4

Аннотация сообщает нам:

«В романе главный герой — Питер Харрис, владелец художественной галереи, отчаявшийся найти настоящую красоту в современном искусстве, где господствует китч. Его привычная жизнь с постоянными проблемами (работа, непростые отношения с дочерью, „кризис среднего возраста“ и т. д.) неожиданно взрывается с приездом Миззи, младшего брата его жены».

А дальше в аннотации, конечно, написана всякая фигня, которая сразу задаёт рамку, даёт определённую интерпретацию описанному, что для текста подобного рода просто губительно.
Потому что Каннингем, конечно, — это «большая литература» со всем из этого вытекающим. Честно говоря, я, когда начинал читать, ожидал худшего. Ведь тут затрагивается тема гомосексуальности, а комбинация большой литературы и гомосексуальности обычно даёт произведения, настолько наполненные трагичностью, неприкаянностью и принципиальной дисгармоничностью мира, что мне после них хочется убиться. И от Каннингема я ожидал чего-нибудь в духе Ивлина Во. А всё оказалось неожиданно не настолько мрачно. То есть невесело, конечно, практически любой текст «большой литературы» — это почему-то текст про дисгармонию (и это, честно говоря, уже начинает ставить меня в тупик — ведь можно же видеть мир и по-другому, и это не обязательно упрощённый или поверхностный взгляд), — но и надежда там есть, и даже почти что контакт между людьми. «Почти что»; но во многих прекрасных текстах вы не найдёте и этого.
«Начинается ночь» — это прежде всего история про внутреннюю жизнь, про восприятие мира; и да, конечно, про сексуальность, и про искание красоты, и про, видимо, неизбежный поиск стареющим мужчиной возможности прикоснуться к молодости? (Не уверен, что это так уж неизбежно.) Наверное, во многих случаях это действительно так зыбко, так сложно и на ощупь, как это пишет Каннингем. Хотя, по моему мнению, одна из проблем Питера в том, что он ждёт Поступка от других, но не способен совершить его сам (а Поступок стоит делать самому), но дело не только — а может быть, даже не столько — в этом. И да, меня ужасает, насколько же в этом каннингемовском мире люди не разговаривают друг с другом, насколько они неспособны к контакту, до какой степени их мир состоит из иллюзий и недомолвок (линия с воспитанием дочери ужасна; да и то, как Питер контактирует со своей любимой — правда, любимой — женой...). Но всё-таки, всё-таки хоть немного они на контакт способны — и это уже что-то.
Разумеется, Каннингема приятно читать, как любой насыщенный, отлично сделанный текст. Символы, намёки, аллюзии складываются в единое полотно; параллели проговорённые и непроговорённые, рефлексируемые и нерефлексируемые героем (так, сюжет обязательно заставит вспомнить «Смерть в Венеции», и Манн появляется в тексте, и вот уже Питер сравнивает сюжет своей жизни с сюжетом книги, приходя к выводу, что он-то не Ашенбах; но дело не в парике, Питер, дело в том, как текст окончится — что же, я прочитал текст о тебе и могу подтвердить: не Ашенбах). Сам язык, в конце концов. Афористичность там, где она необходима; почти уверен, что одной из часто поминаемых цитат из романа будет эта:

«Информация к размышлению: насекомых притягивает не само пламя, а свет по ту сторону пламени. Они летят в огонь и с шипением сгорают там без остатка, потому что стремятся к свету по ту сторону свечи».

Я, впрочем, цепляюсь особенно за немного другие вещи. Например, за то, как Каннингем фиксирует мир чувств, ощущений, сексуальных импульсов. Не знаю, как с этим в английском языке, а в русском языке для описания сексуальной сферы практически не разработан. Переводчикам пришлось потрудиться. Есть, правда, исключение: эту лакуну в литературе хорошо заполнил фанфикшн, где как раз язык описания сексуального разработан прекрасно. Именно поэтому Каннингем местами мне напомнил о фанфикшне; но для «слэш-ориджинала» в этом тексте слишком много «неосуществлённости». И всё же есть определённое родство: тематики, языка, даже определённого фокуса (я говорю, разумеется, про качественные тексты). Вот Каннингем описывает, из каких смутных, непроявленных порывов складывается сексуальное возбуждение:

«Да — храни его Господь — он возбуждён юностью Миззи и вероятной обречённостью Миззи и, да (хотя прошло уже больше тридцати лет), мимолётным (длившимся долю секунды) лицезрением Джоанниного бледно-розового соска в тот момент, когда она поправляла купальник, хотя сейчас этот сосок наверняка изменился до неузнаваемости; он возбуждён памятью о собственной молодости, эфемерным и в то же время удивительно вдохновляющим обещанием невообразимо богатого и разнообразного эротического будущего, которое подарил этот мелькнувший Джоаннин сосок; он возбуждён (наверное, это тем более дико?) той методичностью, с которой смерть пожирает живых, и вчерашней юной, нежно-решительной официанткой в „ЙоЙо“, и тем, где он сейчас находится и чем, похоже, является — слово „извращенец“ приходит на ум, не так ли?»

Забавно, что немного раньше Питер (и автор) размышляют:

«Если бы нам удалось проникнуть в сознание других людей, когда они мастурбируют, что бы мы почувствовали: умиление или гадливость?»

И вот практически сразу автор даёт читателям шанс ответить на этот вопрос, описывая ощущения и переживания героя. Сфера, которую раньше не так-то часто затрагивали и которую сейчас исследуют с разных сторон.
Или вот история — жизнь, уплотнённая в несколько абзацев:

«Кто ждал подвигов от Дэна Вайсмана, узколицего юноши с жадными живыми глазами, красивого несколько антилопьей красотой? Их отношения с Мэтью никак нельзя было назвать особо страстными. Дэну явно предназначалась роль человека, с которым Мэтью когда-то встречался... Кто бы мог подумать, что Дэн освоит медицину лучше многих профессиональных врачей, научится мастерски ставить на место самых стервозных медсестёр, будет ухаживать за Мэтью дома, а потом — несмотря на уверения, что мест нет — добьётся его перевода в клинику и будет с ним до самого конца... И... это далеко не всё... Между прочим, о собственных первых симптомах он упомянул только, когда Мэтью уже не было в живых. Кто ждал, что Мэтью и этот более или менее случайный мальчик превратятся в этаких, прости Господи, Тристана и Изольду?»

Слово «СПИД» ни разу не появляется в книге — но контекст этой истории известен (я бы сказал «общеизвестен», но в России это, наверное, не так).
И всё же самое интересное — это отношения между Питером и его женой, то, как Каннингем вообще рисует брак. И пусть Миззи — одна из точек треугольника, но это вовсе не значит, что он — его вершина. Но тут уже следует промолчать, а то будут спойлеры. Но это интересно: как Питер видит Ребекку, как Каннингем её описывает, чем, по его мнению, является, в конце концов, любовь и семейная жизнь... Окей, хотя бы иногда контакт возможен — и это уже немало.
Но я всё-таки верю в большее. Я знаю большее.