5

Когда у Твардовского обнаружили запущенный рак легких, ЦК партии было очень недовольно сим фактом.
Если он умрет сейчас, в этом году, это слишком легко будет связать с закрытием его детища - журнала "Новый мир".
С жестокой, несколько-летней травлей лично самого Твардовского.
С другими, предыдущими случаями травли литераторов и их смертями от стремительно развившегося рака.
ЦК партии сказало: Любые лекарства, любые врачи и операции. Только бы не в этом году.
Что ж, раз партия сказала "надо"... Врачи и железная порода самого Александра Трифоновича помогли перевалить этот год.

Похороны писателя планировались, как планируются боевые операции.
Кончина поэта стала для начальства серьезной «неприятностью»: как бы чего не вышло! Запричитал же вдруг старый писатель Леонид Борисов над гробом Зощенко: «Миша, дорогой, прости нас, дураков, мы тебя не защитили, отдали тебя убийцам…» С той поры усопшие попадали под бдительную «опеку». (с)
Да, с той поры похороны перестали быть личным делом семьи и друзей....
Били все, кому не жалко,
Уложили наповал.
Вот стоят у катафалка
Те, кто бил и мордовал.
Знаем, знаем их замашки —
Супермены, туз к тузу.
У них речи на бумажке
И слезиночка в глазу.
(Д. Сухарев)
Впрочем, то - власть, что от нее еще ожидать? А вот "друг" Солженицын сумел сделать из этих похорон свой бенефис. Вдова и дочери приглашали его проститься с покойным в вечер перед похоронами, когда будут только близкие. Все же понимали, что на официальные проводы пустят далеко не всех, а сказать прощальное слово и вовсе дадут только тем, кто собственно и затравил... Солженицын сказался занятым. Дела, знаете ли, внезапно навалились. Как он проник через кордоны милиции в Центральный дом литераторов остается загадкой. Но Солженицыну нужно было только публичное прощание с редактором "Нового мира", положившим за него голову на плаху. Для зарубежных корреспондентов именно он стал героем дня.
Да, Александр Исаевич весьма лихо поимел Твардовского как при жизни, так и после смерти. Твардовский, будучи редактором "Нового мира", бился насмерть, проталкивая публикацию дотоле неизвестного. пришедшего " с улицы" писателя, буквально рисковал всем (как оказалось - жизнью). Уговаривал, убеждал, просил высочайших аудиенций, клялся. шел против системы, радовался больше всех публикации. На кону стояло всё, судьба Твардовского, судьба "Нового мира", судьба литературного процесса.
А Солженицын? А он вел в это время переговоры с американцами, не посвящая в это Твардовского. Зачем? Всё советское есть бесовщина и человек, рискующий ради него, тоже. Частный случай, ничего не значащий. Можно наступить на его труп и взойти туда, куда и планировал. В мессии. В своих воспоминаниях Солженицын описывает "Новый мир" и всех тех, кто помогал ему, снисходительно и иронично. Вероятно, новая родина не готова была бы услышать в адрес советского журнала слова уважения и благодарности от Нобевлеского лауреата, поэтому лауреат и не стал. (О, как он всё угадал!, - хочется воскликнуть на этот раз о Пелевине. Чтобы быть успешным гонимым диссидентом на Западе, надо писать то, что они хотят прочитать в утренних газетах за завтраком, а не что попало)
В самый тяжелый период жизни журнала, встретились автор этой книги и Твардовский:
В ту пору, встретившись со мной, он «вдруг» сказал:
— А вы, Андрей Михайлович, мало написали о конце «Отечественных записок»! — имея в виду книгу о Щедрине.
А думал-то о судьбе собственного детища, трагически напоминавшей мытарства «предка».
И сам был истерзан, как его великий «коллега», еще до запрета «Отечественных записок» (получавших одно цензурное предупреждение за другим) производивший, по словам современника, «впечатление какого-то судна с разорванными парусами и снастями, перенесшего только что жестокую бурю». (с)
Андрей Михайлович Турков выполнил свое молчаливое обещание - книга его подробнейшим образом рассказывает о литературном процессе тех лет, о травле журнала и его главного редактора, напоминавшей медленную, извращенную казнь, называя поименно и друзей, и врагов. И "охотничьих собак" партии, загонщиков, так сказать.

А теперь о поэзии...

Два человека готовы в наши дни говорить о Твардовском.
Необыкновенно интеллигентный, очень профессиональный современник поэта - Андрей Михайлович Турков, год издания его ЖЗЛ-овской книги - 2010.
И наш с вами современник, продукт нашего времени, яркий и талантливый - Дмитрий Быков.
Турков глубок и вдумчив, Быков эффектен, и оба в этом правы.
Чтобы СЕЙЧАС говорить о Твардовском нужно не только глубокое знание предмета, нужно литературное мужество и талант менеджера.

Если вы когда-нибудь занимались литературным анализом, если вас этому учили, попробуйте проанализировать любое стихотворение Твардовского. Вы вдруг обнаружите насколько сложно - профессионально, литературно сложно - оно сделано. Все эти непростые рифмы, частотность употребления тех или иных слов, аллитерации и многое другое. Обнаруживать это - величайшее наслаждение и удивление. То. что казалось чуть ли не частушкой раскрывается вдруг, как совершенное произведение - без швов, без видимых следов резца мастера. Простейший пример: "Коси коса, пока роса. Роса долой, и мы домой. Таков завет и звук таков, и по косе вдоль жала, смывая мелочь лепестков, роса ручьем бежала..." Послушайте и проследите все эти кс, тк. зв, мл. лм. вы не только прочитаете, вы увидите и услышите это утро.
Нужно литературное мужество. чтобы признаться в любви к Твардовскому, говорит Быков. Легче признаться в любви к Мандельштаму, его все любят. Легче повторять сказанную Бродским пошлость (умница Быков! не боится назвать глупость глупостью и пошлость пошлостью) о частушечности Твардовского.
Да, Твардовский вызывает раздражение. Тем, что поэзия его кажется сделанной на пальцах. Кажется предельно простой. Кажется легко повторимой.
Но повторить эту степень простоты невозможно. Это предельный уровень мастерства.
Это как "Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог"
Это как "Приезжай, попьем вина, закусим хлебом или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу, как называются созвездья."
Такая простота и отсутствие сложности результат длительной и целенаправленной работы над собой. Из дневников и писем поэта Турков извлекает процесс работы Твардовского над стилем и формой. Всё не просто, всё - вопрос техники. Даже более того. вопрос философии творчества.
К сожалению, Дмитрий Быков ( я не могла не обратиться к его лекциям), эффектно и эффективно пропагандируя Твардовского, столь же размашисто и - увы! - чересчур субъективно критикует его. Причем суть его претензий вызывает некоторое недоумение. Может быть и можно было бы понять логику критики. если только выдернуть Александра Трифоновича из его времени, из литературного процесса того времени, из поэтических ценностей тех лет. И рассматривать его сугубо абстрактно. Но ведь и тогда наш взгляд не будет абстрактным, он будет отражать наше время, наши вкусы, наш уровень развития поэзии.
Объяснить я такое отношение со стороны Быкова могу только тем, что он решает не только просветительские, но и учительские задачи. ему важно вложить несколько ярких, запоминающихся формул о Твардовском в головы учеников. Это задача минимум. Задача максимум - чтобы читали. Но достижима ли она?
Цитата из книги:
Вспоминается сказанное некогда Герценом об отношении современного ему молодого поколения к «предшественникам, выбивавшимся из сил, усиливаясь стащить с мели глубоко врезавшуюся в песок барку нашу»: «Оно <поколение> их не знает, забыло, не любит, отрекается от них, как от людей менее практических, дельных, менее знавших, куда идут; оно на них сердится и огулом отбрасывает их, как отсталых… Мне ужасно хотелось бы спасти молодое поколение от исторической неблагодарности и даже от исторической ошибки».
Верные и злободневные слова!

И дальше, подводя итог:
К счастью, наиболее вдумчивые и чуткие из нового литературного поколения прекрасно знают, с личностью какого масштаба имеют дело.
Твардовский «был частью советского литературного истеблишмента, — писал десять лет назад известный прозаик Олег Павлов, — но так и не стал своим среди тогдашнего литературного барства: повернул дело своей жизни, саму свою жизнь против его сладенькой лжи — сделался отщепенцем, неудачником, потерял и чин литературный, и привилегии, и журнал. Он встал на сторону униженных и оскорбленных своего времени, хоть мог бы пировать с победителями…»
Что к этому добавишь?!