5

Поразительно, что эта книга вышла всего через год после того, как Джеральд Даррелл, младший брат Лоренса, в книге " Моя семья и другие звери " с таким юмором создал образ Ларри - заносчивого и самоуверенного, вспыльчивого и саркатического, начинающего писателя, прославившегося пока что только своим несносным характером.

А на самом деле...

На самом деле Джерри писал о ком-то другом. Не может быть такого, чтобы этот Ларри написал такую тонкую и прочувствованную, такую насыщенную и плотную, такую волшебную книгу.

С первых же страниц мне захотелось растянуть чтение на подольше и я дозировала "Жюстин" по 50-100 страниц в неделю, занимая время её переваривания двумя другими книгами.

Но не сюжет меня так заворожил. Сюжет, в общем-то, банален. Рассказчик, англичанин, живущий в Александрии, влюбляется в Жюстин, жену одного очень влиятельного в городе человека, Нессима. Нессим, однако, ни о чём не подозревая, вводит рассказчика в свой круг и с удовольствием проводит в его обществе время.

Однако это не банальный любовный треугольник. По мере того, как я вчитывалась, а точнее отдалялась от ниги, чтобы издалека лучше разглядеть всю картину, в кружеве повествования выступили другие персонажи и сюжеты:
Мелисса, девушка рассказчика;
Коэн, воздыхатель Мелиссы;
Мнемджян, Бальтазар, Клеа, Скоби, друзья рассказчика и его интеллектуальные корни, подпитывающие его размышления и его книгу;
Арнотти, писатель и бывший муж Жюстин, написавший о ней книгу, читая которую, рассказчик раскрывает нам характер, интеллект, внутренний стержень и затаённые страхи этой женщины

Как я уже написала выше, вовсе не сюжет меня заворожил. Ключевым моментом в книге, практически её главным персонажем, является язык.

Был чудесный весенний день, и даже на таком расстоянии ветер доносил шорох торопливых шагов моря.

Горсть красок для пейзажа... Длинные темперные тени. Свет, сочащийся лимонным соком. Воздух полон кирпичной пыли - сладко пахнущей кирпичной пыли и запаха горячих тротуаров, сбрызнутых водой. Легкие влажные облака липнут к земле, но редко приносят дождь. Поверх - брызги пыльно-красного, пыльно-зеленого, лилового с мелом; сильно разбавленный малиновый - вода озера. Летом воздух лакирован влагой моря. Город залит камедью.
А позже, осенью, сухой дрожащий воздух, шероховатый от статического электричества, разбегается под легкой одеждой язычками пламени по коже. Плоть оживает, пробует запоры тюрьмы на прочность. Пьяная шлюха бредет по улице ночью, роняя обрывки песни, как лепестки.

В великом молчании здешних зимних вечеров есть только одни часы: море. Его неясный ритм выстраивает фугу, и я нанизываю на нее слова. Гулкие кадансы морской воды, она зализывает собственные раны, облизывает губы Дельты, кипит на опустевших пляжах - пустынных, навсегда пустынных под крыльями чаек: белые росчерки на сером, тучи жуют их заживо. Если здесь появляется парус, то умирает прежде, чем мыс успеет его заслонить. Обломок кораблекрушения, вымытый к подножию острова, безмолвная шелуха, окатанная непогодой, прилипшая к голубому небу воды... исчез!

Небо в ту ночь по-летнему полыхало зарницами; не успел еще отплясать фейерверк, как захрустела где-то над пустыней, на востоке, черствая корочка грома, струпом разрастаясь в мелодичной ночной тишине. Брызнул легкий дождь, молодой и свежий, и в одно мгновенье темнота заполнилась бегущими фигурами людей - назад, под укрытие освещенных изнутри домов; поднятые выше колен платья и в голосах - прохладный перезвон радости. Фонари снимали отпечатки с обнаженных тел под мокрою насквозь одеждой - мы же, не сговариваясь, нырнули в беседку за сладко пахнущей живой изгородью и легли на резную, из камня скамью в форме лебедя. Болтали и смеялись люди, пробегавшие мимо беседки дальше, к свету; мы покачивались в мягкой колыбели темноты, чувствуя, как покалывают наши лица ласковые иголочки дождя. Люди в смокингах подожгли запалы последних, ненужных уже зарядов, и сквозь ее волосы я увидел, как карабкаются в небо запоздалые бледные кометы.
Я попробовал на вкус, с разноцветной круговертью радости перед глазами, теплый отчаянный рывок ее языка, ее рук поверх моих. Сколь несоразмерно было счастье - мы даже не говорили, мы просто глядели друг на друга в темноте глазами, полными непролитых слез.

С каждым новым предложением рассказчик создаёт сотни новых одушевлённых персонажей. Всё, о чём он ни скажет, приобретает краски, становится выпуклым, просится из страницы наружу, чтобы в полной мере в реальности воплотиться в авторский замысел.

В первый раз за последние 4 года я пожалела о том, что у меня такая простенькая читалка (Sony PRS-505), в которой нельзя делать пометки. Хочется снова и снова возвращаться к некоторым пассажам, перечитывать, закрывать глаза и смаковать.

Впереди ещё 3 книги "Квартета". Очень надеюсь, что написаны они в таком же стиле.