5 Взгляд во мрак на свою жизнь

Это великая книга. Теперь я понимаю, почему Брэдбери мечтал о том, что полёт на Марс, уход человечества в космос, был описан Вульфом. В рассказе «О скитаньях вечных и о земле» Рэй Дуглас Брэдбери великий Брэдбери даёт волю своему отчаянью от того, что Вульфу больше ничего не написать. Вульф - это его Пушкин. Разве хотя бы один из нас не мечтал о том, чтобы отправиться в февраль 1837 года с пенициллином?..
Брэдбери полагает, что только Вульф с его неповторимым языком, с описаниями, подобных которым я не видела ни у кого другого, способен создать роман о чудесах будущего. Действительно, у него бы получилось. Можно было бы надёргать цитат, чтобы попытаться проиллюстрировать удивительный стиль Вульфа. Но, мне кажется, вне контекста его цветистые трагические метафоры одиночества, непонимания и разочарований выглядели бы неестественно и даже смешно. А Юджин (автобиографический персонаж) больше всего на свете ненавидит насмешки.
Я начинала читать роман как ординарную семейную сагу: в первых главах он чем-то напоминает представителя этого своеобразного жанра. Но примерно к середине сообразила, что читаю совсем другое: исповедь мыслящего человека, в ужасе от своего несовершенства и одновременно сгорающего от гордости собственным талантом. Бродяги и поэта. Младшего сына, которому досталась вся материнская любовь, все надёжды, все неисполнимые желания. Всё это вместе стоит того, чтобы медленно, вдумчиво, без суеты прочесть эту роскошь.
Мне встретились на страницах романа несколько внезапных открытий. Например, что Вульф не доверял невозмутимым сиделкам:

"...жалость была ей не свойственна, а взамен в ней таилась холодная страсть к страданиям, приносимым болезнью и смертью. Свою бесчеловечность она скрывала под маской профессионализма, говоря: — Если бы я давала волю своим чувствам, что стало бы с моими пациентами?"

А что лучше, "Тамара лечит - я реву"? Вот причудливое требование, предъявляемое к персоналу по уходу: страдать вместе с пациентом. А если не видно, что сестра мучается, значит, она плохой работник. Ничто не идёт в счёт: ни успешные реанимации, ни сверурочные, отдаваемые добровольно, ни напряжённое внимание к любым переменам в состоянии пациента. Не ревёшь, фигурально выражаясь, значит, ты упырь, оборотень в белом халате, садист-любитель чужих страданий, и место твоё... ясно, где. Невесело. Работаем дальше.
Следующее: Вульф бесподобен в своём социальном сарказме.

"Потребность в бунте у него была такая же, как у большинства американцев, — другими словами, её не было вовсе. Его удовлетворяла любая социальная система, которая обеспечила бы ему удобства, безопасность, деньги в достаточном количестве, а также свободу думать, есть, пить, любить, читать и писать, что он хочет".

Интересно, это он, автор, восхищается или негодует? И ещё: а не все ли мы таковы?
Наконец, лично мне невероятно забавно было читать, что Юджин (Томас) так же любит играть в игры, как и я. Устраивать свой собственный восхитительный перфоманс "for one".

"Иногда он звонил в дверь и робко спрашивал: — Это дом номер двадцать шесть? Меня зовут Томас Чаттертон. Мне нужен джентльмен по фамилии Колридж… мистер Сэмюэл Т. Колридж. Он живёт здесь?.. Нет?.. Простите. Да, двадцать шесть, я совершенно уверен… Благодарю вас… Я ошибся… Проверю по телефонной книге. Но что, думал Юджин, если однажды на одной из миллиона улиц жизни я действительно его найду?"

Знаете, я так делала одним летом. Волей судьбы оказавшись в Питере (1990) без денег и возможности вернуться домой, рассорившись с друзьями и не решаясь попросить помощи у родителей, я звонила в чужие двери и спрашивала Ольгу Сергееву. И однажды нашла её!
Об этом я как-нибудь напишу. Люблю тебя, Том Вульф!