— Мы стоим на грани ядерной катастрофы, — говорит она, — экономика в кризисе, нас ненавидят во всем мире, в наших городах царит насилие, каждый день люди умирают от голода, повсюду царит неверие и жажда наживы, иностранцы наводнили нашу страну и отбирают работу у наших граждан, профсоюзы прогнили, черные дети умирают в гетто, налоги чрезмерны, в школах царит хаос и страх, голод, отчаяние и призрак гражданской войны нависли над страной. Что же по вашему, является наиболее насущной потребностью момента, что бы вы хотели сделать в первую очередь? — Зал затих, так что было услышать, как летит муха.
— Я хочу писать, — говорю я.
И тут публика взорвалась! Люди вопили и размахивали руками, а кто-то в задних рядах начал скандировать мои слова, пока весь зал не подхватил их:
— МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! — орали они.
Мама сидела позади меня в президиуме, она подскочила и оттащила меня от микрофона.
— Как тебе не стыдно, — прошипела она, — так себя вести на людях!
— Ничего, ничего, — говорит ей мистер Клакстон. — Отлично! Им это нравится! Мы сделаем их этого лозунг нашей избирательной компании!
— Что это?! — поразилась мама. Глаза у нее превратились в щелки.
— МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! — отвечает мистер Клакстон. — Вы только вслушайтесь! Ни у кого еще не было такого прочного контакта с аудиторией!
Но маму на это не купишь.
— Где это вы слышали, чтобы такие слова становились лозунгом избирательной компании?! — спрашивает она. — Это просто отвратительно, непристойно — и кроме того, какой в этом смысл?
— Это просто символ, — отвечает мистер Клакстон. — Понимаете, мы наделаем массу всяких плакатов, значков, наклеек. Привлечем радио и телевидение. Да это просто гениальное выражение! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ — это символ неподчинения гнету государства — символ удаления всего нечистого, что накопилось в нашей стране… Этот образ сочетает в себе фрустрацию и одновременно воплощение желания!
— Да вы что! — воскликнула мама. — Вы что, спятили?
— Форрест, — сказал мистер Клакстон, — вы уже на пути в Вашингтон!