Эбергард опустил бинокль; остался шаг, семь часов до суда, всё приготовлено, но в постели он ещё пошептал в темноте: Бог, и ты вложись, пожалуйста, умоляю я, добавь от себя, посоответствуй, один раз, не за что-то, только по доброте, сделай мне завтра, различи мой голос, — взмолился, звал с такой отчетливой, немогущей не подействовать силой, что вдруг оборвал себя от страха: а вдруг повернусь на другой бок, лицом к фонарному свету, и рядом окажется что-то от того, кому молюсь. Он сделается виден, и не смогу как раньше жить, и уже никак; <...>