На табличке было написано КАТОК СОЗНАНИЯ, а под этой надписью три стрелки указывали разные направления. Против каждой стрелки значилось:
направо — «Получишь то, что захочешь, но не удержишь»;
налево — «Удержишь то, что получишь, но не захочешь»;
прямо — «Захочешь то, что удержишь, но не получишь».
<…>
Он сел на лёд и задумался. Безразлично, куда идти: никакой выбор не будет правильным. Но почему, почему же так? И есть ли вообще надежда выбраться из этой местности, где в полном беспорядке чередуются леса, моря, ледяные пустыни и где обитают невероятные существа, вызывающие только самые смутные представления о виденном и слышанном и во всякой критической ситуации, словно волшебным щитом, прикрывающиеся искусством?

«Искусство… — горько подумал Петропавел, — это оно шутит со мной! Это оно подстерегает человека на каждом шагу — полузабытым воспоминанием, всплывшей в сознании книжной подробностью и ещё… обмолвкой, недослышкой, которые тоже искусство! Это оно заводит в дебри и морочит там. И человек, замороченный им, уже не видит мира таким, каков он есть. А что же дается ему взамен этого мира?
Получишь то, что захочешь, но не удержишь… Это же очень точно! Всё, чего ни пожелаешь, даёт тебе искусство, но даёт не насовсем, подержать даёт — а задумаешь оставить у себя, смотришь — фюить! — улетело, исчезло, растаяло: ищи-свищи!.. Вот же, только что было у тебя всё — и даже такое было, о чём и мечтать нельзя! — и что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, что сразу всё — выпустил, потерял, утратил? Поглядишь — нет ничего, и старуха сидит у разбитого корыта… Золотая рыбка искусства!
Удержишь то, что получишь, но не захочешь… И это верно, ах как верно! Можно исхитриться — и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, в святилище его, но вот проник: где же тайна? Её нет, а то, что ты держишь в руках… черепичный обломок, несколько строк на бумаге — это не нужно тебе, потому что — зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько строк на бумаге — брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, который тоже можно разобрать — посмотреть, что там внутри, и удивиться: только это? Хрупкая веточка искусства!
Захочешь то, что удержишь, но не получишь… Что ж, правда и это — горькая правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и возьмёшь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь всё равно: принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим — не было. Ничьим не было, но время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому — вот и к твоему берегу, да не твоё!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую — всё равно не твоё, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, но это ровным счётом ничего не значит — и нет тебе в этом ни радости, ни покоя… Синяя птица искусства!»

Так, поняв всё сразу, Петропавел двумя пальцами крутанул табличку вокруг оси — и вот она завертелась, как рулетка, и быстрее, чем рулетка: 27 красный! — мимо, 42 чёрный! — мимо — эй, смотрите, кому повезёт, если повезёт кому-нибудь в этой игре, где ставки не равны, а выигрыши равны, и они — проигрыши!.. И, не глядя больше на это вращение, Петропавел снова двинулся наугад: не всё ли равно, милое искусство, коварное искусство!..