5 Еврейский казак

К Розенбауму я отношусь очень положительно, мне нравится его слушать. Знакомство с его творчеством, еще тем - ранним - блатным одесским, началось на первом курсе института. У одного из живших в комнате общаги студентов был бабинный магнитофон, кассет было не много, одна из них - так называемый "Домашний концерт" Розенбаума, тот, который начинался с "А ну-ка, сделайте мне фото, месье Жан", следующей шла "На улице Гороховой ажиотаж".

Через пару лет, уже в родной Советской Армии, был интересный случай. Я служил "художником" в военном клубе, и замполит части иногда приходил вести с нами - "бойцами идеологического фронта" - душеспасительные беседы. Однажды он задал мне вопрос: знаю ли я кто такой Токарев? Я ответил, что знаю, в третьей роте есть ефрейтор Токарев. Замполит на меня: Ты что, издеваешься? А Розенбаум в какой роте служит? Тогда до меня дошло, что он имел в виду Вилли Токарева, и дознавался, слушают ли его бойцы этих исполнителей. Так вот Токарева еще можно было с кем-то "спутать", но не Розенбаума )

Отличительная черта творчества Розенбаума - выбор определенной темы и глубокое в неё погружение. Первым большим пластом, освоенным начинающим исполнителем, была блатная одесская тема, основанная во многом на тематике "Одесских рассказов" Бабеля. Александр очень полно почувствовал тему, возможно, большим подспорьем в её освоении было его еврейское происхождение, но ему удалось создать вещи, которые приобрели вид народных "блатных" песен. Сказалось и влияние текстов Аркадия Северного и братьев Жемчужных.

Розенбаума часто сравнивают с Высоцким, но на мой взгляд их объединяет только тот факт, что они сами писали тексты своих песен, подбирали к ним мотивы, и сами исполняли под гитару. Но в своем проявлении они очень разные. Высоцкий тоже начинал со стилизаций под блатные песни, но в этом направлении не достиг серьезных успехов, рано бросив эту тему, переключившись на более серьезные направления. В целом Высоцкий оказался в своих текстах намного многовекторнее, чем Розенбаум.

Зато Розенбаум максимально отрабатывает выбранную тематическую нишу, он практически досуха выжал блатную одесскую тему, и перешел к следующим только тогда, когда нависла серьезная угроза пародирования самого себя.

Следующей успешнейшей темой оказалась... казачья. Совершенно неожиданный выбор для автора-еврея, известно, что отношения евреев и казаков исторически складывались не самым комплиментарным образом. Но Розенбаум сумел так овладеть казачьей спецификой, что выдал цикл, песни, а заодно и поэтические тексты которого, воспринимаются чуть ли не как казачьи народные. Та же "Только песня казаку во степи подмога". Да, есть в них что-то лубочное, но это только подчеркивает их естественность, потому что современное казачество существует только в качестве лубка.

Можно вспомнить про военную тему, про афганскую, в последние годы на первый план выходят мировоззренческие, в том числе обращение к еврейской национальной теме.

К сожалению, должен констатировать, что в своих поэтических текстах Розенбаум страдает некоторых однообразием и повторяемостью, чувствуется, что его таланту нужна внешняя цель, как тот же блатной мир Одессы или казачество, тогда он начинает блистать новизной специфических рифм и образов.

Тексты Розенбаума очень образные, поэтому выбор для "гусиной" пародии был невероятно широким. И все же я остановился на второй по очереди песне "Домашнего концерта" 1981 года, кассету с которым, как уже писал выше, заслушивал когда-то "до дыр". Итак, вспомните мотив "На улице Гороховой ажиотаж":

Опять на Дерибасовской бушует фурор,
Семён и Беня Крик поникли в грусти,
Устроила баб Соня натуральный террор,
Который раз её пропали гуси.

А было это летом, в восемнадцатый год,
Дзержинский и Урицкий банковали,
Чекисты подчистую обобрали народ,
Гусей у бабок тибрить приказали.

Баб Соня с Беней, и еще один молдован
Отбить гусей заслуженных решили,
Мокрушники сказали, Сёма, мол, - атаман
И всею шоблой в Питер покатили.

А в поезде читали уркаганы стихи,
Есенин, Маяковского «Про это»,
Решили – вирши Бени так не плохи,
Что выбран был он королем поэтов.

А в тамбуре старушка девяносто двух лет –
Баб Соня – от нахала отбивалась.
Дешевый извращенец мял на ней туалет,
И требовал, чтоб прямо тут отдалась.

Почувствовав душою этот грязный посыл,
Тут Сёма в тамбуре нарисовался.
Испортил воздух пошлый геронтофил
И добровольно под откос сорвался.

Вот к Питеру состав тот подошел не спеша,
Наганы вместе с кольтами достали –
Здесь шороху решили навести кореша
И все чекисты дружно задрожали.

Налёт на ГубЧеКа был неистов и зол,
Гусей баб Сониных они отбили,
Но каждый меткий выстрел свою жертву нашёл,
И над столами в морге свет включили…