"Колотило, выйдя из-за стойки, о чём-то полушёпотом переговаривался с четырьмя широколицыми деловитыми мужичками. Мужички, напирая, чего-то у него требовали. Колотило торговался. Заметив вошедших, он недовольно нахмурился, но разговор прерывать не стал и махнул рукой болотнице, чтобы она занялась гостями.
– Что за типы? – спросила Ева, пока болотница Клава вела их к столику.
– Жульё, – ответила болотница. На своих гостей она посматривала благосклонно и без обиды. – Вот! Садитесь сюда! И головой особо не вертите! За крайним столиком сидит Бадзула! Не смотрите на неё, а то привяжется! – И, собирая по столам грязную посуду, Клава удалилась своей ныряющей походкой.
– На кого смотреть нельзя? Где этот Бадзула? – с тревогой спросила Ева.
– Эта Бадзула… Если любопытно – смотри на отражение, а палец для блокировки засунь в солонку! – сказал Бермята и придвинул к Еве блестящий металлический чайник.
Ева закопала палец в соль чуть ли не до второй фаланги и трусливо уставилась в чайник. Отражение было искажённое. Вначале она увидела собственную раздутую щёку и набок повёрнутый нос. И лишь потом, провернув чайник, разглядела высокую худую женщину, облачённую в лохмотья. Вид у женщины был одичалый. Рядом стояла клюка. Притворяясь, что пьёт чай, Бадзула ссыпала себе в котомку баранки.
– Даже огрызка взамен не оставила! А потом вспомнят, что тут я был – и вот вам: ратуйте, люди добрые! Опять стожар что-то упёр! – возмущённо произнёс Филат.
– А кто эта Бадзула?
Вместо стожара отозвался Бермята:
– В Беларуси её хорошо знают. Не то сказочница, не то нечистый дух, который заставляет людей бродяжничать. С весны по осень бродит по обочинам дорог и стонет, а ближе к зиме выискивает, к кому пристроиться. Всякий, кого Бадзула коснётся в своих странствиях, потом долгие годы будет скитаться… Вечно будет срываться с насиженного места и куда-то, стеная, тащиться. Зачем? Куда? Почему? Это всё не важно. Он даже целостной картинки того нового места не увидит, а так… блик… Эйфелева башня, египетские пирамиды – ничто не принесёт ему покоя, ибо везде он будет искать лишь спасения от своей скуки. – Бермята говорил с вдохновенной злостью. Волосы у него встопорщились. – Непонятная сила сорвёт такого человека с места! Начнёт ему чудиться, что там, в ином месте, лучше! Но на новом месте он тоже станет тосковать, и опять срываться, и опять тащиться куда-то, и опять не находить покоя… Оказавшись дома, он будет отсыпаться несколько дней, залечивать раны, как ободранный кот, дико озираться по сторонам, жадно есть, а потом опять уйдёт… И чем дальше, тем больше будет метаться, пока не станет таким же тощим и страшным, как Бадзула! И если и тогда он не найдёт в себе сил остановиться и встретить свою тоску грудью, не страшась её, сражаясь с ней, то однажды ночью она явится к нему и заберёт его душу в свою страшную суму!
– А нельзя объяснить человеку, что скитаться нельзя? Что это Бадзула его заставляет? – спросила Ева.
Бермята вздохнул.
– Бесполезно! Он должен понять это САМ. А так он тебя даже не услышит. Ему будет мерещиться, что научить его рисовать может только одинокий художник-индус, который даёт платные мастер-классы на вершине баобаба. А просто сидеть у себя в городе и делать один за другим тысячи набросков – это, разумеется, не вариант! Потом он, понятное дело, разочаруется и в художнике-индусе, но сразу же отыщет себе следующего, желательно на противоположном конце мира… А всё она, Бадзула!
Словно впервые услышав своё имя, хотя до этого оно звучало множество раз, Бадзула внезапно пришла в беспокойство, вздрогнула и начала озираться. Белое лицо её осветилось жалкой, безумной улыбкой. Губы задрожали. А потом как-то внезапно, почти не делая движений, она оказалась рядом и протянула худые руки с пальцами, тонкими как корни. И корни эти потянулись сразу ко всем, и особенно к Бермяте.
– Блокируемся солью! Быстро! – коротко крикнул стожар.