Как Филип Рот брал под контроль наррацию собственной жизни

Биограф Жак Берлинерблау о забвении критической дистанции

«Вы были знакомы с Филипом Ротом ?» Люди часто спрашивают меня об этом, прознав, что я изучаю путь знаменитого писателя. Они кажутся разочарованными, когда я отвечаю, что «нет, я никогда не знавал этого человека». Они приходят в недоумение, когда я добавляю, что у меня даже не возникало желания познакомиться с ним.

Я пытаюсь им объяснять, что практикую «критическую дистанцию». Слишком близкое знакомство с предметом исследования, говорю я, может исказить анализ этого предмета. Академические исследования, журналистика и даже функционирующие либеральные демократии, продолжаю я, не могут существовать без практики критической дистанции. Мои слушатели редко соглашаются с этим тезисом.

Филип Рот и его окружение не придавали большого значения концепции критической дистанции. Я не могу вспомнить ни одного писателя, о котором было бы написано больше книг его друзьями — друзьями, имевшими поразительный доступ к престижным издательствам. Рот был склонен «приоткрывать» свою жизнь и творчество только тем, кого он знал лично.

Эта склонность к маниакальному контролю над собственной наррацией вновь аукнулась ему во время недавнего скандала, сопряжённого с выбранным им биографом. Ещё до появления обвинений Блейка Бейли в изнасиловании, критики обвинили последнего в том, что он слишком обходителен с объектом своего исследования, особенно в том, что касается его отношения к женщинам. Лаура Марш из The New Republic заметила: «В Бейли Рот нашел биографа, который был исключительно внимателен к его пожеланиям и редко оспаривал его моральные принципы».

Бейли был лишь последним в длинном списке доверенных лиц, которых Рот уполномочил рассказать свою историю. Совокупный эффект от того, что так много близких людей вели хронику его жизни, библиографии и отношений, привёл к тому, что портрет многогранного художника стал более приземлённым. Его помощники, как правило, задавали (и отвечали) на те же вопросы, которые Рот задавал (и отвечал на них) в своих собственных художественных произведениях: Насколько ужасным был его первый брак? Насколько травмировала его борьба с еврейскими критиками, которые обвиняли его в антисемитизме? Как он пережил нападения со стороны феминисток?

Эти вопросы заслуживают ответов. Но более независимые исследования могли бы поискать их и в других местах. Вот вопрос, который интересует лично меня, - почему Рот так много писал о нестойких личностях и весьма нестабильных «я». От «Фанатика Эли» до истории Дэвида Кэпиша, превратившегося в шестифутовую женскую грудь в «Груди», от переселения душ в «Операции Шейлок» до национального переворота, который привел к нацификации Соединенных Штатов в «Заговоре против Америки» — Рот озабочен радикальными, даже оккультными переменами. Почему писателя уже на протяжении полувека волнует эта тема? Это центральный и очевидный биографический вопрос, но он не их тех, что задавали его друзья.

Рот, со своей стороны, без особых усилий обошел сложную инфраструктуру критической дистанции в литературном мире. Когда он не прослушивал биографов, он занимался довольно обыденными практиками quid pro quo (услуга за услугу), лоббирования и обхождения правил системы. В Библиотеке Конгресса я нашел многочисленные переписки, в которых он и его закадычный друг планировали получить друг от друга приглашение на писательский семинар, стипендию, преподавательскую работу или контракт на книгу.
Что касается издательской индустрии, то она охотно отказалась от всякого притворства, связанного с критической дистанцией, когда речь зашла о Роте. Дэвид Ремник, редактор The New Yorker, где имя Рота было виртуальным водяным знаком, однажды написал своему другу: «Просто знайте, что эти страницы настолько открыты для вас, насколько это возможно. Я подозреваю, что у редактора "The New Yorker" ... не должно быть любимого писателя из ныне живущих... Неприличного, нескромного, несправедливого, вульгарного. Как же жаль».

Неудачи литературного мира в практике критической дистанции по отношению к Роту по большому счёту незначительны. Однако они не ограничиваются только этим автором и не ограничиваются самой индустрией. Журналистика и высшее образование подвергаются агрессивной коррозии. Государственные служащие находятся под давлением жестоких призывов к ангажированности. Очевидно, что работа литературного критика гораздо менее значима, чем работа учёного, репортера, ведущего расследование, или чиновника на выборах. Но попытка сделать небольшой зазор между своими желаниями и своими обязанностями — это неявная форма мужества.

Что касается Филипа Рота, я думаю, что эти провалы в практике критической дистанции привели к множеству недоразумений относительно его жизни, его творчества, и особенно отношений между ним и другими людьми. Мы многого о нём до сих пор не знаем. Поэтому, когда меня спрашивают, почему я никогда не посещал обшитый досками дом Рота в Корнуолл-Бридж и не «протягивал руку для пожатия», я отвечаю, что незнание Рота помогло мне быть честным, в итоге я получил возможность лучше понять, что же есть увлекательного в его творчестве.

Жак Берлинерблау (Jacques Berlinerblau)

Пояснения переводчика:
1) Наррация — термин нарратологии, в широком смысле — то же, что процесс повествования (в отличие от нарратива, обозначающего «повествование как произведение»).
2) Критическая дистанция (акустика) — точка в пространстве, в которой суммарная амплитуда всех отраженных эхосигналов совпадает с амплитудой звука, исходящего непосредственно от источника.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ