Задумчивые геджеконду

Задумчивые улицы окропил дождь. Звуки исчезли. Фиолетовые волны Мраморного моря показались в проемах между стен. Женщина в платке торопливо надевала обувь на ветхом крыльце. Потом схватила сыновей за руки, потянула в город, туда, за узкий пешеходный мост, в люминесцентные кварталы Лалели.

Отрешенные геджеконду напомнили стихи Гюлтен Акын, отрывок из которых стал эпиграфом к повести об убийствах чести:

Кран разбрызгивает воду на клубнику,

Слабый чай в его руке, волнение.

Как-нибудь привыкнем жить с виной.

Где же, где же спрятать наши души?

Море стало плоским, стало плоским и исчезло,

Только слышен шелест лодок рыбаков.

Потерялись мы в затерянной земле,

В тишине на ласточкиных крыльях.

Небо, тяжесть облаков, пролив,

Вечер - весь со вкусом йогурта и яблок,

Уходил сквозь голоса соседей,

Увлекая нас на глубину.

Внутри квартир курлыкал телевизор, музыкальный канал. Никто из людей так и не появился. Кварталы города всегда решают сами, что покажут и кого. Прибрежные трущобы открыли лишь самих себя и темные подъезды с душным запахом птиц.

Потом я читала, что тенеке махалле, районы консервных банок, появлялись в городах с конца 19 века. Цыгане, румыны - беженцы русско-турецкой войны 1877–1878 годов были основателями трущоб. Лачуги стали домом курдской и армянской бедноты. Геджеконду разрастались в пятидесятых, когда люди из провинции  хлынули на швейные фабрики и стройки. Снимались с места целые деревни, где нечего уже было ждать.

Gege - значит ночь, kondu - значит поселиться, разместиться. Так придумали коренные горожане, которым не нравилось это столпотворение,  неприбранные улицы, которые появлялись внезапно. Мигранты приходили с наступлением сумерк и к утру на пустыре уже стояли хибары. Так власти не замечали стройку, а дело о сносе готового дома должно было рассматриваться в суде. Шансы закрепиться возрастали.

У лачуг бегали куры, туалет стоял во дворе. Рядом с домом готовили еду. В газете 48 года кто-то написал: «Стамбул все больше и больше становится похож на анатолийскую деревню».

Пустыри становились перенаселенными районами. Люди  требовали от властей инфраструктуру. И им дали электричество, воду, транспорт, признавая незаконные постройки частью мегаполиса. В них надстраивали комнаты, устанавливали сантехнику.

В восьмидесятых геджеконду сносили массово. На их месте строились многоквартирые здания и владельцам лачуг давали в них жилье. Многоэтажки карабкались по склонам, вливались в беспорядочную жизнь бесформенных участков, перерезанных руслами ручьев. Но ветхие островки все равно были остались инкрустированы в пейзаж.

Неприкаянные герои повести, которых я до этого встретила на эскалаторе метро, представились мне здесь. Вот они перешли пешеходный мост, оставляя за спиной брызги розового неона. Прошли мимо старика, который продает заводные игрушки с газеты, расстеленной на тротуаре. Вот они идут по этим улицам, но им некуда идти.