Рецензии — стр. 6

Для меня эта книга Ольги Токарчук едва ли не напрямую связана с романом Людмилы Улицкой «Лестница Якова». Конечно, прежде всего, это присутствие в названиях книг имени главного героя — Яков. И в каждой из этих книг автор следует по жизненному пути главного героя, то и дело останавливаясь на главных эпизодах жизни своего визави, но и не пренебрегая полустанками на жизненном пути и обращая своё и читательское внимание на проносящиеся, а иногда томительно тянущиеся мимо пейзажи. А вот если переходить к содержанию книги Ольги Токарчук, и к тому, чем именно была наполнена жизнь её Якова, то тут мы отправляемся уже к другой книге Улицкой — «Даниэль Штайн, переводчик». Потому что тут сходство основано именно на внутренних убеждениях главных героев, и, соответственно, на некоторых схожестях в поступках.

Речь идёт о религиозных догматах и о вере как таковой. Ведь феномен веры в религиозном и философском смысле состоит в попытке осмыслить мир и своё отношение к нему, а также разобраться в своём месте в этом мире. И идея бога в разных её вариантах появилась во времена едва ли не допотопные, а скорее — вообще в ледниковый период.

И вот появляется на свете человек, возомнивший себя если не богом, то просто пророком и мессией. Поскольку происходит всё в середине — второй половине века XVIII, то нашему Якову не составляет труда собирать вокруг себя сторонников и поклонников своей веры. По сути Яков создаёт секту. Со своим жизненным укладом, со своими молитвенными и сексуальными ритуалами. И в течение всей нашей немаленькой по объёму книги мы вместе с друзьями и сторонниками/сторонницами Якова следуем за ним во всех его перипетиях и поисках. А Яков, конечно в искренней заботе о ближних своих, пытается найти для себя самого и для них, горемычных, место обетованное. Блуждая при этом по странам восточной и средней Европы и Малой Азии. И то возвышаясь при этом и находя покровительство у сильных мира сего, то, напротив, попадая в жестокую опалу и тюремно-крепостное многолетнее заключение.

Для меня весь вопрос состоит в том, насколько искренне верил сам Яков в это своё мессианство. Или же он просто морочил людям головы ради достижения одной единственной цели — получения власти над ними и приобретения личных выгод. В книге однозначного ответа на этот вопрос просто нет. Но я всё-таки больше склоняюсь к мысли, что это были личные корыстные мотивы. Хотя может и просто одержимость не совсем в психическом смысле здорового человека идеей о своей исключительности, а отсюда уже и все следствия/последствия…

Не скажу, что это было весёлое и приятное чтение, некоторые эпизоды просто отвращали от книги. Но как иначе можно рассказать всю суть событий, не рассказывая о деталях…

Если вы ищете вдохновляющих заметок о путешествиях или окрыляющей атмосферы перелетов, поездов и дорог, эта книга не даст вам утешения. "Бегуны" - это гимн энтропии, торжество распада. Распада сознания, телесных тканей, памяти, любви и жизненной энергии. Все герои этих разрозненных отрывков бегут куда-то, куда невозможно добежать. Они обречены на вечный поиск, потому что нет ничего сложнее умения быть благодарным не тому, что мы направляемся куда-то, а тому, что мы просто здесь.

Каждому из нас и так сложно собрать мысли воедино, объять необъятную вселенную нашей жизни, ведь в ней так много аспектов, распадающихся на пиксели. Все вечно просачивается сквозь сито, будто постоянно видишь детали, а собрать что-то цельное и однозначное не можешь. И тут Токарчук еще вносит лепту в этот хаос, опрокидывая конструктор чужих жизней, сомнений и перверсий на наши бедные головы. И вот мельчайшие детальки попадают под ноги, перекрывают дыхание, заставляют сомневаться во всем еще больше... Но ответов не дают, задавая все новые риторические вопросы, вроде "Куда мы идем?", "Для чего мы здесь?", "Как именно мы исчезаем?".

В отзывах все пишут, что Токарчук писала о Смерти. Но мне кажется, что не меньше она писала о Жизни, потому что последняя в каком-то смысле еще страшнее. Другая заглавная тема книги - о торжестве тела над духом вылилась в бесконечное любование человеческими внутренностями, костями, сложносочиненными сетями сухожилий и нервов. Только показалось неправдоподобным то, что автор каждого персонажа наделяла своим специфическим увлечением.

Что касается языка, метафоры острые и сочные, как перчики халапеньо, тут переводчик проделал великолепную работу, полностью почувствовав автора. Мне больше понравились маленькие, не связанные друг с другом заметки, чем вплетенные в повествование истории без начала и конца. Зацепил разве что момент с капитаном парома, который однажды решил взять курс в открытое море. Историю про бомжиху в московском метро не хотелось дочитывать - такая она угнетающе-душная. И конечно же, мне, как и всем остальным, интересно, куда черт возьми, пропала жена Куницкого?!

Лишь одно воскресенье,
и простимся навеки,
словно реки в разбеге,
вот и весь сказ.

Хоть одно воскресенье,
чтоб не сгинуть надежде,
улыбнись мне, как прежде,
в последний раз.
"Танго смерти" или "Танго самоубийц"
(старое польское танго "Последнее воскресенье")

Когда заигравшиеся в декаданс мальчики в чёрных бархатных пиджаках, выпив бокал ледяного шампанского, под аккомпанемент этого танго с наслаждением пускали себе пулю в лоб, они делали это по собственному выбору.
У тех, кто в сорок третьем умирал под эти звуки на львовской окраине, не было никакого выбора, как не было его и у тех, кто это страшное танго играл .
Но у последних была надежда, и давали её вплетенные в знакомую мелодию лишние двенадцать нот...

Там, во Львове, их было четверо - Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян.
Нет, конечно.
Их звали Орест, Вольф, Яська и Йоська.
Совсем как у мушкетеров, трое - и один.
Один... Остался он один.

Юная девушка играет на скрипке на улицах Львова - в Стрыйском парке, на Высоком Замке, на Лычаковском кладбище, на Кортумовой горе.
С нею приходит высокий худой безрукий старик.
Он снимает с головы и кладёт у её ног шляпу.
Музыка поднимает их над городом.
И там, в небесах, старик с надеждой ждёт, не обернётся ли к нему чье-либо лицо, озарённое радостью узнавания...

Книга прекрасная!
С чем я могу сравнить её?
Наверное, с моей любимой Трилогией "Люди воздуха" Дины Рубиной .
Киев, Винница, Львов, такие, какими они были когда-то давно.
Они полноправные Главные Герои книг Рубиной.
И в этой книге, кроме тех "четырёх мушкетёров", есть ещё один Главный Герой.
Довоенный Львов.

Утомлённое солнце
Нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась,
Что нет любви.

Если в эту знакомую с детства мелодию вплести те самые лишние двенадцать нот, возможно, случится чудо.
Ведь это, оказывается, и есть то самое старое польское танго "Последнее воскресенье".
Танго самоубийц. Танго смерти Я́новского концентрационного лагеря.
Как хочется верить, что были те лишние ноты, что чудо свершилось.
To ostatnia niedziela...

Все это время я вела дневник, который тоже решаюсь включить в повествование. В нем то, что чувствовала, переживала, в нем и география поиска — более ста городов, поселков, деревень в самых разных уголках страны. Правда, я долго сомневалась: имею ли право писать в этой книге «я чувствую», «я мучаюсь», «я сомневаюсь». Что мои чувства, мои мучения рядом с их чувствами и мучениями? Будет ли кому-нибудь интересен дневник моих чувств, сомнений и поисков? Но чем больше материала накапливалось в папках, тем настойчивее становилось убеждение: документ лишь тогда документ, имеющий полную силу, когда известно не только то, что в нем есть, но и кто его оставил. Нет бесстрастных свидетельств, в каждом заключена явная или тайная страсть того, чья рука водила пером по бумаге.

Так откровенно автор говорит о своих сомнениях: стоит ли присоединять свой голос к голосам тех, чьи воспоминания она записывает? И правда: чего стоят наши, сегодняшние слова, мысли по сравнению с тем, что пришлось пережить им, тогда? Книга называется "У войны не женское лицо", а на самом-то деле это лицо и не женщины даже, а девушки, девочки! Ведь они уходили на войну совсем детьми, вчерашними школьницами, мало кто успел и замуж-то выйти... Уходили по собственной воле.

Эту книгу, пусть один раз, но должен прочитать каждый. Да это тяжело, больно, страшно, невыносимо, но это наша история. Наша! Никуда мы от нее не денемся.

Последнее время порою приходится слышать мнения вроде: "да кому она нужна была, эта война!", "сколько можно это вспоминать?" и т.д. Говорят это вполне взрослые люди - и мне стыдно за таких людей.

Семейное древо людей, живущих на постсоветском пространстве, больше похоже на облетевший по осени клён, чем на утопающую по весне в листве и цветах яблоню. Сплошные прочерки, недомолвки и умолчания. Немота – наше главное наследие, когда речь заходит о прошлом.

Семь поколений родственников Кати Петровской учили говорить глухонемых детей. Пройдя обучение, дети начинали говорить так, будто отсутствие слуха – это вообще не проблема. Проблемой, заставившей замолчать, стала история двадцатого века. О кулаках, белогвардейцах или врагах народа (а также, их родителях, жёнах и детях) лучше ни хорошего, ни плохого. Лучше молчать, как рыба, словно все языки мира вдруг стали неродными.

Однажды, вооружившись билетом на поезд и разговорным немецким, Катя Петровская отправилась в странствие вглубь прошлого, где её ждали Озиель , Розалия, Вилей, Иуда и Кажется Эстер. Родственники потерянные и обретённые. Те самые листики, опавшие с семейного древа. Новые знакомства, о которых она написала новым для себя языком, потому что родной русский говорению о них воспротивился. Слишком близко, слишком сложно, слишком больно. Проще выучить «язык врага» и поддаться оккупации немецкой речи.

«Кажется Эстер» – двойное преодоление и двойная победа. Восстановленная семейная история, в которой на свои места вернулись и побывавший в Маутхаузене дедушка Василий, и подаривший Кате красивую фамилию Петровская дед Семён, и даже та самая Кажется Эстер, которая точно была, но не точно именно Эстер, рассказана литературным немецким, сложными витиеватыми предложениями размером в страницу. Конечно, не все «кажется» Кате удалось разрушить, превратив из смутного воспоминания или догадки в исторический факт, да и возможно ли такое в принципе? Можем ли мы лопнуть все эти «кажется» и «возможно», как мыльные пузыри, и заговорить о прошлом уверенным тоном без всяких «но это не точно»?

Это не полноценная рецензия, а несколько мыслей о книге, поскольку кое-кто хотел услышать мое мнение. (И я еще не читала чужие рецензии.)

С первых строк затянул язык. Я люблю предложения на полстраницы, которые пульсируют скрытым ритмом, со сложным, но расчитываемым синтаксисом, хотя осознаю, что подобный поток сознания замедляет динамику рассказываемой истории. Лаконичным текст не назовешь, не назовешь мысль авторки концентрированной, легко обвинить Забужко в том, что то же самое содержание можно было передать существенно меньшими языковыми усилиями. Но иногда я наслаждаюсь именно таким неторопливым плетением словес с извилистыми ответвлениями несущественных, казалось бы, ассоциаций. Хотя подобный прием лучше (на мой вкус) оттенять частями с рваными диалогами или подобным антонимичным приемом с парцелляцией. Это дало бы возможность автору показать мастерство и не убаюкивало бы, а делало чтение разнообразным (неплох монолог гэбэшника в конце).

Образ "секретиков" мне очень откликается. Это родная и понятная эстетика. Яркое окошко в детство. Да я сама лет... много тому назад не только делала секретики, но и писала стихотворение (у меня их всего пара штук) о секретике, в который спрячу всё ненужное другим, одухотворенные вещи, неживые-немёртвые артефакты. Снова точное попадание-совпадение.

Тема УПА опять же очень мне интересна. Сопротивление советам было, в Украине особенно, это исторический факт, ну, а его интерпретация может быть различной (от "все в белых вышиванках" до "по макушку в крови младенцев"). И я на стороне борцов за независимость (в истории почти любой страны), насколько бы бессмысленными ни были их усилия. Обреченность на поражение только добавляет романтичности и восхищения мужеством, меня такое трогает. Может, автор и преувеличила масштабы сопротивления и положительность участников - этого я оценить не могу, только напомнить, что перед нами книга художественная, т.е. история в любом случае альтернативная. Крыивки, система конспирации, детали быта - чрезвычайно познавательно.

Интересно подано в книге противопоставление личности, которая не изменяет историю, но участвует в ней (Геля, Адриан, Лина и сама Дарина), и безличной власти корпораций, о которой вещает Вадим. Конкретные судьбы людей, не вошедшие в учебники и даже фамилии их неизвестны потомкам, - против политики как абстракции, денежной машины, делания политфигур из ничего.

Тема памяти, такая актуальная и болезненная, часто вводится через мистическую линию - ну а как еще узнать о судьбах тех, чьи архивы уничтожены, кто утоп в безвременье? - только сны, временные коллапсы, вторжение призраков из прошлого в настоящее. Понимаю необходимость, во всяком случае оправданность этого приёма, но 1) я не люблю мистику вообще, 2) в беларусской литературе прием настолько затаскан, что стал штампом. Он обязательно присутствует и в произведениях беларуски Людмилы Рублевской, ей далеко до прекрасного взрослого языка Забужко, зато Рублевская более доступна подросткам благодаря захватывающему мелодраматическому сюжету и простому письму.

Может, речь Вадима насчет риал политик в чем-то звучит наивно и стереотипно (такой классический образ Бармалея-политики). Но в художественной книге передать стереотипные идеи определенной части населения... не вижу в этом большого недостатка, да и это не основной объем текста. Только немного неловкости за банальное "честная журналистка против торговли девочками". Имена реальных лиц звучат настолько далеким фоном, что можно не брать их во внимание и опять же рассматривать текст не как погруженный в конкретную историю, а как силуэт в условном пространстве Восточной Европы (по крайней мере так он видится мне из Беларуси и с 15-летнего расстоянии, похоже, что местных реальные отсылки больше ранят).

Феминизм, национализм, порнография?.. Я не заметила. Вообще, после некоторых реплик на сайте побоялась добавлять книгу в игры, была убеждена, что начну, познакомлюсь и брошу недочитанной. В результате дочитала с интересом и удовольствием.

Па-беларуску...

Тут...

Гэта не паўнавартасная рэцэнзія, а некалькі думак, паколькі сёй-той хацеў пачуць маё меркаванне. (І я яшчэ не чытала чужыя рэцэнзіі.)

З першых радкоў зацягнула мова. Я люблю сказы на паўстаронкі, што пульсуюць прыхаваным рытмам, з складаным, але расчытвальным сінтаксісам, хоць усведамляю, што падобная плынь свядомасці замаруджвае дынаміку апавяданай гісторыі. Лаканічным тэкст не назавеш, не назавеш думку аўтаркі канцэнтраванай, лёгка абвінаваціць Забужко ў тым, што той самы змест можна было перадаць істотна меншымі моўнымі намаганнямі. Але часам я насалоджваюся менавіта такім нетаропкім словапляценнем з пакручастымі адгалінаваннямі неістотных, здавалася б, асацыяцый. Хоць падобны прыём найлепш (як на мой густ) адцяняць часткамі з рванымі дыялогамі ці падобным антанімічным прыёмам з парцэляцыяй. Гэта дало б магчымасць аўтарцы паказаць майстэрства і не закалыхвала б, а разнастайвала б чытанне.

Вобраз "сакрэцікаў" мне вельмі адгукаецца. Гэта родная і зразумелая эстэтыка. Яркае акенца ў дзяцінства. Ды я сама гадоў... шмат таму не толькі рабіла сакрэцікі, але і пісала верш (у мяне іх усяго пару штук) пра сакрэцік, у які схаваю ўсё непатрэбнае іншым, адухаўлёныя рэчы, нежывыя-нямёртвыя артэфакты. Зноў дакладнае траплянне-супадзенне.

Тэма УПА вельмі мне цікавая. Супраціў саветам быў, ва Украіне асабліва, гэта гістарычны факт, ну, а яго інтэрпрэтацыя можа быць рознай (ад "усе ў белых вышыванках" да "па макаўку ў крыві немаўлятаў"). І я на баку змагароў за незалежнасць (у гісторыі амаль любой краіны), наколькі б бессэнсоўнымі ні былі б іх намаганні. Асуджанасць на паразу толькі дадае рамантычнасці і захаплення мужнасцю, мяне такое кранае. Можа, аўтарка і перабольшыла маштабы супраціву ды станоўчасць удзельнікаў, гэтага я ацаніць не магу, толькі нагадаць, што перад намі кніга мастацкая, то-бок гісторыя ў любым выпадку альтэрнатыўная. Крыіўкі, сістэма канспірацыі, дэталі побыту - надзвычай спазнавальна.

Цікава пададзена ў кнізе супрацьпастаўленне асобы, якая не змяняе гісторыю, але ўдзельнічае ў ёй (Геля, Адрыян, Ліна, дый Дарына), і абстрактнай, безасабовай улады карпарацый, пра якую вяшчае Вадзім. Канкрэтныя лёсы людзей, што не ўвайшлі ў падручнікі і нават прозвішчы іх невядомыя нашчадкам - супраць палітыкі як абстракцыі, грашовай машыны, раблення палітфігураў з нічога.

Тэма памяці, такая актуальная і хвробная, часта ўводзіцца праз містычную лінію - ну а як яшчэ дазнацца пра лёсы тых, чые архівы знішчаныя, хто ўтаптаны ў пазачасавасць? - толькі сны, часавыя калапсы, уварванне прывідаў з мінулага ў цяпершчыну. Разумею неабходнасць, ва ўсякім выпадку апраўданасць гэтага прыёму, але 1) я не люблю містыку ўвогуле, 2) у беларускай літаратуры прыём настолькі зацяганы, што стаў штампам. Ён абавязкова прысутнічае ў творах беларускі Людмілы Рублеўскай. Ёй далёка да выкшталцонай дарослай мовы Забужко, затое Рублеўская больш даступная падлеткам захапляльным меладраматычным сюжэтам і простым пісьмом.

Можа, Вадзімава прамова наконт рыал палітык у нечым гучыць наіўна ды стэрэатыпна (такі класічны вобраз Бармалея-палітыкі). Але ў мастацкай кнізе перадаць стэрэатыпныя ідэі пэўнай часткі насельніцтва... не бачу ў гэтым вялікай хібы, дый гэта не асноўны аб'ём тэксту. Толькі троху няёмкасці за банальнае "чэсная журналістка супраць гандлю дзяўчаткамі". Імёны рэальных асобаў гучаць настолькі далёкім фонам, што можна не браць іх пад увагу і зноў жа разглядаць тэкст не як занураны ў канкрэтную гісторыю, а як прыкладаны на ўмоўную прастору Усходняй Еўропы (прынамсі так ён бачыцца мне з Беларусі і з 15-гадовай адлегласці, падобна, што мясцовых рэальныя адсылкі больш раняць).

Фемінізм, нацыяналізм, парнаграфія?.. Я не заўважыла. Увогуле, пасля некаторых рэплік на сайц пабаялася дадаваць кнігу ў гульні, была перакананая, што пачну, троху пазнаёмлюся і кіну недачытанай. У выніку дачытала з цікавасцю і прыемнасцю.

Нет, на третьем своем десятке все равно не могу читать книги о войне... Нет, могу , конечно,разумом все понимаю, ничего уже не удивляет , но все так же больно, все также глаза расширяются от этой несправедливости , ненависти, невозможности того существования людей...и слезы горечи...
Столько много тяжелых решений, столько времени, столько всего происходило, столько жизней связало и погубило, что становится страшно... от одной только мысли... И столько мнений в книге, столько эмоций.... даже спустя годы...
Как я уже сказала, что мало что меня удивило или шокировало в этой книге, но вот эмоционально книга очень срезонировала, очень...Подвигом можно назвать, то что герои книги выжили, прошли через эти годы, и не только на фронте, но и в тылу и в оккупации- везде было страшно...
И наград она достойна за то, что вызвала огромный шквал откликов читателей. Читала я (вернее слушала) аудиоверсию -запись 80-ых годов в исполнении Кашперовецкой Надежды, по первоначальному изданию, отрецензированному и укороченному. Но и эта версия настолько всколыхнула мое сознание и разволновала, что перечитывать более поздние версии как-то совсем не хочется.

Тошнотворное впечатление от прочитанного. Такое же впечатление у меня и от балканского кино. Жаль, что такие книги не метятся значком вроде - осторожно, шокирует. Осторожно, мерзкий финал. Осторожно, несоизмеримость наказания тяжести последствий поступков.
Достаточно информативные рецензии на книгу на ЛЛ, подкупают, а о тошноте ни слова.

Да, 5 исповедей-показаний. 5 взглядов на ситуацию. У меня тоже свой взгляд. Среди пятерых рассказчиков есть один Иуда. Хотя героиня не Христос.

Кому-то книга про добрую вертихвостку и чудачку, кому-то про войну, а мне, как обычно, про классовую борьбу. Не вижу разницы в теориях национальной чистоты и социального единообразия, если на выходе результат один - истребление с особым цинизмом того, кто объявлен врагом. Никогда не приму идею социального единообразия, так же как идею национальной чистоты. Потому что они противоестественны человеческой природе. И меня от них тошнит.

Чудачка героиня, стоя высоко на социальной лестнице, первая нарушила правила социального неравенства - жила и общалась с людьми так, как будто нет никакой лестницы. Но лестница есть. Ценой ее простодушного заблуждения стало то, что она не внушала страха людям с несложной системой ценностей. И страх не сдержал людей от жестокости. Ведь жестоких людей с несложной системой ценностей может удержать только страх перед силой.

Убогость некоторых Иуд в том, что они даже не понимают, что сделали. Защитная реакция, наверное. Наверное, нужно что бы таких людей было побольше, только такие и уживутся в рамках того самого социального единообразия. А добрые чудачки просто нежильцы. Таких не то что поменьше, а истребить надо совсем. С особой жестокостью. На потеху невежественным новым людям, новым хозяевам, героям.

Жизнь прекрасна и удивительна. Человек звучит гордо. Опасаться совершенно нечего.

Рассказывание мира меняет мир

Перевод романа "Книги Якова", полное название которого в оригинале и в англоязычной версии, звучит как: "Книги Иакова, или: Фантастическое путешествие через семь границ, пять языков и три основные религии, не считая мелких сект. Рассказанные мертвыми, дополненные автором, почерпнутые из ряда книг и подкрепленные воображением, которое является величайшим природным даром любого человека. Чтобы Мудрые могли записать это, чтобы мои соотечественники размышляли, чтобы непрофессионалы обрели некоторое понимание, а меланхоличные души получили некоторое удовольствие" - стал главным событием русскоязычной литературы-2023, ориентированной на интеллектуального читателя.

Нобелиант и лауреат Букера Ольга Токарчук из числа авторов, чьи книги по определению не могут пройти незамеченными, а что до magnum opus, отдельно отмеченного Нобелевским комитетом при награждении писательницы с формулировкой: "за исполненное эрудиции писательское воображение, показывающее пересечение границ, как способ жить",, и прошедшего в шорт-лист прошлогоднего Букера - он просто обязан обратить на себя внимание серьезной читающей публики. Расскажу о книге, которую называют великим польским романом, хотя я вижу в ней скорее еврейский, а вернее всего было бы обозначить великим польско-еврейским.

Это тот случай, когда объем имеет значение, в оригинале и английском переводе более, чем девятисотстраничный кирпич, русский вариант от INSPIRIA- 752 страницы. Согласитесь - разница существенная. Я не знаю. за счет чего произвели сокращение, бумажной книги в руках не держала, возможно экономное Эксмо просто набрало текст мелким шрифтом и разместило на странице плотнее. Одновременно с выходом бумажной версии Букмейт сделал синхрорелиз электронной и аудиоверсий, я слушала аудиокнигу в безупречном исполнении Игоря Князева и она рассчитана на, без нескольких минут, сорок часов звучания.

Действие книги разворачивается во второй половине XVIII века в нескольких странах Восточной Европы. В центре повествования реальная историческая фигура, польский еврей Яков Франк, объявивший себя Мессией. Яркая жизнь этого харизматического лидера, рассказ об особенностях его ереси, о его учениках и последователях, массово переходивших по его примеру в католицизм, однако становившихся в результате скорее отщепенцами - не иудеями, но и не католиками. O значении. которое франкизм имел для дальнейшей истории непростых польско-еврейских отношений.

На самом деле, отступничество франкистов было не первым в истории еврейства, за сто лет до Франка Шабтай Цви, так же объявлявший себя Мессией, инициировал массовый переход в ислам, и герой начинал как его последователь, примкнув к саббатианцам. Однако после отошел от них и создал свою форму учения, которое попирало основные установления иудейства, дозволяло есть запрещенные продукты, оскверняло шаббат, практиковало рискованные сексуальные практики. Община ответила на это отлучением и тогда франкисты совершили поистине чудовищное отступничество, которое после не раз становилось триггером погромов и главным аргументом гонителей евреев.

Блистательная и мишурная история Франка, в которой были скитания и заточение, богатство и дружба с королями, эта история разворачивается на фоне событий во многих городах и странах тогдашней Восточной Европы и Высокой Порты, и обрамляется пророческими видениями бабушки Йенты, которая впадает в кому в начале книги и продолжает находиться в этом же состоянии ни живой, ни мертвой до ее конца. Нетленной она пребудет в пещере, имеющей форму буквы Алеф, и столетия спустя, когда эта пещера послужит убежищем группе евреев, скрывающихся от нацистов. Линия Йенты - такое вкрапление магического реализма в роман, в целом написанный в реалистической традиции.

Основное читательское впечатление - немыслимо высокий порог вхождения. Книга не подхватывает и несет тебя, как это было, например, с калейдоскопически-яркими "Бегунами" Токарчук, но словно бы заставляет тянуть тяжко груженую баржу почти все время чтения. В отличие от "Бегунов", где в круговерти историй людей, объединенных нежеланием быть частью оседлого мира, эпизодические персонажи вызывали нежность, "Книгам Якова" не удается этого даже с основными фигурами. Ты, читатель, словно ощущаешь прозрачную, но осязаемую преграду между ними и собой. Не самое комфортное состояние, сравнение которого с самым ярким прошлогодним книжным событием, "2666" Роберто Боланьо, от каждой из частей которого буквально невозможно было оторваться, не в пользу новинки.

Тем более странно, имея в виду, что авантюрные истории трикстеров с их отрицательным обаянием, обычно интересны. Но возможно этой, повествующей о крайне непростых отношениях соседства-идентичности нужен был именно такой повествовательный стиль, ритм, темп.

Случается, что Бог устает от своей светозарности и тишины, его мутит от бесконечности. Тогда он сокращается внутри себя, высвобождая вокруг пространство, и там из абсолютного ничего мгновенно возникает мир.

Здесь в качестве эпиграфа будет уместна фраза, пойманная мной сегодня в Парфеноне:

Кончилась одна жизнь, и всё никак не начнётся другая.

Теодора Димова - современная болгарская писательница, в своем самом известном романе Матери она рассказывает о детях, рожденных в начале 1990х, которые (так же как и у нас, правда?) представляют собой особую эпоху в истории страны. Это роман о матерях и их детях, совершивших преступление. Димова задает риторический вопрос: кто виноват? кто ответственен за это: дети или их родители, воспитавшие их? Вопрос сложный, автор говорит о детях, но в заглавие выносит их матерей.

Димова первоначально все-таки драматург, и это сказывается на ее романе из 7 актов, посвященных 7 разным подросткам. Каждый из них рассказывает свою историю и историю своей матери. Красной нитью через все 7 актов почти мистически проходит образ Яворы. Юность героев пришлась на нулевые, ключевой год - 2004, я думаю, и в зените - Футбольный чемпионат Европы, который так ожидают отцы героев. «Ты что, не будешь смотреть финал?» - вопрошают они. Нет, папа, не буду, нас в сквере ждет Явора, прекрасная и сияющая, а мы к ней идем, как паломники движутся в Мекку преклониться перед черным камнем.

Драматургический опыт сказывается и в авторской пунктуации: неклассическая с перегруженными предложениями, плывущим повествованием, смена планов и субъектов рассказа. Читать нужно точно также огромными массивами текста, не пытаясь его внутренне структурировать, а влиться в него и плыть, переходя то на крик, то на шепот.

Спасибо советчику за интересную рекомендацию, скорее всего, я попробую написать и автору.

Светлану Алексиевич позиционируют как автора, который бесстрашно срывает покрывало с самых больных тем в истории человечества, выставляя напоказ то, что ранее было скрыто от посторонних взглядов, то, о чём не принято говорить. Отчасти это действительно так, но лишь отчасти. Книга «У войны не женское лицо» также показывает лишь одну сторону медали, приправленную, правда, берущими за душу подробностями, шокирующими моментами и художественной обработкой воспоминаний тех, кто прошёл через ад.

Таких историй миллионы, что-то увековечено в книгах, что-то задержалось внутри своего круга, что-то навсегда осталось в памяти воевавших женщин и уже унесено с собой в могилу. Их знали наши родные, их знаем мы, знают наши дети. Но, не меньшее количество историй, освещающих другую сторону войны, остаётся в тени, об этом не пишут в книгах, об этом не говорят вслух, об этом не упоминает и Светлана, даже у неё, казалось бы, напролом идущей против системы, не хватило на это духу. Да это и понятно, ведь каждому хочется верить в исключительность своих предков, в их святость, в их героизм, гордиться их подвигами, прикоснуться к лучикам чужой славы, и мало кто способен посмотреть в глаза правде, признать, что всё было далеко не так идеально и красиво, как нам преподносят.

Страшна ли эта книга? Безусловно. Вдумайтесь, девушки шли на войну, совершенно не представляя, куда они собственно направляются, им «Родина сказала надо», им хотелось быть «как все», им хотелось острых ощущений, чего-то нового, далёкого, неизведанного. Страшно? Да, страшно.

Девчонки бросали свои дома, своих родных, своих детей, рвались на фронт, бежали, не оглядываясь на матерей, которые, зачастую, даже представить себе не могли, куда делась их дочь, их кровинушка. И даже перед ликом смерти они больше всего заботились о том, чтобы не потерять сумочку с партбилетом внутри. Идеология того времени затмевала всё, что должно быть по-настоящему дорого каждому человеку. Страшно? Да, страшно.

Матери натирали младенцев, своих детей, солью, вызывая тем самым жар, волдыри, крики боли, чтобы немцы побоялись подойти ближе. Матери топили своих детей в болотах, чтобы враг не обнаружил отряд. Матери молчаливо провожали глазами пленных, среди которых был их ребёнок, опасаясь за свою деревню. Былые ценности обесценились, мир перевернулся с ног на голову, жизнь ребёнка стала ничем, кровоточащие материнские сердца не имели значения, всё на благо страны, в стране – война, а ты - солдат. Страшно? Да, страшно.

А знаете, без чего эти девушки-женщины страдали больше всего? Без кос, платьев и туфелек. Вокруг война, разруха, смерть, а им не хватало краски для бровей и женских трусиков. Страшно? Да, страшно.

Прошедших войну женщин многие считали «порченными», в том числе те солдаты, которые прошли эту войну бок о бок с «сестричками», которых эти самые девочки не единожды вырывали из рук смерти. Да, конечно, всё это было не безосновательно, так как секс был даже на войне, даже в то время, пусть об этом и не говорят вслух, пусть об этом старались забыть, умолчать, это было. Но человеческий суд не разбирал ситуацию, не препарировал, люди просто наклеивали ярлык, с которым дверь в семейное счастье запиралась навсегла. В записанных Светланой историях, лишь одна женщина не постеснялась сказать об этой стороне жизни на фронте открыто, другие не осмелились, не признались. Женщинам, которые хотели семью, приходилось прятать свои награды, сжигать документы и молчать, в надежде, что скелет навсегда останется в шкафу, а им улыбнётся удача. Страшно? Да, страшно.

Пафос. Много пафоса. Пытаясь рассказать миру о героическом прошлом женщин, Светлана вошла в раж, что было очень неуместно в книге воспоминаний. Мужчин автор не пощадила, в этой книге они выглядят слабаками, которых всю войну женщины вели в бой и вытягивали из всех передряг. Не стоит умалять заслуг одних людей, чтобы превознести другую половину, я считаю.

Книга нужная, книга страшная, несмотря на все перегибы , должна выходить в свет, вот только оценить я её так и не смогла, рука не поднимается дать оценку памяти тех, кто защищал свою землю, кто, в своё время, подарил нам мирное небо над головой.

Сергей Жадан - одна из важнейших величин в моем жизненном уравнении. Этот человек без преувеличения стал моим учителем, гуру, другом, попутчиком, собутыльником и идеологом. Я благодарна судьбе, что знакома с ним, что смогла многому у него научится и еще большему смогу. Я могла бы часыми продолжать петь ему оды и дифирамбы, но хочется немного рассказать о "Месопотамии".

Харьков. Где-то на рубеже 20 и 21 веков. Пригородное гетто. Тут есть все, чтобы жить, ни разу не воспользовавшись транспортом, ни разу не выбравшись из этого законсервированного мирка, - садик, школа, парикмахерская, больница, кладбище. Человек, рожденный тут обречен прожить свою жизнь между рек, не имея возможности вырваться за пределы песков и ветров, не возделывая землю, не заводя лошадей. Человек, рожденный здесь, живет в современной Месопотамии. И умирает там же.

Эти дни наполненны отсутствием смысла, максимум, что ты можешь сделать, начать какой-нибудь хреновенький бизнес, найти конкурентов, попасть в разборки, скрываться или лезть на рожон. Только это скрасит твои дни в сером городском пейзаже. Ночами все по-другому. Ночью правят женщины. Они приходят в своем черном белье, со своими тяжелыми волосами, длинными, как реки Месопотамии, они приносят с собой сладкие запахи и сидят на твоих застиранных соленых простынях, они что-то шепчут тебе, словно выброшенные на сушу сирены, они хранят твой сон, как полярная звезда над кораблями. Ты не знаешь, куда они исчезают днем, да и кто они все - работницы швейных фабрик, матери-одиночки, проститутки? Может, днем они играют в гольф, а потом сидят на террасах, попивая прохладные напитки, о которых ты даже никогда не слышал, и обсуждая философов. а может, они работают официантками в грязных низких подвалах, наливают паленый коньяк и слушают новости о таких же, как сами? Ты не знаешь о них ничего, да и не хочешь знать. Ты только хочешь, чтоб они все так же приходили каждую ночь. Для этого долгими днями ты продолжаешь оставаться мужчиной, ломать в драках носы, ковылять в больницу с новым пулевым ранением, кидать себе подобных, а потом долго скрываться у друзей,к оторые ни чуть не лучше врагов.

В таких городах любовь - единственный способ выжить. Здесь все пропитанно любовью, поспешной, горячечной, лихорадочной - чтобы только спастись. Здесь мужчины не изменяют своим женщинам, потому что знают: этот мир настолько тесен, что обязательно когда-то опять влюбишься в ту же, так зачем тратить время и силы. Здесь женщины дарят свою любовь каждому, как на тонущем корабле, как в катакомбах под взрывающимися городами во время мировых войн. Только так этот город может дышать, только состояние всеобщего инцеста дает ему право на жизнь, только на наших с вами костях он сможет еще простоять.

"Месопотамия" начинается с утверждения, что хорошие люди не умирают на Пасху, а наоборот. Месопотамия не умрет никогда. Всегда найдется место между двумя реками, где людям остро захочется любить. Там и будет Месопотамия.

О, боги: как же я жалела, что прикрутила её к игре, как же рыдала, что не могу её бросить… Особенно обидно оттого, что я так долго хотела её прочитать. Будь проклят тот день, когда я скачала её на читалку.

Короче, книга очень посредственная.

Один из первых рассказов о том, как мужик, приехав на курорт, потерял жену и ребёнка. Их начинают искать. И всё. Результатам поисков будет посвящён отдельный рассказ чуть ли не в самом конце книги. Во имя какой великой идеи это сделано, мне неведомо.

Вообще, многое неведомо: например, зачем мне было читать о расчудесном человеке, собирающем фотографии вагин, или на кой чёрт автор постоянно упоминает покупку прокладок, если они на сюжет ни капельки не влияют… Размышления, на мой взгляд, тоже на любителя. Рассказы скучные, неглубокие, атмосферы нет. Особенно путешествий – в общепринятом понимании: автор подразумевает жизнь, которая заканчивается смертью, а не посещение других стран.

Идея книги, вынесенная в аннотацию, бесспорно, интересная, но не исполнение. Главное разочарование года, наверное.

Детство автора прошло в Советской России. В детском доме для детей-инвалидов. В этом месте жизнь не делится на белое и черное, это сплошная чёрная полоса, когда ты не можешь ощущать себя полноценным человеком и всё, что тебя окружает - это ненависть и презрение.
⠀
Их просто бросили там умирать, после детдома попадут в дом престарелых, где к ним вообще никто не подходит. Не ходячих оставляют в палатах без еды и ухода, в собственных фекалиях и затхлом воздухе. Люди просят яда для спасения.
⠀
Как мой герой остался там жив - это фантастика. Рубен не любит белый цвет, потому что стены белого цвета забирали его друзей. Разные истории, разные судьбы и люди, но все они под одной чертой - Бесчеловечность.
⠀
Прибившаяся бездомная собака без одной лапы стала любимицей для всех, потому что покалеченные должны держаться вместе. А "другие", которые имеют руки и ноги из другого теста.
⠀
Читать подобные книги очень больно и стыдно! И противно! Приходит осознания горькой истины, что единственные инвалиды в этом мире - это общество, не готовое принять "других" людей.

После прочтения этой книги, мне кажется, у каждого невольно возникают сомнения в том, насколько он сам хороший родитель. Или насколько хороши были его родители...
Это история о семи детях, семи семьях, семи драмах. Но, по моему мнению, это история в первую очередь о семи матерях, которые где-то в чем-то недолюбили, недохранили свое чадо. Ведь, по сути, каждая мать в этой книге была занята чем-то другим, что было для нее важнее, чем ее собственный ребенок: зарабатывание денег, собственная личная жизнь, лучший друг-бутылка... И речь ведь совсем не идет о том, чтобы жить ради кого-то, принести себя в жертву и т.п. Просто родители и дети живут как будто в параллельных мирах, где последним предоставлялось самостоятельно решать свои проблемы, быть в ответе не только за себя, но, часто, и за того взрослого, который должен бы был подарить ребенку детство. Как следствие - отсутствие авторитета взрослых, поиск человека, который поддержит и не оттолкнет. Для тех детей таковой стала Явора, а уж потом они ее не смогли отпустить... (и тут ведь вполне справедливо, что для счастья человека надо вовремя его отпустить).
Мораль сей книги такова, что мы в ответе за тех, кого приручили (родили), и надо еще их воспитать.

Книга поднимает тяжёлую тему: взгляд на Вторую Мировую войну с немецкой стороны. А точнее – поиск ответа на вопрос: что же тогда случилось с немцами? Почему они – нормальные, вроде бы, люди, в своих семьях нежные мужья, сыновья и отцы, в дружеском общении приятные собеседники – начали одну из кровопролитнейших войн и превратились в явных садистов. Почему симпатичный мальчик, с детства не любивший драться и мечтавший об армейских ботинках, вступает в дивизию СС «Мёртвая голова»?
Мальчик этот по имени Карл Хайнц и по прозвищу Кудряш, и есть старший брат маленького Уве. История, связанная с ним – это отчасти и семейная история, к которой автор старается подойти максимально тактично.
Это однако не значит, что Тимм Уве его оправдывает. Говорить о невинных фашистах может лишь конченный подонок либо конченный дебил.

Брат участвовал во втором взятии Харькова, в 1943-м. Даже если допустить, что он, хоть и состоял в СС, тем не менее не замешан в массовых убийствах стариков, женщин, детей, ибо служил в танковом соединении, все равно — не мог он не знать о жертвах среди мирного населения, о голодающих, разбомбленных, бездомных, замерзших, просто убитых, наконец. Однако о них в его записях ни слова, очевидно, эти страдания, эти разрушения и убийства представлялись ему в порядке вещей, то бишь гуманными.

На протяжении своего пребывания в Россию Карл Хайнц ведёт дневник (с 14 февраля 1943 года) и переписывается с родными. Ни там, ни там – ни намёка на раскаяние. «Заняли плацдарм над Донцом. 75 м от меня Иван курит сигареты, отличная мишень, пожива для моего МГ» - вот типичное содержание его записей.
Приводит Уве и письма и воспоминания других известных ему фашистов. И здесь – та же картина. Ни тени сомнений в собственных действий и ничего человеческого по отношению к жертвам. Зато постоянные жалобы на злых русских иванов: и отстреливаться от них приходилось силами целого батальона, и на Т-34 они гонялись за «пантерами», аж еле подбили, и как неправильно взрываются их танки. Разумеется, не все немцы были фашистами. Кто-то шёл в Сопротивление, кто-то дезертировал. А нашёлся и такой, «который в первые же дни, когда всем евреям было приказано надеть желтые звезды, не побоялся в военной форме показаться на улицах родного города вместе со своим другом евреем. Офицера с позором разжаловали и уволили с военной службы».
Но тон задавали совсем другие. Так в чём же причина их поведения? В уязвлённой прусской гордости? В тоталитаризме? В расистской идеологии, оказавшейся на руку не хватающим с неба звёзд обывателям? («Сбылась мечта обывателя, стала явью его заветная мания величия: даже последнему ханыге проще простого было втолковать, что куда лучше в форме и при карабине охранять двенадцать работающих недочеловеков, чем корячиться самому. Вот и вся премудрость этой господской идеологии».) В общей атмосфере насилия? В чём-то ещё? А разобрался ли сам автор в этом вопросе до конца?
С авторской трактовкой можно соглашаться или не соглашаться. Однако не лишне напомнить одно: России в случае победы гитлеровцев вообще ничего бы не светило:

Война как приключение. Вермахт как агентство путешествий. Предвосхищение будущего, времен процветания, состоятельного туризма. Даже самый простой солдат приезжал на побывку домой победителем, колонизатором, и его рассказы, даже потом, уже после поражения, были пронизаны пафосом, которым отнюдь не в последнюю очередь вдохновлялись все эти захватнические войны: пафосом грабительского обогащения. Лососина из Норвегии, отменное датское масло, а потом — ну конечно же — Франция: шелковые чулки, трюфели, вина, шампанское. Вояки они, можно считать, никакие, но в остальном за то — стиль, культура, ничего не скажешь. А женщины? Просто класс.
А на востоке? На востоке просторы. Зерно, природные ископаемые, и все в несметных количествах, бери не хочу. Правда, вши, блохи, дороги непроезжие, но народ добродушный. Только порядка нет. Достаточно один раз зайти в русскую хату. Невообразимо. Восток — это было «жизненное пространство», жизненное пространство для заслуженных ветеранов СС, будущих владельцев наследных имений. Проекты нарядненьких, наподобие фахверковских, крестьянских домов соответствующими службами заселения уже вовсю разрабатывались. Можно было посмотреть макеты. Однако на предназначенных к заселению землях пока что жили миллионы русских, поляков, украинцев, евреев. Но и тут уже все было предусмотрено и продумано: для славянских недочеловеков — переселение, плюс к тому окончательное решение еврейского вопроса. Окончательное решение. Словосочетание позорное, запретное, табуизированное отныне и присно. А заодно и доказательство того, что язык, немецкий язык, раз и навсегда утратил свою невинность, чтобы не сказать — невиновность.

Казалось бы, мера ответственности – величина, которая должна возлагаться лишь за собственные действия. Лишь за то, что лично ты совершил, за твои слова и поступки. Это настолько естественно, что кажется очевидным. Это здоровая реакция психики на несправедливые упреки и обвинения. Но в любом «до҆лжно», есть исключения из правил. Множество людей, целые поколения несут бремя вины за своих отцов и братьев, за своих родственников и за свою страну. Нация, допустившая фашизм, его появление, расцвет и триумф, его жадность и алчность, человеческие жертвоприношения и горнило II Мировой войны. Можно ли считать, что у них есть основания для чувства вины? Ведь это не они лично принимали участие. Кто-то был ребенком в то время, кто-то появился на свет позже. Строго по закону они не причастны. Но вины так много, так невыносимо много, что родители щедро поделились ею. Вина захлёстывающая все вокруг. В пустых разговорах, где «словами люди перемалывали в себе прошлое, а вместе с ним и вину». Долгих поисках виноватого. В собственном молчании.

«Между тем эта всеобщая немота объясняется глубоко коренящимся в нас инстинктивным стремлением не выделяться, оставаться в общей упряжке, заодно со всеми, из боязни неприятностей на работе, помех карьерному росту, а еще — из потаенного страха перед притеснениями со стороны режима. Вошедшая в привычку трусость — вот что такое наше мертвое молчание».

Уве Тимм родился в 1940. Его старший брат, с которым у них была разница в 16 лет, служил в дивизии СС "Мертвая голова". Он погиб в 1943 году. И с тех пор Уве Тимм жил в тени брата… И вот признанный писатель, философ и сценарист, автор множества детских книг, обращается к памяти своей семьи. К дневникам брата, которые каким-то невероятным образом уцелели, к биографии отца и матери, старшей сестры и родственников гораздо более дальним… Потому что оказалось, война затронула их всех. Просто в разной мере.  

«Мой дядя, тоже записавшийся в СС, короткое время, месяц или два, прослужил в охранной команде СС при концлагере Нойенгамме».

Каждого. Эта война коснулась каждого. И нет тут никаких оправданий о возрасте и дате рождения. Так рассуждает писатель. Он несет эту непомерную ношу из вины и стыда, но упрямо идет дальше. Он описывает историю семьи и свои впечатления, метаморфозу своего отца и колебания общественного сознания. Он раскрывает язвы вины и да – прямо обвиняет. Признает и берет свою долю вины. Почему? Потому что это была его семья и его страна. Как иначе?

Я читала «На примере брата» (пример, как один из многих, а не как пример для подражания) и меня охватывали противоречивые чувства. С одной стороны, хочется защищать. Чувство вины родителей, а не детей. Мера ответственности тех, кто принял участие, кто голосовал, кто молчал, а не кто родился во время или после войны. С другой стороны, какое-то нездоровое злорадство и злость. Может быть, потому что я тоже не могу быть априори объективной? Может быть, потому что эта война коснулась и моей семьи? Я не первое поколение и не второе. Но разве это имеет значение? Это уже что-то большее, чем вина и стыд, злость и агрессия настоящих свидетелей и участников. Это наследие, это почти генетический код, который мы теперь можем получить от своих родителей. И если Уве Тимм получил в наследство вину и стыд, то я получается злость?

Не знаю. Не знаю, как сейчас остаться спокойной и непредвзятой. Потому что чувств очень много. Каждое бьет в больное место. А книга… очень сильная. Без приукрашиваний, без самолюбования, самопожертвования, оправданий. Автор зачастую развенчивает, а не констатирует: «Попытка показать относительность вины, переложить собственную виновность на союзников, втянуть в преступление и их». Эту книгу стоит прочесть. История без надрыва, рассказанная максимально открыто и искренне. Рассказанная тем, кто чувствует свою ответственность.

Мера ответственности – величина непостоянная. Потому что всегда есть контекст. То, что было до нас и то, что будет после.

Даже не знаю, что больше повлияло на моё восприятие этой книги: размеренность повествования, узнаваемость персонажей или волшебство места действия, но книга мне понравилась очень. Так что если отвечать на вопрос, поставленный мной в теме игры ТТТ, ответ отднозначный - эту книгу стоит прочесть!
Она - очень питерская, даже ленинградская, с удивительно знакомыми персонажами - и старушками всех мастей, от графских содержанок и "бывших", до полуграмотных работяг, женщин-пустоцветов, поджимающих губы. Сколько я их видела здесь в разное время! Они и сейчас встречаются, и ходят по тем же улицам, стоит только приглядеться... Правда, сейчас бабушками становятся всё больше как раз те матери, которые всю жизнь пахали на заводах и фабриках, на вредных производствах, исступленно пробиваясь из нищеты, чтобы "пожить, как люди"... Которые и города-то этого, волшебного, отродясь не видывали, спеша по его улицам с работы, в магазины и снова на работу, стоя в очередях, не поднимая головы. Для которых счастья, большего, чем пирожное из "Севера", и представить-то было себе невозможно... И этих я тоже видела, и знаю хорошо. Это наши питерские старушки - счастье и горе наше, примета нашего города...
Я не знаю, какими они бывают в Автово, на Гражданке или в Веселом поселке - описанные Чижовой люди живут где-то в пяти минутах ходьбы от меня... Мы встречаемся с ними на Крюковом канале у дома с атлантами, мы гуляем вместе в садике у Никольского, мы пропускаем их, идущих навстречу, на узком мостике со львами, напротив улицы Декабристов... Это абсолютно мой город, знакомый с детства, описанный без прикрас и туристических завлекалок. Это знакомые мне (уже почти все расселенные) ленинградские коммуналки со строгими старушками-соседками, чаще всего - абсолютно одинокими. Книга начинается с финала, но от того не становится менее интересной. Да что там! Я с удовольствием читала бы и дальше, узнавала подробности судеб Ариадны Кузьминичны, Евдокии Тихоновны, Гликерии Тимофевны, подрастающей Сюзанночки-Софьи... Это - еще и очень женская книга. Мужчины в ней проходят по краю жизни и краю событий, но я точно знаю, что для многих питерских женщин - это именно так! Грустно, больно, но правда...
Но, кстати, несмотря на общий минор повествования, это все-таки очень светлая книга. Почему-то, правда, осенняя или даже зимняя, змеящаяся каналом Грибоедова, шелестящая листвой под ногами, манящая радостными огнями Мариинского... Ведь в любой жизни, даже самой беспросветной, случаются чудеса. Только нужно уметь заметить и принять такое "чудо", даже если оно собой и греху обязано...

Небольшая автобиография сильного человека, который смог с долей юмора рассказать о своём казенном детстве.
После этой книги начинаешь ценить то,что у тебя есть. Что- то болит? Зато оно есть. Капризный ребёнок? Но он тут,рядом,здоров и не ест детдомовскую баланду.  Обиделись родители? Но они у тебя есть,они живы и рядом .
Книга про одиночество и боль,особенно в моменте перехода из детского дома в дом престарелых ( это практика для детей- инвалидов). И с малых лет ты знаешь,что дом престарелых равноценен смерти,там нет доброй нянечки или злой воспитательницы, там никого нет.
Дети- инвалиды сами учатся обходится без конечностей или жить с диагнозом дцп в тяжелой степени. Самая страшная фраза в книге - " и тогда я упал с кровати и пополз в нужное место"...
Автор вспоминает запахи,привычки , добрых и злых людей,своих друзей,он рассказывает,чем может закончится эта жизнь для инвалида. Не можешь ходить? Не будешь учиться.
И все описано настолько живо,ярко и душевно,что ты вместе с маленьким мальчиком рыдаешь над испанским танцем,увиденным в российской глубинке.
Было приятно узнать,что Рубен смог выбраться из этой топи,построить семью и найти родителей.