5

О, как же я тосковал по "новому немецкому" Бёлля, по легкому, летящему, ясному языку. Через "Игру в бисер" первое время приходилось буквально продираться, спотыкаясь о витиеватые и многословные фразы, будто о камни на бездорожье. Попутно в очередной раз позавидовал тем, кто может читать книги на языке оригинала: если англоязычную литературу еще могу осилить, вооружившись словарями, то читать на немецком пока не стоит и мечтать. Эта книга трудная, читать ее - настоящий нелегкий труд. Однако, забегая вперед и все же не раскрывая подробности сюжета, могу сказать: все трудности и все то время, что потратил на чтение, стоили того. Стоило в самом конце встретить рассвет на берегу холодного озера - и это далеко еще не конец, и даже приложения к основному повествованию в стихах и прозе - тоже не конец. И еще стоило среди всех этих неудобных фраз-камней найти несколько, которые словно сами ложатся на свое место в каком-то неощутимом до тех пор фундаменте.

От формы к содержанию: признаюсь, я долго и довольно бестолково спорил с писателем, с рассказчиком, с главным героем. Игра? Да, наверное, я поддался тому, чем грешит большинство читателей-дилетантов: что за Игра? Каковы, в конце концов, ее правила, течение и итог ее партий? Обо всем этом одновременно узнаешь много и одновременно не узнаешь ничего. Не потому, что автор высокомерно не желает рассказывать, и также не потому, что читатели не в состоянии были бы его рассказ понять, у него и у нас другая задача: не уставиться в доску с разноцветными бусинами, но смотреть по сторонам, на лица игроков и много, много дальше. А еще - слушать: в книге и в Игре звучит огромное количество музыки. Но и здесь меня тянет спорить, возражать, вставлять едкие замечания: неужели можно найти много смысла и удовольствия в анализе, переходящем в препарирование, в знании, которое своей массой способно раздавить частные, субъективные эмоции и впечатления? К тому же, довольно странно, что музыка у Гессе заканчивается примерно в XVIII веке, названным "веком начинающегося вырождения". На страницах "Игры" встречается огромное количество имен композиторов и музыкантов, великих и малоизвестных, но среди них нет Шопена, Листа, Равеля, Рахманинова. Ну а нашу современную музыку при жизни Гессе просто не успели придумать. Думаю, если бы и успели, вся она скопом пошла бы под определение "фельетонной эпохи" и "вырождения", что, наверное, не так уж удивительно: классиком при жизни никто и никогда еще не становился. Лет через двести - пожалуй, но никак не раньше.

Однако мои возражения заканчиваются и уступают место молчаливому восхищению - в те моменты, когда музыка начинает звучать, когда герои исполняют ее, причем вовсе не на сцене и не для публики, а для себя или, как максимум, для единственного и очень близкого слушателя. Это вне Игры, вне всяких правил, нечто, что просто существует и не требует объяснений и оправданий. Нечто, близкое к магии или к религии, и не являющееся ни тем, ни другим. Удивительно как раз то, что именно к религии музыка прокладывает незримый мостик - вспомним долгое пребывание Кнехта в монастыре. Хотя, засомневаюсь и здесь: все же мне кажется, что такой диалог явился счастливым исключением, одной-единственной нотой во взаимной глухоте науки и веры.

И, наверное, немного наивным может показаться описание восточных знаний и практик, которые в книге также встречаются во множестве, в частности, медитация и гадание по Книге Перемен. Но не забудем, что "Игра" была создана задолго до того, как Восток вошел в моду. Вот где истинная фельетонная эпоха наших дней: сегодня медитации может научиться любой желающий за пару уроков, а в гороскопах можно вычитать почти что правдивое будущее на любой период времени, от дня до года.

Наконец, особо отмечу приложения, о которых упомянул в самом начале: стихи и жизнеописания Кнехта. Среди стихов запомнился "Сон" - Борхесу не пришлось бы делать Вавилонскую библиотеку бесконечной, посели он туда того старика с пером, хватило бы всего одной небольшой комнаты. А "Исповедник" заставил совершенно по-другому взглянуть на привычные уже понятия, сотни раз объясненные и истолкованные. Именно к нему я вернусь еще не раз.

А мой Слуга не вернется, но, уходя, возьмет с собой единственное и самое важное: маленькую флейту.