Цитаты — стр. 4

Все обитатели Аннавади в последнее время все время жаждали большего, чем предначертано им судьбой. Индия стремительно развивалась и расцветала, и одновременно уходили в прошлое старые представления, будто нужно принимать жизнь такой, какой тебе ее послали боги или какая предначертана твоей принадлежностью к той или иной касте. Теперь все верили в новые возможности и желали новых свершений. О лучшей доле жители трущоб говорили так, будто счастье вот-вот наступит, постучится в двери, как родственник, который обещал явиться в ближайшее воскресенье. Люди были уверены, что завтра уж точно будет лучше, чем вчера.
Брат Абдула Мирчи не собирался сортировать мусор. Он представлял себя в накрахмаленной униформе, в роли служащего роскошной гостиницы. Говорили, что некоторые официанты целыми днями только тем и занимаются, что втыкают шпажки в кусочки сыра или следят за тем, чтобы ножи и вилки на столах лежали ровно. Мирчи мечтал о такой чистой работе.
– Погодите, я вам еще покажу! У меня будет ванная размером с наш дом, – похвастал он как-то раз в разговоре с матерью.
Мечтой тщедушного уборщика туалетов по имени Раджа Камбл, жившего на соседней улочке, было накопить денег, чтобы сделать операцию на сердце. Тогда он мог бы продолжать добывать пропитание для семьи и дожить до совершеннолетия своих детей. Пятнадцатилетняя Мина, чей дом находился за углом, грезила о свободе и приключениях, таких, как показывают в телевизионных сериалах. О вынужденном замужестве по сговору родителей и унылом существовании в качестве бессловесной рабы мужа и домашнего хозяйства ей думать не хотелось. Сунил, двенадцатилетний недоросток-мусорщик, спал и видел, что он будет есть досыта и сможет быстрее расти. А вот Айшу, бой-бабу, жившую рядом с общественной уборной, одолевали амбиции. Она жаждала стать старостой, неофициальной правительницей Аннавади, а потом, используя связи и неискоренимую коррупцию, поднять свою семьюдо уровня среднего класса. Ее юная дочь Манджу преследовала более благородную цель: она хотела первой среди обитателей своего района получить высшее образование.
Но самые безумные мечты, по всеобщему мнению, лелеяла Одноногая. Все ее интересы вертелись вокруг внебрачного секса. Но занималась она этим не только для того, чтобы заработать себе на мелкие расходы. Это соседи поняли уже давно. Она желала избавиться от клейма, которое накладывал на нее врожденный физический дефект. Ей хотелось, чтобы перед ней преклонялись и считали привлекательной. В Аннавади считали, что подобные претензии со стороны уродливой хромоножки – это уж слишком.
А чаяния Абдула были простыми: найти жену, которая не будет употреблять такие слова, как «ублюдок» и «козлина». И еще ее не должно беспокоить, чем пахнет от ее мужа. Хорошо было бы также подыскать для себя и семьи хороший дом в любом другом месте, но только не в Аннавади. Абдул, как и большинство соседей (да и, в целом, как все люди на Земле) полагал, что его желания соответствуют его возможностям.

Репутация в Афганистане – не просто символическое понятие; это ценность, которую трудно восстановить, если она однажды пошатнулась. Так же как кредитную историю, ее следует постоянно холить и лелеять, а в идеале и улучшать, что вынуждает и мужчин, и женщин придерживаться сложной паутины строгих общественных правил.

Одна из калиток оказалась незапертой. Приоткрыв ее, Чи Ын заглянула внутрь и увидела большую металлическую миску с едой, стоящую прямо на земле. Женщина присмотрелась: в миске был рис, белый рис с кусочками мяса. Доктор Ким не могла вспомнить, когда она в последний раз видела миску чистого белого риса. Почему еда стоит здесь, на земле? Услышав собачий лай, Чи Ын все поняла. Вплоть до этого момента она еще смутно надеялась, что китайцы такие же бедные, как и ее соотечественники. Ей все еще хотелось думать, будто ее Родина — лучшее место в мире. Тогда вера, которую она взращивала в себе всю жизнь, оказалась бы не напрасной. Но теперь доктор Ким уже никак не могла отрицать факт, который был совершенно очевиден: собаки в Китае питались лучше, чем врачи в Северной Корее.

И вот...Никогда не знаешь своего сердца. Зимой вели мимо нашей части пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове, прожжеными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы заиерзали. В этой коллоне шел один солдат...Мальчик....У него на лице замерзли слезы...А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб.Хлеб...Я беру и отламываю от одной буханки и даю ему. Не верит...Не верит!
Я была счастлива....Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама себе тогда удивилась....

Социализм кончился. А мы остались.

Жертва и палач одинаково отвратительны, и урок лагеря в том, что это братство в падении. Давид Руссе. Дни нашей смерти.

Во всяком случае, нам надо поинить, что за победу зла в мире в первую очередь отвечают не его слепые исполнители, а духовно зрячие служители добра.
Ф. Степун. Бывшее и несбывшееся.

Мы прощаемся с советским временем. С той нашей жизнью. Я пытаюсь честно выслушать всех участников социалистической драмы...
У коммунизма был безумный план-переделать старого человека, ветхого Адама. И это получилось... может быть, единственное, что получилось. За 70 с лишним лет в лаборатории марксизма-ленинизма вывели отдельный человеческий тип-homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его совком.
Мы полны ненависти и предрассудков.Все оттуда, где был Гулаг и страшная война. Коллективизация, раскулачивание, переселение народов.
Это был социализм, и это была просто наша жизнь. Тогда мы мало о ней говорили. А теперь, когда мир необратимо изменился, всем стала интересна та наша жизнь. Пишу, разыскиваю по крупицам, по крохам историю домашнего. ..внутреннего социализма. То, как он жил в человеческой душе.
Человек хочет просто жить, без великой идеи. Такого никогда не было в русской жизни, этого не знает и русская литература. В общем-то мы военные люди. Или воевали или готовились к войне. Никогда не жили иначе. Отсюда военная психология. И в мирной жизни все было по-военному. .. Человек не замечал своего рабства, он даже любил свое рабство. .. В 1991 году было счастливое время! Мы верили, что завтра, буквально завтра начнется свобода. Начнется из ничего, из наших желаний.
Нам казалось, что свобода-это очень просто. Прошло немного времени, и мы сами согнулись под ее бременем, потому что никто не учил нас свободе. Учили только, как умирать за свободу.
И вот она. Такую ли мы ее ждали? Мы были готовы умереть за свои идеалы. Драться в бою. А началась чеховская жизнь. Без истории. Рухнули все ценности, кроме ценности жизни. Жизни вообще.
Свобода оказалась реабилитацией мещанства, Свободой его величества потребления.

Тоска об идеале осталась...

Я описываю не идею как таковую, а метафизическую трагедию человеческой жизни, которая оказалась в этих жерновах.
Большинство простых людей все,что произошло после развала С.Союза, воспринимают как огромную несправедливость. Люди не отрицают жестокости Сталина,репрессий, но они говорят,что советская власть была справедливей к простому человеку,что человек с деньгами не был так нагл,как сегодняшние капиталисты. Была утрата человека доброго,с
какой-общей жизнью,равной, с опекой государства.

Мне хотелось организовать весь этот хаос. Общество распалось,атомизировалось, множество разных идей работает на этом пространстве.Моя задача была выбрать главные направления жизненных энергетических потоков и как-то оформить их словесно,сделать это искусством.Мне хотелось,чтобы каждый прокричал свою правду.У меня все говорят-и палачи и жертвы

Были у нас в отряде братья Чимуки… Их подожгли в сарае. Они до последнего отстреливались, потом вышли обожженные. Их возили на повозке, показывали, чтобы признали, чьи они.
Вся деревня стояла. Стояли их отец и мать, никто не сказал. Какое сердце надо было иметь матери, чтобы не крикнуть… Она не выдала себя. Иначе бы всю деревню сожгли. За все есть награды, но никакой не хватит, самой высокой Звезды Героя мало для этой матери…

Дембель. Нас… человек двадцать… Привезли на машине на железнодорожную станцию и выгрузили: «Ну, что – пока! Пока, ребята! Счастливо на гражданке». Мы стоим. Полчаса прошло – стоим. Час прошел… Стоим! Оглядываемся. Ждем приказа. Кто-то должен нам дать команду: «Бегом! В кассу за билетами!» Приказа нет. Не помню, сколько времени прошло, пока мы сообразили, что команды не будет. Самим надо решать. Ё-моё! За два года мозги отшибли…

Западные люди кажутся нам наивными, потому что они не страдают, как мы, у них есть лекарство от любого прыщика. Зато мы сидели в лагерях, в войну землю трупами завалили, голыми руками гребли ядерное топливо в Чернобыле… И теперь мы сидим на обломках социализма. Как после войны. Мы такие тертые, мы такие битые. У нас свой язык… Язык страдания…
Пробовал заговорить об этом со своими студентами… Смеялись мне в лицо: “Мы не хотим страдать. Для нас жизнь — это что-то другое”. Ничего еще не поняли о нашем недавнем мире, а живем в новом. Целая цивилизация — на свалке…