4 Тысяча и одна сказка

Но это важно — <...>, знать свои корни. Знать, где начался как человек. А нет — вся жизнь кажется ненастоящей. Как головоломка.

Баба́ расстилает ковёр, туркменский, ярко-красный, ручной работы. Водит обветренными заскорузлыми руками по ворсинкам из овечьей шерсти. Подушечки пальцев точно повторяют элементы узоров: айна гёль — цветы, вплетённые в геометрические фигуры, отпечатки слоновьих ног, кресты, зигзаги, пирамиды. Водит и рассказывает истории. Пальцами вдоль цветов терновника — получается сказ о феях, рисуя петли бесконечности, выходит о дэвах, выводя орнамент на китайский мотив, льются предания о джиннах. Так рождается сказка. Для двух маленьких детей, мальчика и девочки. Мальчика зовут Абдулла, девочку Пари.

“Рaris — как город?”
“Нет, без s. На фарси означает „фея“.

Они — главные герои сказания с добрыми волшебниками и злыми духами, рассказа порой жестокого и ужасающего своей реальностью. Здесь нашлось место любви и ненависти, суровой правде и сладкой лжи во благо (ли?), радости и горю, богатству и бедности. Расставанию...

Повзрослевшие дети, постаревшие родители, смена веков и поколений, разные страны и континенты. Но легенда о мальчике и его младшей сестре живёт, обрастает случайными событиями и важными людьми. Всего лишь шесть рукопожатий. Или целых шесть рукопожатий длиною в полвека.

Американский сказочник с афганскими корнями в очередной раз не изменил своему стилю. Колоритное произведение, есть в нём что-то от индийских фильмов и бразильских сериалов, будоражащее кровь и вытряхивающее душу. Без слёз, но с болью в самое сердце проникает Халед Хоссейни и его чувственная проза.

Каждая человеческая жизнь на вес золота. О всяком своем герое автор волнуется, но рисует картину мира настоящую, а значит не всегда добрую и справедливую. Сюжеты, словно картинки калейдоскопа, постоянно сменяют друг друга, не смея задерживать читателя надолго, но позволяя приблизиться к персонажу, прочувствовать его боль, узнать его счастье. Временные петли извиваются в бесконечный восточный узор, который, кажется, никогда не расплести. Но это лишь на первый взгляд.

История — она как поезд в пути: неважно, когда ты вскочил в него, рано или поздно доберешься до нужной станции.

Всё случайное не случайно. И к финалу хочется сложить все пазлы воедино, увидеть законченное полотно всё таким же сказочным.

Всегда мысленно ругала писателей за сладкие приторные концовки, приговаривала: "В жизни так не бывает, всё намного сложнее". Сегодня вновь ругаю Хоссейни, странно, но за слишком жизненный эндшпиль, повторяя одними губами: "Ну почему так сложно? В книге так не бывает", — забывая, что каждая книга — немного жизнь.

Солнечный день. Они снова дети, брат и сестра, юные, ясноглазые, шустрые. Лежат в высокой траве под тенистой яблоней в полном цвету. Трава под их спинами мягка, сквозь бурю яблоневого цвета мерцает на их лицах солнце. Они дремлют, довольные, рядышком, он уложил голову в развилку толстого корня, а ее голова — на пальтишке, которое он для нее свернул. Из-под полуприкрытых век она смотрит на дрозда, присевшего на ветку. С листвы стекают потоки прохладного воздуха.
Она поворачивает голову и глядит на него, на своего старшего брата, ее союзника во всех делах, но лицо его слишком близко, и никак не увидеть его целиком. Лишь взлет лба, контур носа, изгиб ресниц. Но это не имеет значения. Она счастлива просто быть рядом с ним, со своим братом, и дремота постепенно уносит ее прочь, ее обволакивает волна полного покоя. Она закрывает глаза. Уплывает безмятежно, и все — ясно, все — лучезарно, все — разом.