4 В Африке - интернационализмы, в Африке - вульгаризмы, в Африке - большие, злые канцеляризмы!..

Мои ожидания разошлись с реальностью.
Настроившись на череду лингвистических наблюдений и анекдотов, стрессовым оказался переход к последовательному разбору потенциальных опасностей для великого и могучего.
В первой части мысль горностаем прыгает с синхронного на диахронный аспект: можно улыбнуться, представляя реакции Корнея Ивановича на современные языковые процессы, насладиться лингвистической рефлексией в действии.
В духе: а некоторые и поныне "кушают", или "ну, со спутником ты, мил друг, погорячился" Юра, мы всё...

Иногда привычные слова вдруг приобретают новый смысл, который более актуален, чем прежний. Таково, например, слово спутник, которое внезапно прогремело на всех континентах в качестве всемирного термина, применяемого к искусственным небесным телам, из-за чего первоначальное, старое, “земное” значение этого слова сразу потускнело и зачахло. В нашей стране уже растет поколение, которое даже не слыхало о том, что в жизни бывают спутники, не имеющие отношения к космосу.

Тогда же в просторечии утвердилось словечке обратно - с безумным значением опять.
Помню, когда я впервые услышал из уст молодой домработницы, что вчера вечером пес Бармалей “обратно лаял на Марину и Тату”, я подумал, будто Марина и Тата первые залаяли на этого пса.

На некоторые ударные формы смотришь с недоумением, не меньшим, чем сам Корней Иванович. И мысленно радуешься, что не сбылся его прогноз об их повсеместном употреблении.

И тут мне сделалось ясно, что, несмотря на все свои попытки защитить эту, казалось бы, совершенно законную форму, я все же в глубине души не приемлю ее. Ни под каким видом, до конца своих дней я не мог бы ни написать, ни сказать в разговоре: пальта, пальту или пальтом.
И нелегко мне чувствовать расположение к тому человеку — будь он врач, инженер, литератор, учитель, студент, который скажет при мне:
— Он смеялся в мой адрес.
Или:
— Матеря пришли на выбора.

Но ближе к середине меня обуял гнев. Нет, серьезно. Я представила череду писем, где мне "выкачены претензии" а-ля "в вашей статье вульгаризм" и "у вас целых два иноязычных слова".
У Корнея Ивановича бескрайнее терпение, но... Отрывки писем, косных, безудержно боящихся, и при этом уверенных в своей правоте, на грани ортодокса. Не удовлетворят их ни Пушкин, ни Ожегов. Не существует авторитетов и вариантов.
И вот она - вторая часть; последовательный, едкий, научный комментарий к тем опасностям, против которых восстают читатели.

1. Одни читатели непоколебимо уверены, что вся беда нашего языка в иностранщине, которая будто бы вконец замутила безукоризненно чистую русскую речь. Избавление от этой беды представляется им очень простым: нужно выбросить из наших книг, разговоров, статей все нерусские, чужие слова — все, какие есть, и наш язык тотчас же вернет себе свою красоту. Эти борцы с иностранщиной настроены очень воинственно, и когда я позволил себе насмешливо выразиться о каком-то литературном явлении снобизм и назвать какое-то музыкальное произведение опус, я был во множестве писем осыпан упреками за свое пристрастие к иноязычным словам.
2. Другие читатели требуют, чтобы мы спасли нашу речь от чрезмерного засилья вульгаризмов — таких, как лабуда, шмакодявка, буза, на большой палец, железно и пр.
3. Третьи видят главную беду языка в том, что он чересчур засорен диалектными, областными словами.
4. Четвертые, напротив, негодуют, что мы слишком уж строги к областным диалектам и гоним из литературного своего обихода такие живописные речения, как лонись, осенесь, кортомыга, невздоха, а также старорусские: всуе, доколе.
5. У пятых еще сохранились обывательские, ханжеские, чистоплюйские вкусы: им хочется, чтобы русский язык был жеманнее, субтильнее, чопорнее. Увидев в какой-нибудь книге такие слова, как подлюга, или шиш, или дрыхнуть, они готовы кричать караул и пишут автору упреки за то, что он позволяет себе бесчестить и уродовать русский язык.

И если некоторые даны в духе "все пройдет и это пройдет". Работаем с метафорой "лес".

Пускай она, эта буря, и повалит какую-нибудь одряхлевшую сосну или ель. Пускай где-нибудь под тенью дубов разрастется колючий бурьян. Лес все же останется лесом, какая бы судьба ни постигла его отдельные деревья или ветви. Даже в те эпохи, когда в язык проникает наибольшее число новых оборотов и терминов, а старые исчезают десятками, он в главной своей сути остается все тем же, сохраняя в неприкосновенности золотой фонд и своего словаря и своих грамматических норм, выработанных в былые века. Сильный, выразительный и гибкий язык, ставший драгоценнейшим достоянием народа, он мудро устойчив и строг.

То в канцеляризмах Корней Иванович также видит проблему. Работаем с метафорой "река".

Пусть философия бездействия имела свой смысл в былые эпохи, когда творческая воля людей так часто бывала бессильна в борьбе со стихиями — в том числе и со стихией языка. Но в эпоху завоевания космоса, в эпоху искусственных рек и морей неужели у нас нет ни малейшей возможности хоть отчасти воздействовать на стихию своего языка?

Что показалось недоработанным: отрицая канцелярские нормы (того же научного стиля), не дает образца позитивного. Идем к идеалу через богатый список внутренних отсылок к именам маститых лингвистов. И завуалированное послание "читайте классику" и "открывайте словари".
А вот инструмент по обучению нам в руки: "оформляем подписку на "Русский язык в школе"; не читаем учебники - читаем тексты".