3.5

Русский язык
Могуч и велик!
Из уважения к предкам
Не позволяйте калечить язык
Эллочкам-людоедкам!

Владимир Лифшиц

Здесь все движется, все течет, все меняется. И только пуристы из самых наивных всегда воображают, что язык — это нечто неподвижное, навеки застылое — не бурный поток, но стоячее озеро.
[...] Каждый живой язык, если он и вправду живой, вечно движется, вечно растет.

Изначально я планировала прочитать книгу Слово живое и мертвое Норы Галь. Но начав читать про канцелярит, поняла, что стоит сначала прочесть «Живой как жизнь», ведь именно оттуда пошел этот термин.
Но речь в книге «Живой как жизнь» не только о канцелярите, хотя ему посвящена большая ее часть, но и о многих других "болезнях", поразивших русский язык. И хотя книга написана в 1962 году, проблемы русского языка, поднятые в ней, никуда не делись. Я постаралась рассмотреть книгу по главам, чтобы сохранить порядок и не перескакивать с темы на тему.

В этой главе рассматривается развитие русского языка и отношение к этому развитию старшего поколения, которое было воспитано на других нормах языка.

Старики почти всегда воображали (и воображают сейчас), будто их дети и внуки (особенно внуки) уродуют правильную русскую речь.

И очень непривычно было читать о некоторых примерах, которые приводит Корней Иванович. Например, вы знали, что когда-то значением слова обязательно было любезно, услужливо, а не как сейчас непременно, а вместо развитие ума следовало говорить прозябение? А то, что когда-то слова даровитый, отчетливый, голосование, общественность, факт, результат, ерунда и солидарность вызывали возмущение и считалось, что они коверкают русскую речь? А сейчас все эти слова воспринимаются нами как должное и абсолютно привычны нашему слуху. Но не все слова так легко прижились в новых значениях. Меня, например, удивило, когда я узнала, что когда-то слово обратно утвердилось в значении опять, конечно приводится примечание, что это было в просторечии и, думаю, именно поэтому мы сейчас не используем это слово в этом значении.
Также много внимания в главе уделено тому, как в то время стало образовываться множественное число некоторых слов. Некоторые слова мы и сейчас употребляем в той же форме: том — тома, но некоторые примеры удивили: автор — автора́, дочь — дочеря́.

...на протяжении столетия происходит какой-то безостановочный стихийный процесс замены безударного окончания ы (и) сильно акцентированным окончанием а (я). И кто же поручится, что наши правнуки не станут говорить и писать: крана́, актера́, медведя́, желудя́.
[...] все усилия бесчисленных ревнителей чистоты языка остановить этот бурный процесс или хотя бы ослабить его до сих пор остаются бесплодными.

Сейчас мы используем все же формы множественного числа с окончанием ы (и), так что здесь ревнителям чистоты языка удалось одержать победу, хотя и не до конца. Ведь сейчас у некоторых слов в речи используются обе формы: бухгалтер — бухгалтера, бухгалтеры; договор — договоры, договора; трактор — тракторы, трактора.
Вообще-то, что сейчас для нас является нормой языка, раньше вызывало недопонимание. Например, когда глагол мочь стал все чаще заменяться глаголом уметь.

...Константин Федин рассказывает, как в Кисловодске один из курортных врачей огорошил писательницу Ольгу Форш вопросом, сумеет ли она принять нужное количество ванн.
«Что же здесь уметь? — возразила она. — Хитрости здесь нет никакой».
Думаю, что этот ответ остался непонятен врачу, который был простодушно уверен, что его вопрос означает: «Будет ли у вас возможность принять еще несколько ванн?»

Оказалось, что я, будучи инженером-конструктором, даже не знала, что

наименование профессий, исполняемых женщинами, очень часто приобретает теперь мужское родовое окончание:
— Токарь по металлу Елена Шабельская.
— Мастер цеха Лидия Смирнова.
— Конструктор Галина Мурышкина.
— Прокурор Серафима Коровина.
То же происходит и с почетными званиями:
— Герой Труда Тамара Бабаева.
Так прочно вошли эти формы в сознание советских людей, что грубыми ошибками показались бы им такие формы, как «мастерица цеха», «героиня труда» и т. д.

А уж что вытворяли со словом пальто. Сейчас-то понятно, что оно не склоняется, а ведь когда-то даже это пытались делать: "он нигде не находит пальта или идет к себе домой за пальтом".
И это далеко не все, что рассказывается в этой главе, там еще много интересных открытий.
Кстати, Корней Чуковский очень часто, не только в этой, но и в последующих главах, обращается к различным источникам (особенно часто к классической русской литературе) с тем, чтобы найти истину как надо правильно говорить.

В этой главе продолжается рассказ о развитии языка.
Рассказ о том, что слова скрып, дальный, тополы, чернилы, бревны, турков, несмотря на то, что их использовал сам Пушкин, не используются сейчас в таких формах; о том, что у некоторых слов появляются новые значения, которые затмевают старые (хотя и не согласна с мнением, что слово спутник настолько неизвестно в старой форме, как утверждает автор, впрочем во время космических свершений, возможно, первоначальное значение и потускнело); о том, что революция также внесла свои коррективы в русский язык, хотя некоторые слова, от которых, по утверждению Чуковского, очистился наш язык, успели в него вернуться.
Но больше всего автор уделяет внимание борьбе за языковые традиции, обращая внимание, что все претензии можно разделить на несколько тем:

1. Одни читатели непоколебимо уверены, что вся беда нашего языка в иностранщине [...]
2. Другие читатели требуют, чтобы мы спасли нашу речь от чрезмерного засилья вульгаризмов — как нынешних, так и воскресших из старых жаргонов [...]
3. Третьи видят главную беду языка в том, что он чересчур засорен диалектными, областными словами.
4. Четвертые, напротив, негодуют, что мы слишком уж строги к областным диалектам [...]
5. У пятых еще сохранились обывательские, ханжеские, чистоплюйские вкусы: им хочется, чтобы русский язык был жеманнее, субтильнее, чопорнее [...]
6. Шестые, как, например, тот же достопримечательный кандидат наук М., возмущаются, если какой-нибудь автор употребит в своей статье или книге свежее, выразительное, неказенное слово, далекое от канцелярского стиля, который и составляет их речевой идеал [...]
7. Седьмые обрушиваются на сложносоставные слова, такие, как Облупрпромпродтовары, Ивгосшвейтрикотажупр, Ургоррудметпромсоюз и т. д. Причем заодно достается даже таким, как ТЮЗ, Детгиз, диамат, биофак.

В следующих главах автор останавливается и подробнее рассматривает почти каждую из этих тем.

Первым и чуть ли не важнейшим недугом современного русского языка в настоящее время считают его тяготение к иностранным словам.

На протяжении всей главы Корней Иванович пытается рассмотреть все плюсы и минусы иностранных слов в русской речи, обращаясь в своих исследованиях к Белинскому, которого много цитирует на протяжении всей главы (и не только).

Бедна та народность, — писал Белинский в 1844 году, — которая трепещет за свою самостоятельность при всяком соприкосновении с другою народностью.
[...] Какое бы ни было слово, — повторял он не раз, — свое или чужое, лишь бы выражало заключенную в нем мысль, и если чужое лучше выражает ее, чем свое, давайте чужое, а свое несите в кладовую старого хлама.

И эти слова достаточно точно выражают и позицию Корнея Чуковского по этому вопросу.
В целом, глава является опровержением того, что считается будто и Ленин, и Белинский, и Петр I являлись противниками "иностранщины" в русском языке.
В настоящее время проблема иностранных слов в русском языке стоит также, как и раньше, а учитывая глобализацию, интернет и развитие международных отношений, то она всегда будет, главное как ее будут решать.

Кто бы мог поверить, что название главы — это сокращение, как и такие слова как облупрпромпродтовары, Ленгорметаллоремпромсоюз, Ленгоршвейтрикотажпромсоюз и Ростглавстанкоинструментснабсбыт. Впрочем это только плохие примеры, чаще все же сокращения соответствуют своему названию и назначению: загс, управдом, сельсовет и другие.
Примечательно то, что страсть к сокращению слов зародилась именно после революции, до тех пор если сокращения и были, то в основном в строго профессиональных сферах и далеко не в таких больших количествах.
Хотя для меня стало новостью, что сокращали не только названия учреждений, но даже имена людей:

Сотни лет существовали в России всякие Иваны Ильичи Косоротовы, но до 1920-х годов и в голову никому не приходило, что из этих традиционных трех слов можно сделать одно: Ивилькос. И что Марию Егоровну Шатову можно превратить в Маешат.

И даже улицы:

...молодые москвички, назначая рандеву своим поклонникам, произносят два слова:
— Твербуль Пампуш!
И те будто хорошо понимают, что так называется популярное место любовных свиданий: Тверской бульвар, памятник Пушкину.

Хотя некоторые сокращения, хоть и выполняют свою функцию звучат порой ужасно, в пример автор приводит школьного работника, которого умудрились сократить до шкраба. Вину за такое неприглядное сокращение, как и за те, которые я привела в начале, Чуковский накладывает на канцелярских работников, которые наравне с широкими массами пытались ввести в обиход сокращения, благо те не прижились.

В подобных словах нет ни складу, ни ладу, ни благозвучия, ни смысла. Они совершенно непонятны читателям и превращают русскую речь в тарабарщину.

Также внимание Корней Иванович уделяет именам, которые явились сокращениями различных словосочетаний: Аванчел (Авангард Человечества), Слачела (Слава Челюскинцам), Новэра (Новая Эра), Долкап (Долой Капитализм), к счастью, эта тенденция прекратилась и сейчас детям не грозит носить такие имена.
Правда к концу главы автор переключился с сокращений на очищение языка от сорняков, точнее на тех, кто считает, что очищает русский язык, восставая при этом против тех слов, которые заслуживают в языке остаться.

... Я говорю о засорении речи якобы непристойными грубостями, которые внушают такой суеверный, я сказал бы — мистический, страх многим ревнителям чистоты языка.
Страх этот совершенно напрасен, ибо наша литература — одна из самых целомудренных в мире. Глубокая серьезность задач, которые ставит она перед собою, исключает всякие легковесные, фривольные темы. Такова она с давних времен.

И это очень точно описывает русскую классическую литературу. Сказать то же о современной литературе уже сложно, впрочем и об этом у Корнея Ивановича есть мнение:

Это относится ко всем без исключения жаргонам, арготизмам и сленгам, которые угнездились теперь в разговорах некоторых кругов молодежи: они заимствованы отнюдь не из книг.

И ведь правда, каждый писатель отражает в своих книгах то, что видит и слышит в жизни.

Правда, иные писатели в своих повестях иногда перебарщивают: дают слишком уж густой концентрат этой речи.

В том, что молодежь говорит на "полублатном" языке, автор винит скудную прозу учебников и желание школьников отдохнуть от этого, но, что главнее, в этом виновато влияние улицы. Впрочем, здесь кроется скорее не языковая, а моральная проблема, как пишет Чуковский, и я с ним полностью согласна.

Эта и следующая главы вызвали у меня, наверное, наибольший интерес и отклик.

На борьбу с этим затяжным, изнурительным и трудноизлечимым недугом мы должны подняться сплоченными силами — мы все, кому дорого величайшее достояние русской народной культуры, наш мудрый, выразительный, гениально живописный язык.

Когда я училась курсе на втором, у нас на английском языке надо было провести реферирование текста, для этого нам были выданы листочки примерно такого содержания. Думаю, узнай об этом Корней Иванович Чуковский, он был бы в ужасе, ведь именно те канцеляризмы, против которых он так восстает. Кто из нас не знает, что при написании докладов, рефератов и дипломов требуется именно такой язык — сухой, точный и полный шаблонов. Я сама страдаю от этой болезни, понимаю и замечаю за собой, что часто использую какие-то шаблоны (достаточно почитать мои рецензии), с другой стороны, я все же не безнадежный случай — когда я писала речь для выступления на защите диплома, оказалось, что она, по словам моего дипломного руководителя, слишком "литературна", "художественна" и мне пришлось ее переписывать. Так что канцеляризмы не так плохи, просто использовать их надо в нужное время и в нужной речи. Хотя и тут не нужно перегнать палку:

Научный работник ни за что не напишет статьи под заглавием "Форма поверхности верховьев реки Анюй". [...] Он выбирает один из замысловато-ученых вариантов, здесь совершенно не нужных:
"К вопросу о геоморфологическом строении Хорско-Анюйского водораздела".
Или:
"Относительно некоторых особенностей формирования пенеплена в районе Хорско-Анюйского междуречья".
Или:
"По поводу характера изменения батиса эрозии и геоморфологической структуры района возможной Хорско-Анюйской бифуркации".

Сейчас не все приведенные примеры кажутся мне ужасными, но это потому, что я привыкла к этому языку и не вижу порой тех ужасов, что автор.

Речевые штампы, — говорит Д. Э. Розенталь, — выражаются, в частности, в том, что одни обиходные слова влекут за собой появление других, „парных“ слов, „слов-спутников“: если „критика“, то „резкая“; если „поддержка“, то „горячая“; если „размах“, то „широкий“; если „мероприятия“, то „практические“; если „задачи“, то „конкретные“...
[...] Писатель Г. Рыклин в фельетоне «Совещание имен существительных» остроумно высмеял это тяготение к «словам-спутникам». Он привел такие примеры: впечатление непременно неизгладимое, пуля — меткая, борьба — упорная, волна — мощная, отрезок времени — сравнительно небольшой, речь — взволнованная, утро — прекрасное, факт — яркий, ряд — целый и т. д.

Сейчас эти и другие, вошедшие в наш обиход словосочетания не представляются чем-то страшным, потому что они закрепились в речи и я не замечаю какую угрозу они представляют. Впрочем, во всем нужна мера и не стоит писать предложения, которые не разобрать, потому что связь между словами теряется, да и легко запутаться, какая форма слова будет правильней:

Мы убедились, что знания (чего?) динамики (чего?) образа (кого?) Андрея Болконского (кого?) учащихся (чего?) экспериментального класса оказались…

Эта глава наиболее интересна, потому что написанное в ней легко можно отнести к современному языку и при необходимости бороться с этим, например, в школьной словесности.

В школе, несмотря на мою любовь к чтению, я не очень любила уроки литературы — мы редко читали то, что хотелось читать; нам надо было писать сочинения с анализом прочитанного; и учебники были довольно скучными.

... если бы школы и вузы поставили себе специальную цель — отвадить учащихся от нашей бессмертной и мудрой словесности, они не могли бы достичь этой цели более верными и надежными средствами. Сильнейшее их оружие — скука. Драгоценные мысли и чувства, которые могли бы воодушевить и облагородить детей, часто преподносятся им в надоевших, затасканных формах, за которыми школьники чутко улавливают полное равнодушие к делу. Мало-помалу они приучаются таить про себя свои подлинные мнения и, отвечая урок, прибегают к стандартной фразеологии учебников, столь любезной иным педагогам.

И ведь правда, все сочинения пишутся по одному шаблону — есть тема сочинения, его план — и вот, сочинение готово.

Вместо того чтобы приучать детвору восхищаться неповторимыми, индивидуальными, ни с чем несравнимыми чертами каждого автора, учебники изображают всех одинаковыми, так что Пушкина не отличишь от Щедрина. [...] Про каждого, про каждого из классиков здесь говорится, что он: 1) любит родину, 2) любит народ, 3) протестует против мрачной действительности; что он, как и все они: 4) гуманист, 5) реалист, 6) оптимист, 7) не имеет никаких недостатков и вообще никаких индивидуальных примет.
[...] Ведь в учебнике заранее указано, что́ школьнику полагается думать о Лермонтове, и что́ — о Маяковском, и что́ — о Некрасове.

Как показывает практика так и есть, а уж если у вас преподаватель, который не приемлет мнения отличного от его собственного или мнения учебника, то вообще беда, потому как

Главное качество, которое усваивают дети на уроках словесности, — скрытность, лицемерие, неискренность.
Школьников насильно принуждают любить тех писателей, к которым они равнодушны, приучают лукавить и фальшивить, скрывать свои настоящие мнения об авторах, навязанных им школьной программой, и заявлять о своем пылком преклонении перед теми из них, кто внушает им зевотную скуку.

... наш язык до сих пор ощущается многими как некая слепая стихия, которой невозможно управлять.

На протяжении всей главы предлагаются способы как можно попытаться управлять языком — выпускать брошюры с правильными словами, журналы, газеты, телевидение и радио и даже

Художник-график Михаил Терентьев предлагает установить ежегодный праздник — по примеру болгарского Дня славянской письменности.

Как известно в 1985 году, когда отмечалось 1100-летие преставления Мефодия, день 24 мая был объявлен «праздником славянской культуры и письменности». Впрочем,

... культура речи неотделима от общей культуры. Чтобы повысить качество своего языка, нужно повысить качество своего сердца, своего интеллекта.

В главе говорится о благозвучии слов, изяществе и ладе, о том что эти критерии влияют на язык также сильно, как и грамматические нормы.

Язык отвергает всякую звуковую нескладицу и требует — настоятельно требует — наиболее гармонического сочетания звуков.

Сейчас значения некоторых слов сильно отличаются от первоначальных, о которых мы можем уже и не догадываться.

Эта склонность народа — забывать первоначальные значения выражений и слов и пользоваться ими автоматически — наблюдается на каждом шагу.

И Корней Чуковский защищает это забвение от нападок ревнителей чистоты языка.
Ну а про "невнимание" — это относится в большей степени к фразеологизмам. Мы не задумываемся о значении отдельных слов, мы воспринимаем эти словосочетания единым целым.

каждый фразеологизм существует в нашей речи лишь до той поры, покуда отдельные элементы, входящие в его состав, незаметны, неощутимы для нас. Чуть только нам разъяснят, откуда взялось то или иное выражение (например, «бить баклуши»), это выражение перестает быть фразеологизмом.

Хотя с последним не соглашусь — я достаточно читала о том откуда пришли фразеологизмы и пока что ни разу для меня это не разрушило впечатление от фразеологизма и воспринимаю я их также, как и раньше.

На этом мы и закончим экскурсию по книге, если желаете ознакомиться с экспонатом поближе, то советую прочитать. Несмотря на то, что книга по некоторым вопросам устарела, она все же представляет интерес, ну а некоторые главы и вовсе читаются с большим удовольствием.

К великому моему удивлению, нашлись чудаки, которые вообразили, что если язык пребывает в непрерывном движении, если с каждой эпохой меняются и формы и значения изрядного количества слов, они, эти люди, имеют полное право трепать языком наобум, по своему произволу, как вздумается, не подчиняясь установленным нормам.
[...] Как бы ни изменялись слова, в каждую данную эпоху существуют очень определенные, очень твердые нормы правильной речи образованного, культурного общества, которые для каждого из нас обязательны.