4

Написано в рамках флэшмоба "Дайте две!"

Если бы это была художественная литература - ни за что не стала бы читать... Если бы я не знала, что однажды перед камерой сидела, хоть и уставшая, но вполне благополучная, состоявшаяся 77-летняя женщина, я умирала бы от страха каждую страницу за эту хрупкую, юную, голубоглазую девочку. Такую искреннюю, но немного взбалмошную, такую не-советскую, наивную и проницательную одновременно... Смелую и - слава Богу! - удачливую.
Ей часто встречались хорошие люди, жалели ("Меня трудно было не пожалеть!", - говорит Лилиана). Да и она, вполне осознавала, что жалеют, что она нравится людям, что обаятельная, умненькая, почти-заграничная девочка с хорошим слогом и хорошим вкусом. Талантлива? Ну... не гениальна, иначе книга вышла бы совсем другой - о работе, о переводе, о языке, а она об эпохе.
Да, не гениальна, но уж каких даров отсыпано свыше - те использованы полностью, на сто процентов. Но об этом после. Сейчас о страхе.
Какое вещественное описание страха - ледяного, скользкого, проникающего под кожу, парализующего - и этот страх постоянно оправдывался. Каждую ночь люди слушали подъезд: хлопание двери, тяжелые шаги, динные наглые звонки в двери (сегодня в нашу или в соседскую?), каждый день люди покупали и сушили хлеб... Узелки с бельем и сухарями хранились у дверей, чтоб, значит, сразу все было готово... Это ведь не фантазия, люди слушали потому, что по ночам действительно приходили. Каждую ночь приходили.
А потом война. И снова - детали, детали жизни, так реалистично передающие ужас...
И вот я дочитываю до эпизода, когда Лиля с мамой прибывают в Набережные челны (это сейчас город, а тогда - нищая татарская полу-деревня) и никто не желает сдавать им жилье: денег-то у москвичек нет и не будет, это всем ясно. Наконец договариваются с одной татаркой за вещи. Каждый месяц москвички отдают один свой наряд хозяйке, кончатся вещи - съезжайте. "И эта татарская девочка не стесняясь носила мои наряды," - сетует Лиля, - "и говорила, что это вы раньше в Москве своей шикарно жили, а теперь вот нам отдаете и это только справедливо".
И тут, знаете... жалко мне так стало обеих... И Лилю, и эту нищую девочку-татарку... Лиля-то вернется - к Москве, к друзьям, к своему престижному институту ИФЛИ, к поклонникам и богемным тусовкам, пусть и голодные будут годы, но какие насыщенные. А девочка та, со своей нищетой и завистью останется... И Лилина ношенная кофточка будет самым шикарным моментом ее жизни. Да и в чем ее упрекнуть? И кто ее упрекнет? Что сделаешь, такая жизнь... И кто поручится, что достойно пройдет испытание нищетой и не позавидует?

Оправдана такая концентрация политики в воспоминаниях - коммунизма, фашизма, антисемитизма, страха, смертей, расстрелов, ссылок, смерти Сталина. И оправдана эта погоня за предателями. Тот предавал, этот доносил, пишет Лиля, называя людей по именам. Она заслужила это право, да и они заслужили быть названными.
И если бы на этом книга кончилась, я бы поставила пять звезд и занесла в любимые. Но она не кончилась.
Вот Лиля и Сима-муж, вполне благополучные, устроенные. имеющие доступ к благам если не первого, то второго эшелона, как творческая интеллигенция и... Лиля продолжает охоту на предателей. Кто что сказал, кто не сказал, кто подписал, кто не подписал и опять с именами и фамилиями. Но во всей этой феерии предательства и благородства она ничего не пишет о двух людях: Лиле и Симе. Они-то как? Судя по благородному гневу, они не из конформистов. Судя по неотлученности от кормушки, они власть ничем не раздражают. Ну да, однажды подписала какое-то письмо и боялась. А другой раз сильно хотела в Париж и не подписала - боялась, что не выпустят.
Лиля много пишет о том, как система меняла людей, их психологию, а я вижу, что и Лилю она изменила... А кого бы не изменила?
Она не святая и никто не свят. Но она искренна, как почти никто. Попробуйте, если не верите - удастся ли рассказать о жизни, себя не оправдывая?
Прожила, как могла, часто делая добро, редко - зло, любила друзей, родных и книги.

А через полгода после интерью она умерла.
Она всё рассказала, дальше живите сами.