3 Сцены провинциальной жизни... ада.

мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Всё к одному знаменателю, полное равенство.

Достоевский. "Бесы"

Часть первая. 15 +

Приступая к написанию рецензии, я озадачился : какое возрастное ограничение поставить? Колебался от 15 + до 26 +, при этом ощущая себя ведущим погоды на фоне инфернальной карты безумного и порочного мира де Сада, со смущённой улыбкой показывающего - при этом раздеваясь... хм.. нет, это я приберегу для истории на де Сада - температуру запретных и жарких мыслей в различных уголках земли. В итоге я остановился на 20 +, зеркально совпадающих с температурой за окном.

Многим известно о судьбе де Сада, осуждённого за содомию и заключённого в тюрьму, затем, переведённого в дом для душевнобольных, в котором он разыгрывал с безумными актёрами свои порочные театральные сценки, словно бы гротескно отражая мысль Шекспира о том, что "мир - театр, а люди в нём - актёры". А если мир - безумен и порочен, то и актёры должны быть под стать ему.
Кроме того, само заключение де Сада в тёмную, каменную смирительную рубашку тюрьмы, породило у него ядовитую сублимацию жажды абсолютной свободы и наслаждения.
Словно персонаж гоголевского "Носа", со всем фрейдистским, фаллическим символом этого рассказа, де Сад, в неком спиритуализме сладострастия, этой пульсирующей, огненной точки жизни, мысленно покидает своё тело, тюрьму, и словно злобный, древний дух, сорвавшийся с цепи, рыщет по тёмным лабиринтам парижских улиц, насилуя и убивая всё живое, прекрасное.
Разумеется, скитается он не в виде носа, а в виде нечто более пикантного...
Само произведение - безупречно в своей филигранной мрачности свободы, абсурда и зла, доведённых до изумительной честности, на которую не осмеливались декаденты мысли а-ля Бодлер, Ницше, и экзистенциалисты.
Все они - как и многие декаденты среди нас, - лишь плохие ученики в инфернальной школе де Сада, порою желающие остаться на второй год, робко флиртующие со злом, пороком и тьмой, но боящиеся приблизиться к ним.
Ниспровергающие бога, истину и "человека", но, словно дети ада, пугающиеся себя, оставляя в своих пряных кармашках души подтибренные сладкие истиночки о человеке, жизни, боге.
Достоевский, стоя перед эшафотом, осознал, что истина - есть, и она, упав звездою в его душу, осветила в ней живые, огненные бездны.
Де Сад, находящийся под страхом эшафота несколько лет, сошёл с ума сердцем, его мысли, душа - пали горящими звёздами, не вынеся бесконечно медлящего приближения смерти и человеческой жестокости, которую он, зеркально направил на человечество и мир, но в какой-то забродившей, едкой инерции отражения.

Herbert James Draper

Дальше...

Часть вторая. 20 +. Холодает...

Сюжет до безумия прост : Очаровательная юная Эжени, воспитывающаяся в строгости, отпрашивается у матери, чтобы погостить 2 дня у некой Сент-Анж, с которой познакомилась в саду.
Инфернальница Сент-Анж, приглашает к себе Долмансе для развращения этой наивной девственницы.
Всё было бы несколько прозаично, если бы не мрачная символика имён.
Сент-Анж - святой ( падший) ангел. Святой дух.
Эжени - Евгения ( с греческого : благородные гены. Почти "евгеника"). Образ 15-ней Марии, зачавшей Христа, и одновременно 15 лет странствий Христа.
Долмансе - простите моё плохое знание французского языка, но меня это имя вывело на довольно пикантную ассоциацию, и, шальным рикошетом, на красный плащик Кардинала и Папы Римского.
В итоге мы имеем дьявольский перевёртыш святой троицы, над которой происходит глумление в романе, смутно намекающего на Вавилонскую блудницу и зачатие "антихриста" а-ля Розмари.
Если отмести забавный бред разврата в романе, больше похожего на грустные мысли скучающего идиота, играющего в живой индийский тетрис обнажёнными телами, заполняя всеми возможными "выпуклостями", все возможные "впуклости" у женщин и мужчин, то перед нами предстанут довольно мрачные, бесполые мысли, сношающиеся друг с другом, насилующие природу и даже - мозг читателя : будьте начеку, не засыпайте..
Стоит сразу отметить, что о бисексуальности героев тут и речи нет. Тут тёмный разврат чистого, обнажённого эгоизма.
И если бы главный герой мог изнасиловать природу в прямом смысле, он бы это сделал, начав с нимфически дрожащего дерева, с насмерть перепуганным совёнком в дупле, и кончая - богом.
В романе есть момент, который, быть может, стоил Достоевскому приступа эпилепсии и мрачных снов со слезами : апокрифическая мысль о том, что маленького Христа изнасиловали жуткие, бородатые, похожие на пауков, иудейские священники. Это центральный момент у де Сада - насилие над богом.

Само обращение к пикантным и тёмным преданиям прошлого, тоже примечательно, и похоже на те свидетельства "обвинения бога", которые собирал Иван Карамазов, только с той разницей, что у де Сада, бог - уже осуждён, приговорён и казнён, и потому он собирает... свидетельства дьявола на земле.
Перед читателями проходят как реальные, так и вымышленные истории порока и зла - ибо де Сад желает видеть в человеке и в жизни то, чего больше в нём самом : зло, абсурд и боль : проституция девочек в древней Греции, добродетель инцеста у африканских народов, убийство восточными царицами своих любовников сразу - или во время - после секса, что похоже на поведение иных самок пауков, а на природу, близорукое сердце де Сада, очень любит ссылаться.
На природу то он ссылается, но одновременно и отрицает её, и обожествляет, противопоставляя богу.
Так, в своих рассуждениях о матери и об отце, герои отрицают материнство, ибо во влагалище, словно в сосуде, просто смешиваются два сока сладострастия : мужское семя, и женское, зачиная ребёнка. Таким образом, следуя женоненавистнической логике, лишь мужчина признаётся "творцом" ребёнка, кровно с ним связанного, а мать - лишь материалом, что зеркально отражает мысль де Сада о боге-Отце и Матери-природе.
С богом - уже разобрался де Сад, следующая на очереди - природа, но пока герои де Сада её часть, нужно повременить, а уж потом, противопоставить себя ей.
Вот тут-то и корень идеи сверхчеловека и тёмных зёрен фашизма.
В романе есть странная "поэма-памфлет" а-ля "Легенда о Великом Инквизиторе" Ивана Карамазова.
Идея в том, что человек должен отринуть бога, семью, мораль, и подчинить себя наслаждению и жестокости - они у Сада меняются местами : среди эротических миртов, розанов, бананов... - флористика сладострастия - вдруг бледно мелькает ядовитая змея, вырастают цветы зла, фиалково-бледными лепестками, словно пальцами призраков и мертвецов, хватая и привлекая живущих к себе : в моменты оргазма, герои де Сада, хуля имя бога и восславляя дьявола, говорят о том, что "умирают от наслаждения", они - мертвы и идут к смерти.

Жизнь, бессмертная душа и свободная личность человека, сужаются до острой точки наслаждения и боли, и эта точка темно пульсирует, замкнутая в себе, не могущая ощутить ничего кроме себя, не чувствуя других и другое, и лишь иногда, в ночи тишины порока, чувствуя приближения и бледность касаний тех, кого они не видят, что считают бредом и призраками - любовь, доброта ; они сходят с ума от страха, и бегут от них в ещё больший порок.
Тут одновременно и крик по богу и жизни, и совершенное их отрицание : фантомные боли бога, или как сказал бы Достоевский : боль страха смерти, которому они не могут противопоставить равносильного наслаждения.
Герои де Сада приучаются господствовать в наслаждении, разрушении; желают крикнуть миру : вот, я один. я - есмь!", и потому наслаждение, счастие ближнего - рассеивает их призрачное "я".
Властителя, который и так уже почти отъединён от жизни, и чувствует её тепло, своё тепло - лишь в алой пульсации крови ближнего на своих бледных и дрожащих пальцах, даже оргазм партнёра мешает сосредоточиться на себе, и потому - такой партнёр достоин смерти.
Наслаждение - право сильного. Женщина и природа - слабые создания, и потому им уготовано насилие.
Любопытно, но если бы де Сад жил в иную, грядущую эпоху матриархата, где женщины были бы сильнее мужчин, то он с лёгкостью бы переменил пол.

В самих героях де Сада образ и подобие бога ли, жизни ли - размыты, и потому, мужчина и женщина теряют свой образ, становятся безобразными : мужчина желает быть женщиной, желает, чтобы его "взяли" как женщину. Женщина, становится "мужчиной", сексуально насилуя не только мужчину, но и женщину.
В природе все равны, говорит де Сад, но... есть те, кто "ровнее", и вот, перед нами, в ночи порока, уже мелькают призраки колючей проволоки звёзд, зверства фашизма и утопий грядущего с развратом разнузданных мыслей.
Умереть могут и должны - многие. Допустим, умрёт всё человечество, и звёзды даже не моргнут. А кто останется?
Правильно, сильные, жестокие, "избранные", и вот они, словно "пауки", должны будут пожрать друг друга.
А дальше? А дальше останется некто один, словно человекобог, возвышаясь над поверженными человечеством и жизнью, лицом к лицу с грустной природой, обожествив которую, он, словно Кириллов из "Бесов", уничтожит себя, став богом, которого он уже отринул.
Змеиное кольцо удавки замыкается, кусая свой же хвост, и де Сад начинает бессознательно убивать себя, начиная с ближнего и мира...
Тупиковость, бесплодность данной мысли рефлексирует и оплотняется в страсть героев к содомии, и наоборот, сама мысль становится содомирующей, слепо бьющейся мотыльком в тёмное окно порока, отразившее звёзды.

Конец романа безумен, но безупречен в своей логике разврата и зла : Мать Эжени - природа, - приходит в замок Сент-Анж, и подвергается жестокому сексуальному насилию.
Её родная, падшая дочь - зашивает ей причинное место. Содомит Долмансе - зашивает ей анальное отверстие.
Итог : бог - повержен. Человечество - смолкло. В мире воцаряется невыносимая тишина, и лишь безвекие звёзды, похожие на соляной столп, всхлипывающие о чём-то своём тусклым светом, не имея возможности зажмуриться, дабы не видеть весь ужас и ад жизни, верят, что всё это было лишь мучительным сном, что ещё не было ни ангелов, ни человека : однажды, человек родится на свет, но он будет чистым, свободным, безгрешным в любви.