями», как бы не мучила или не любила их, они все равно продолжают любить ее или продолжают быть одержимыми ею. Причем, отмечу, что каждый из авторов, показывая всю разностороннюю и невероятно сложную натуру этой героини, делает акцент на тех ее качествах, которые наиболее привлекательны для него самого. Так, Гоголь и Эдгар По делали акцент на темную, демоническую сторону Bell Dame; Пушкин на ее нежную трепетную сторону и ее волшебные способности; Достоевский на трагическую и истерическую сторону ее натуры.

— Пожалей меня, пощади меня! — шептал он ей, сдерживая дрожащий свой голос, наклоняясь к ней, опершись рукою на ее плечо и близко, близко так, что дыхание их сливалось в одно, смотря ей в глаза. — Ты сгубила меня! Я твоего горя не знаю, и душа моя смутилась… Что мне до того, об чем плачет твое сердце! Скажи, что ты хочешь… я сделаю. Пойдем же со мной, пойдем, не убей меня, не мертви меня!..

И далее мы видим, пожалуй, самую загадочную и сложную для толкования часть этой повести. Страдания Катерины внезапно сменяются радостью. Любопытно, что и Мурин, и Ордынов, находясь рядом с Катериной, оба постоянно были в лихорадке и вот они словно бы излечились в тот момент, когда печаль Катерины сменилась радостью. Перемена в героине тоже важна, она как бы сменяет свою ипостась – мрачную, меланхоличную и болезненную на яростную и полную красоты и жизни. Как панночка «Вия» приходит на смену Катерине «Страшной мести». Кстати, любопытно, что в образе Настасье Филипповны Достоевский показал именно такое сочетание – болезненная худоба и бледность героини в сочетании с невероятной красотой, яростью, жестокостью и склонностью к истерии. Она и жертва (для Мышкина и Тоцкова), и губительница (для Рогожина).

Катерина стояла возле постели, опершись рукою на стол, и внимательно смотрела на обоих. Но приветливая улыбка не сходила с лица ее. Казалось, всё делалось по ее мановению.

Далее идет речь об эпилепсии Мурина. Удивительно, ведь это первый герой в целом ряду персонажей Достоевского с эпилепсией. Важная разница лишь в том, что Мурина писатель сделал эпилептиком первым, еще до того, как сам получил этот диагноз. Эпилепсию Достоевскому поставили только в Семипалатинске, уже после каторги. А в до каторжный период, когда писалась эта повесть, у Достоевского были лишь нервные припадки, о самой эпилепсии и ее приступах речь еще не шла. Загадочный старик Мурин, роль и суть которого в этой повести, пожалуй, наиболее сложна для понимания, странным образом становится первым у Достоевского эпилептиком.

— Царь-девица! — сказал старик.
— Владычица моя! — прошептал Ордынов, дрогнув всем телом. Он опомнился, заслышав на себе взгляд старика: как молния, сверкнул этот взгляд на мгновение— жадный, злой, холодно-презрительный. Ордынов привстал было с места, но как будто невидимая сила сковала ему ноги. Он снова уселся. Порой он сжимал свою руку, как будто не доверяя действительности. Ему казалось, что кошмар его душит и что на глазах его всё еще лежит страдальческий, болезненный сон. Но чудное дело! Ему не хотелось проснуться…

Ближе к финалу повести происходит сцена максимально сложная для толкования и странная. Герои сидят и разговаривают все втроем, сначала Катерина высказывает старику в лицо все свои обиды, а потом и он произносит странные слова о ней.

— Давай ручку, красавица! давай загадаю, всю правду скажу. Я и впрямь колдун; знать, не ошиблась ты, Катерина! знать, правду сказало сердечко твое золотое, что один я ему колдун и правды не потаю от него, простого, нехитрого! Да одного не спознала ты: не мне, колдуну, тебя учить уму-разуму! Разум не воля для девицы, и слышит всю правду, да словно не знала, не ведала! У самой голова — змея хитрая, хоть и сердце слезой обливается! Сама путь найдет, меж бедой ползком проползет, сбережет волю хитрую! Где умом возьмет, а где умом не возьмет, красой затуманит, черным глазом ум опьянит, — краса силу ломит; и железное сердце, да пополам распаяется! Уж и будет ли у тебя печаль со кручинушкой? Тяжела печаль человеческая! Да на слабое сердце не бывает беды! Беда с крепким сердцем знакомится, втихомолку кровавой слезой отливается да на сладкий позор к добрым людям не просится: твое ж горе. девица, словно след на песке, дождем вымоет, солнцем высушит, буйным ветром снесет, заметет! Пусть и еще скажу, поколдую: кто полюбит тебя, тому ты в рабыни пойдешь, сама волюшку свяжешь, в заклад отдашь, да уж и назад не возьмешь; в пору вовремя разлюбить не сумеешь; положишь зерно, а губитель твой возьмет назад целым колосом! Дитя мое нежное, золотая головушка, схоронила ты в чарке моей свою слезинку-жемчужинку, да по ней не стерпела, тут же сто пролила, словцо красное потеряла да горем-головушкой своей похвалилася!

И после речи своей Мурин словно бы умирает, по-видимому, теряя сознание. Но гораздо удивительнее реакция Катерины. Девушка словно бы начинает жалеть своего мучителя и это именно то, в чем кроется ее погибель. Ордынов в приступе ревности намеревается зарезать ножом то ли Мурина, то ли саму Катерину (снова мотив, напоминающий о Рогожине и Настасье Филипповне), но в итоге ему это не удается.

И далее финал- странный, ошеломляющий, выглядящий так, словно бы все это или почти все приснилось Ордынову. В сцене перед Ярославом Ильичом Мурин выставляет Катерину то своей дальней психически больной родственницей, то женой, а Ордынова просит съехать с их квартиры. Финал повести выставляет все так, словно все ее герои попросту сошли с ума и Ордынов прежде всех, словно ему все привиделось, но это, безусловно, не более чем дань Достоевского реализму. Дело в том, что в отличие от Гоголя, который откровенно позволял себе фантастику в своих произведениях, Достоевский никогда так не делал. Если у него происходит что-то фантастическое, но это всегда прикрывается снами. Этот прием писатель использовал в десятках произведений от рассказов, до повестей и в конце-концов романов Пятикнижия. Финал «Хозяйки» - не более, чем логичное оправдание в рамках реализма и особого значения не имеет. Важен итог – Ордынов остается один, покинутый Катериной, обреченный на страшные страдания. И финал, надо сказать, поистине гофмановский.

...жизнь навеки потеряла свой цвет для Ордынова! Он стал задумчив, раздражителен; впечатлительность его приняла направление болезненное, и он неприметно впадал в злую, очерствелую ипохондрию. Книги не раскрывались иногда по целым неделям. Будущее было для него заперто, деньги его выходили, и он опустил руки заранее; он даже не думал о будущем. Иногда прежняя горячка к науке, прежний жар, прежние образы, им самим созданные, ярко восставали перед ним из прошедшего, но они только давили, душили его энергию. Мысль не переходила в дело. Сознание остановилось. Казалось, все эти образы нарочно вырастали гигантами в его представлениях, чтоб смеяться над бессилием его, их же творца. Ему невольно приходило в грустную минуту сравнение самого себя с тем хвастливым учеником колдуна*, который, украв слово учителя, приказал метле носить воду и захлебнулся в ней, забыв, как сказать: «Перестань». Может быть, в нем осуществилась бы целая, оригинальная, самобытная идея. Может быть, ему суждено было быть художником в науке. По крайней мере прежде он сам верил в это. Искренняя вера есть уж залог будущего. Но теперь он сам смеялся в иные минуты над своим слепым убеждением и — не подвигался вперед.

Финал повести в духе баллады Китса, герой также остается блуждать словно призрак, толком не понимая, что с ним произошло, кого он встретил и что, быть может, он уже мертв.

Примечание: если по прочтении данного исследования у вас возникли дополнительные вопросы, в профиле автора вы найдете ссылки на исследование всех повестей Гоголя, в которых фигурирует интересующий нас персонаж; на исследование сказок Пушкина "Мертвая Царевна" и "Сказка о царе Салтане"; на исследование баллады Китса о Bell Dame и на исследование повестей Эдгара По, в которых фигурирует интересующий нас персонаж.