5

Некоторые книги пострашнее всяких ужастиков. От некоторых книг бежит холодок вдоль позвоночника. К некоторым книгам страшно даже прикасаться, не дай бог. Но и вечно прятать голову в песок невозможно, не лучше ли взглянуть своим фобиям и страхам в лицо? Насмотревшись на некоторые случаи по разным больницам и у разных родственников, для меня страшнее рака зверя нет. Если уходить - так с достоинством, а не потеряв разум и достоинство в боли, воплях и криках, так ведь и этого в нашей стране, и кажется, и во всем мире, нет. Не страшно разве от мысли, что твоя жизнь может окончиться в жутких мучениях из-за одной взбесившейся клетки? Не страшно разве от мысли, что некоторое количество раковых клеток образуется в организме ежедневно, но подавляется иммунитетом? Это я к тому веду, каким испытанием мне представлялась эта книга.

Но здесь, в этой книге, этот зверь такой будничный, такой обыденный, что почти даже нестрашный. А ведь дремлет, зараза, в каждом дремлет. Любой - бац, и за этой чертой, разделяющей нормальную жизнь и жизнь с болезнью. Возможно, кто-то скажет, что нет такой черты, этот кто-то не прав. Она есть и четко ощущается. И Солженицын ее четко проводит. Между Костоглодовым и исцеленным Ахмаджаном - пропасть в одну опухоль.

Книга построена как больничная панорама с постоянно и непрерывно смещающимся фокусом от одного больного к другому, от мерзкого, тошнотного Рысанова, специалиста по доносчикам, его жену в котиковой шубе, занимающей три места больничной скамьи, на мрачного, но очень человечного Костоглодова с таким понятным желанием разобраться в болезни, разобраться в себе, лично мне очень близко его отношение, знать как тебя лечат и что каким методом в тебе убивают, а молчание врачей, иногда и откровенная ложь о диагнозе - это как вообще? Это спорный вопрос, поддерживать ли надежду в терминальном больном, и я не знаю на него ответ. Каждому свое.

Еще много разных историй о разных людях рассказал Солженицын, его интересуют люди, это видно, лагерная привычка, как можно ближе узнавать людей, как он и сам подтверждает, вложив слова о привычке в реплику Костоглотова. Не забыл автор и про врачей, и про санитарок, отдельно пройдясь шипами по теме послевоенного женского существования. Было обидно, было больно читать про этих одиноких женщин:

И осталась Вера одна. Не одна, конечно, не единственная, а - из миллионов одна. <...> И все эти женщины одинокие - они все были ее ровесницы. Десять возрастов подряд. Ровесницы тех, кто лег на войне.

Война, Сталин, культ личности и 37й, лагеря, вечные ссылки, НКВД - все это тоже есть, все это аллюзиями закамуфлировано в одну большую раковую опухоль на теле страны. Прорастает, дает метастазы в мозг, в печень и даже в сердце. А лечение... а что лечение, принять ударную дозу не менее вредного рентгена. Минус на минус плюс? И вообще не факт, что врач-рентгенолог не помрет от лучевой болезни прежде больного. Это и сегодня все так же.

Страшная, больная книга, задевающая.