5

Думай и делай, смотри и слушай,
сколько живешь, столько учись,
а если бы предстояло родиться снова,
я бы родился котом привратницы.

Джорджо Бассани называют итальянским Прустом, и, вы знаете, не зря. Возможно, феррарец менее изыскан, чем парижский затворник, менее замкнут на себя и свои переживания, но в главном он Прусту ещё и фору даст: в любви к вещам. Они для него и его персонажей не просто предметы, а друзья, союзники, сообщники. Какая-нибудь фигулечка на полочке больше расскажет о личности своего владельца, чем полное собрание сочинений с интимной перепиской впридачу. Значима малейшая деталька, осмыслена любая мелочь: синагогальные семисвечники, варёные языки с оливками, книги на высоких полках… Рецепт напитка «скивассер», в который проказница Миколь добавила итальянского колориту ради кусочки белого винограда…

И пока я не постигла этой манеры, – да простят мне эстеты – я жутко бесилась. Хотелось воскликнуть: Ну, синьор Бассани! Ну, сколько уже можно! За каким дьяволом мне знать доподлинно, какие люстры висели в особняке Финци-Контини и как именно они висели? Всё равно по их элегантным хрустальным висюлькам более полувека назад прошёлся железной подошвой бравый эсэсовский офицер. Что толку вспоминать вигоневые брюки Альберто и его дорогие пуловеры цвета осенних листьев, если эти роскошества давно там же, где шуба моей прабабушки, а именно в небытии? И есть ли смысл оплакивать этих томных, большеглазых юношей и капризных девиц с теннисными ракетками в выхоленных руках? Ведь, даже если мы с вами, умудрённые известным опытом, появимся перед ними и будем вопить страшными сорванными голосами: «Бегите, ребята. Хватайте родителей и бегите, бегите, бегите! По ваши души уже строят бараки, уже проектируют крематории», они навряд ли поймут, о чём речь. Пожмут плечами. Порассуждают, что Муссолини всё ж таки не Гитлер, что пока никого не исключили не то, что из университета, - даже из спортивного клуба. И вернутся к игре, вернутся к болтовне. Бездумные, счастливые, обреченные.

А потом, ближе к последним страницам, внезапно стало понятнее некуда. Потому что у нас с Джорджо Бассани одинаковое представление о райских кущах. Рай – там всё, как здесь. Только не срублен в золотой Ферраре сад Финци-Контини, сад влюблённых, не срубили его на дрова в сорок пятом. Не разрушены ни Киев, ни Варшава, ни Краснодар, ни Сталинград, ни Псков. И Дрезден, хотите верьте, хотите нет – стоит нетронутый. И можно гулять с бабушкой по Петергофу, где от всех красот никогда не оставалось кучи щебёнки, можно любоваться Янтарной комнатой. А на месте Пискарёвского кладбища сосны гудят, и никогда в моём прекрасном городе
никто
не умер с голоду.