Лунатики

В первый раз, это удивительное событие случилось весенней ночью.
Я люблю просыпаться по ночам.. лишь для того, чтобы с наслаждением смотреть как рядом со мной спит возлюбленная.
Какой-то нежный вид лунатизма.
Я до сих пор не могу поверить в это счастье, и никогда до конца не поверю, сколько бы не прожил: самая прекрасная женщина на земле, спит рядом со мной.. боже мой! Возможно ли это?
После всех наших ссор, ада расставаний?
Так вот она какая, весна в аду: ты просто однажды утром просыпаешься с ангелом в одной постели, и крылья его — как сирень на заре: ангел в лиловой пижамке..

Может ли человек вынести такое безграничное счастье?
Мне иногда кажется, что у меня сердце разорвётся от счастья..
Ночь. За окном — улица, фонарь: аптеки не видно (за домом).
Сердце тепло и ласково бьётся как бы возле меня, между нами: между мной и любимой.
Я ощущаю сердцем — малейшие складочки постели, тепло любимой и даже её дыхание, хотя оно нежно-далеко, на расстоянии касания.
Так у женщин, иногда, во время месячных, кожа становится необычайно чувствительной, так что кажется, футболка или ночнушка, надеты сразу на душу и боль, и если кто-то касается одежды, то ты ощущаешь малейшую складочку боли..
Всё как в отношениях на расставании, когда сердце кровоточит.. когда сердце одето в конверт, словно в смирительную рубашку: к слову, один из эмпатических кошмаров моей юности.
Я тогда впервые узнал о месячных, что и как.
Уже не помню как именно моя мысль свернула в тёмный переулочек этой идеи: я представил себе несчастную девушку в больнице психиатрической, в смирительной рубашке. У неё месячные, она любит, её перебинтованные запястья намокают кровью, и её пол, словно бы раненый, истекает кровью, и слёзы текут из её глаз и она кричит и плачет в одинокой и тёмной палате, пытается высвободиться и некому ей помочь..
Боже, я до слёз, очень часто по ночам, переживал этот кошмарный образ: мне хотелось помочь этой неведомой женщине: туго завёрнутый в одеяло, как в смирительную рубашку, я рвался к ней..
Было в этом что-то роковое, пусть и в гротеске символа, но предчувствием моей самой большой любви..

Возможно ли такое? Просто умереть от счастья, лёжа рядом с любимой, пройдя ад отношений?
Почувствует ли её сон это? Приснюсь ли я ей как-то блаженно и странно?
Я могу стать её сном… боже мой, как искусительно!
Я стану её нежным дыханием и улыбкой во сне.
Я сольюсь с любимой так тепло, трепетно и нежно, как не бывает в сексе: моя душа обнимет тело её, навсегда..
Это же чистый рай..
Нет, это больше чем может дать рай. Вот что удивительно. И это.. чуточку пугает.
Ведь это даже невозможно помыслить, помечтать, не то что человеку, но и ангелу: столь самозабвенно любить человека, что желаешь отказаться от всего, что тебя с ним разлучает, даже если это.. рай и бессмертие. Да, бывает и такое.
Ах, лишь в предельном аду любви понимаешь, что ради любимой можно легко отказаться от большей части себя: от обид, гордыни, страхов, сомнений, ложных надежд, эгоизма..
Да что там: можно отказаться и от себя..

Всем известна гениальная овидиева сказка Кафки о превращении человека в жучка, но почему-то в литературе совершенно ещё нет ничего о другом превращении, не менее таинственном, о превращении в любви, когда человек полностью меняет свою нравственную и даже физическую природу, ради любви, только бы быть с любимой рядом.
В конце концов, что есть человек, или звезда? Звезда после вспышки сверхновой, становится морями, закатами, ласковым шумом листвы, стихами и поцелуем влюблённых в вечернем парке и даже стихом.
Человек до рождения.. кем он был? Травой, закатом, сиренью в апрельском парке. И после смерти он вновь будет сиренью, прибоем морским и даже стихом. Ну и чуточку бессмертной душой в небесах. У кого как.
Боже, какими бесконечно наивными в этом плане кажутся слова психологов и других детей жизни, что человек в таком случае теряет себя в любви!
Наоборот: обретает себя. Где любовь и любимый человек, там и сердце человека, его подлинное Я, его жизнь и рай.
В некоторой мере, это похоже на болезненную операцию, и даже на образ падения ангела с небес, но это того стоит.
Это как если бы у человека было не два крыла, а десять, тридцать…

Человек словно бы весь был заросший крыльями, как заиндевевшее окно на заре — папоротниками, цветами и прочей райской флорой: засвеченная фотография рая, а не окно: поларойд в раю..
Не окно, а голубеющая ваза, поставленная утром на подоконник… влюблённым ангелом.
Да, всего то и нужно — отсечь ненужные крылья, пусть и с кровью, и оставить лишь два крыла.
Но и их постелить к милым ногам любимой..
Может поэтому, я ещё в детстве не мог без слёз смотреть крылья ангелов на картинах?
Всего два крыла.. боже, через какой ад они прошли! Как они любили!
Два крыла.. это так же пронзительно и ранимо, как два осенние листочка, оставшиеся на озябшей карей веточке, сквозящейся синевой, как видением рая..

Ну а дальше? Можно ведь в бесконечной тоске по любимой.. снять с себя и последние крылья?
Словно последнюю одежду души, и тогда с плеч души, соскользнут белоснежные и прозрачные крылья, словно лёгкая сорочка, и упадут к милым ногам любимой.
И тело я точно также сброшу, как ненужную одежду, если это будет нужно для того, чтобы быть с любимой: кто-то, в милосердии своём, отдаёт последнюю рубашку другому, а я… отдам тело своё, последнее.
Отдаю… раздаю своё нежное тело и тела, что быть может родятся в грядущих веках, другим, кому они будут нужны и кого согреют.
Мне они не нужны, если в этих веках не будет любимой моей..
Да, последнее тело сброшу с себя, как одежду, и тоже, к ногам любимой…
И душу сброшу, раздевшись до сияющего бессмертия. И.. удивлю ангелов последним развратом влюблённого: сброшу и бессмертие, и его постелив к милым ногам любимой.

У смуглых ножек любимой, будут сиять крылья, цветы рая, шелест небесных стихов (таинственное и неведомое миру, творчество Петрарки, Пушкина, Цветаевой — в раю).
Ах, лазурный прибой крыльев и тёплая пена цветов у смуглых ножек любимой..
Да, всё сбросить с себя, и надежды и душу и сны и тело, крылья, пусть от меня останется лишь.. влюблённый маленький атом, сердцебиение воздуха.
Зато это будет бесконечно преданный атом, мурашка воздуха, снежинка бессмертия.. медленно касающаяся милой ладошки.
Эта пылинка будет до того преданная, что ей уже не важно будет, что она — пылинка, атом: если она будет на ладошке любимой — она будет сиять как звезда.
Боже мой.. такая влюблённая пылинка может осветить целые века воспоминаний и снов о будущей жизни, и прошлой, не говоря уже о жизни здесь и сейчас!

И тогда я стану всецело тем, о чём мечтал — любимой, нежностью ей воспоминаний, и не только обо мне!
Я стану её милым голоском, улыбкой во сне, её нежным сном и дыханием, голубым поцелуем пульса у неё на груди, шее..
Я буду.. сплошными крыльями, без души и без тела.
Что-то похожее, быть может, снилось художникам раннего Кватроченто..
Это так естественно.. желать стать хотя бы на миг, на день, тем, что ты любишь: поэт мечтает стать сиренью в апрельском парке, пением соловья, августовской прохладой дождя (и становится — в стихе: если он хороший поэт, он в стихе чуточку умирает и забывает, что он — всего лишь человек).
Самоубийца желает стать тишиной в апрельском парке, сиренью вечерней, нежностью воспоминания любимого человека.
Ребёнок мечтает стать травкой, которую гладит ветер, солнечным зайчиком..

Интересно.. почему мужчины, даже в мыслях своих, стыдятся, как кошмара, до неприязни, хотя бы на миг, не то что на ночь, стать тем, кого они любят, как они говорят — больше жизни? — любимой своей, женщиной.
Они даже себя не могут преодолеть в этом, а говорят о жизни…
Да, хотя бы на миг, в сердце своём, стать любимой женщиной, её душой, сном, мечтой её нежной..
Отдаться ей до конца, до самозабвения, войдя в неё так трепетно и нежно, как нельзя войти в сексе, обнять её изнутри, душой, цветами бессмертия, попытавшись понять её нежно-всю, чтобы с ещё большим, вечным размахом прильнуть к ней уже как мужчина.. но у этого мужчины за плечами, будут словно исполинские крылья сирени, дождя, стихов былых и грядущих веков..

Значит, даже в самом нежном и преданном мужчине, будет что-то, что не даст ему самозабвенно отдаться любимой?
Это же… метафизическая измена любимой, с самим собой, с некой пустотой и ложью в себе.
Боже..  одна эта мысль может убить, и причинить неземную боль. Это как удар ножом.. это как ложь.
Может я просыпался по ночам лишь для того, что хотел что-то важное сказать любимой, но боялся? Боялся даже себе это сказать? Сказать о той самой измене… о которой быть может миллионы влюблённых и не догадываются даже, но я случайно набрёл на эту мысль в переулочках любовных, бессонных ночей..
Да, я наверно хотел сказать любимой об этой странной измене, и ещё.. о странной вине перед ней: мне было безумно стыдно… что я — всего лишь человек, и потому не могу во всей полноте ощутить всё волшебство её неземной красоты, так же как человеческий глаз не может видеть ультрафиолет: мы как-то привыкли, что роза — алая, незабудка — синяя, клён осенью — жёлто-алый, а для милых животных, они выглядят совсем, совсем иначе, как могли бы выглядеть таинственные цветы и деревья на далёкой и прекрасной планете.
Чтобы уловить и не пропустить всё удивительную красоту моего смуглого ангела, мне нужно было стать и человеком и сиренью и ласточкой и весенним дождём и далёкой звездой и даже стихом Пастернака: мне было безумно стыдно, как увечному без руки или с иным увечьем, что я не могу вполне коснуться красоты любимой моей..

Лишь то, кто по настоящему любит, понимает, что ложь абсолютно невозможна между любящими, по той простой причине, что она отдаляет друг от друга, а если души и судьбы обожжены ещё и полыхающей болью расстояния, то малейшая ложь, жжёт настоящим адом, жжёт как звезда в глубинах вселенной.
В нравственном, духовном плане, невозможно стерпеть боль даже секундной разлуки-отъединения даже на расстояние дыхания: в духовном плане, хочется всегда быть нежным андрогином, прижавшись друг к другу навсегда.
Поэтому солгать в настоящей любви — всё равно что чуточку умереть, а вынести ложь любимого человека — больше чем умереть.
Даже мытарства после смерти не могут дать столько боли, сколько лож в настоящей любви.

Ах, как сладостно было бы стать сиренью улыбки любимой моей, на заре, во сне, когда она спит..
Плакать хочется от этой искусительной нежности.
С ума сойти… это ведь больше, чем может дать рай. Большее счастье, чем задумывал.. бог.
Значит, мой ночной лунатизм — это нежный демонизм?
Именно нежный, как у Врубеля: я в детстве думал, что это грустный и влюблённый подросток сидит в синих джинсах на подоконнике.
Я тоже раздевался по пояс и садился в своих синих, слегка потёртых джинсах возле вечернего окна и думал о смуглом ангеле, которого ещё не встретил в своей жизни: мне было лет 7..
Я чем то был похож на Ассоль. Но я ждал не алых парусов, а крыла ангела на заре. Смуглого крыла: я знал ещё в детстве, что моя любовь будет смуглая, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки: потому я так и любил в детстве ласточек, и когда они пролетали совсем рядом от моего окна, я жаркой ладошкой прижимался к голубой прохладе стекла..
В детстве, я как-то странно воспринял легенду о падшем ангеле.
Я искренне думал —  и мне снились удивительно художественные сны на эту тему, — что падшие ангелы, это некий род перелётных птиц, которые улетают из охваченного осенью Эдема, на удивительную планету — Земля.
Но не просто улетают, а превращаются там — в сирень, в дождик, в ласточек, в стихи влюблённых..
И всё потому, что они любят. Да, странным образом, ещё в детстве, в моём сердце нежно срифмовались мысли, что падший и влюблённый — это одно и то же.
Для любимого человека, не жалко и пасть с неба, стать чем угодно и кем угодно, лишь бы быть рядом с любимым..

Но тут ужасает другое.
Любимая спит в постели, и мои крылья сияют возле неё, словно нежный прибой у её смуглых ножек, и цветы рая в постели нашей сияют и неизвестные стихи Петрарки и Пушкина, и зацветшая сирень обоев.. и даже призрак ласточки пролетел над нашей постелью..
Комната-рай. Больше, чем рай, и вдруг.. любимая просыпается, сладко потягивается в своей лиловой пижамке (так сирень впервые расцветает на заре после ночного дождя), и.. вскрикивает от ужаса, касаясь моего безжизненного тела, рядом с собой.
Ад и рай в одной постели..
А ведь так и бывает в любви.

Быть может, я страдаю редкой и нежной формой лунатизма..
Мне иногда снится, что я даже после смерти, приду к постели любимой и тихо улягусь в постели у её милых ног: зачем мне рай? Рай у милых, смуглых ног любимой моей..
Мне однажды приснилось, что у ножек моего смуглого ангела, в постели, калачиком свернулись Пушкин, Бельмондо, Пастернак и я..
Потом Бельмондо куда-то ушёл и снова вернулся через некоторое время.
Так мы и жили у ножек любимой моей, странной и уютной семьёй: я, любимая, Пушкин, Бельмондо и Пастернак.

Это и правда похоже на лунатизм: я просыпаюсь ночью лишь для того, чтобы наслаждаться, со слезами на глазах, как спит мой смуглый ангел.
Часто, я просыпаюсь просто от того, что моим снам становится зябко без любимой, как зябко и моему прошлому, ещё до встречи с ней.
Потому я не люблю вспоминать что-то, что было до неё. Словно.. меня и не было до неё. Меня попросту нет без неё.
Вспомнить что-то до любимой моей, всё равно что спуститься в холодный и мрачный подвал.
Только держа за руку любимую (пусть и нравственно), я могу что-то вспоминать, да и то, её милое лицо или голосок, нежно мелькают то тут то там в моих воспоминаниях, как ангелы воспоминания: то её лицо мелькнёт в прохожей, то в ученице за соседней партой, то в улыбающейся продавщице цветов, то в кадре фильма Тарковского или в иллюстрации к романам Тургенева..

Так Орфей и Эвридика могли однажды спуститься в своей ад, вместе, через много лет.
Так порой мы посещаем дворики нашего детства, заросшие травой и цветами.
Там, где были качели — теперь растёт сирень. Там, где ты впервые поцеловался на лавочке, растёт молодой и счастливый клён.
Где ты лежал в высокой траве и плакал, переживая первые раны любви, теперь построен дом с розовой крышей.
И такая тяжесть от этого на груди… и вместе с тем — улыбка, как сирень на ветру, и любимая тихо целует эту сирень..
Ах, волшебные, милые дворики нашего детства, с их овидиевыми превращениями!

По ночам, я могу часами любоваться, как спит мой смуглый ангел.
Люблю просто смотреть.. так японец любуется луной.
В японском языке даже есть отдельное слово для этого: цукими.
Я называю мой лунатизм, по имени возлюбленной, на японский манер: выходит очень нежно и ёмко.
Японцам бы понравилось..
Не в смысле, что они любовались бы моим спящим ангелом.
Хотя.. это было бы забавно и мило: любимая спит, а в спальне, возле постели, стоят 20 японцев.. и японок, в кимоно и под лиловыми зонтиками и любуются ею.
Если бы любимая вдруг проснулась, то сошла бы с ума.
Да и я тоже, особенно если бы проснулся первым.
Вместе бы сошли. И японцы сошли бы с ума, оглядевшись и осознав, что находятся в далёкой России, в комнате чужой для них женщины, среди зарослей лиловых зонтиков..

Во время моего ночного лунатизма, люблю облизнуть указательный и средний пальчики на правой руке, и поднести к полураскрытым устам любимой, не касаясь их: я тогда словно касаюсь дыхания моего ангела, глажу дыхание.. словно душу.
В дыхании спящей женщины есть какая то совершенная поэзия, в своей простоте и гармонии, близкая к стихам Пушкина, некоторым картинам Боттичелли и Уотерхауса.
Люблю опустится в постели в ножкам моего спящего ангела, прижаться к ним нежно и поговорить, попросить у них прощения.
Мне иногда кажется, что ножкам моего смуглого ангела что-то снится: они так нежно ворочаются… как уставшие крылья.
Прошепчу в ночи ножкам — люблю.. и зацелую всего моего спящего ангела, и мои уста, словно Одиссей, после таинственных странствий, возвращаются к себе.
Я просто лежу рядом с любимой, смотрю в её изумительной красоты лицо, и тихо плачу от нежности..

И вот, в одно из таких ночных любований, нежно целуя чудесные волосы и тёплые плечи любимой, я… в друг поцеловал что-то ещё.
Это не была моя любимая: в нашей постели был кто-то ещё..
Я не сразу понял, кто это.
Слегка вскрикнув от удивления, я закрыл свой рот рукой и улыбнулся как-то шёпотом, совсем как ребёнок, который ночью пробрался под новогоднюю ёлку и тайно приоткрыл один из подарочков: моя рука на губах, словно бы улыбнулась вместе со мной.

Оказалось, что у моего смуглого ангела, ночью прорезалось.. крыло!
Невероятно! Но с другой стороны, так естественно..
Мой ночной лунатизм любви продолжался.
Я стал специально «стеречь»  крылья любимой, как Тургенев, по привычке охотящийся в раю, спрятавшись в сияющих кустах.
Крылья не всегда появлялись за плечами любимой.
Иногда робко появлялось только одно крыло, нежно лиловое, словно первая сирень после дождя.
Я нежно целовал крыло, ласкал его, и сирень крыла словно расцветала ещё больше, крыло расправлялось.

Иногда я увлекался, и своими ласками крыла, будил любимую, и происходило нечто почти комическое (космическое!), но ужасно милое: я и крыло, словно любовники-лунатики, встречающиеся в постели… любимой нами женщины, вдруг — «прятались» в сон, делали вид, что нас нет, что мы спим.
Любимая поворачивалась, целовала меня и тепло шептала мне в лицо: ты мне снился, любимый…
И засыпала, нежно и глубоко вздохнув, как бы прижав ласковый воздух, как плюшевую игрушку в детстве, но не к груди, а сразу — к бессмертной душе.

Я не решался сказать любимой, что у неё по ночам растут крылья.
Почему? Не знаю..
Боялся что не поверит? Или думал, что крылья могут увидеть не все?
Наверно и не все ангелы знают, что у них есть крылья.
Вдруг узнать, что у тебя — крылья, всё равно что проснуться, а значит — чуточку умереть.
Это всегда страшно.
По утрам, когда любимая и я были на кухне и готовили завтрак, я нет нет (да да!!), и поцелую её тёплое смуглое плечико, и даже прошепчу ему вблизи: я люблю тебя.. я люблю вас!
Любимая оборачивалась и с улыбкой говорила: вас? Смешной ты у меня и ужасно милый.
Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю..

Но однажды ночью, произошло ещё кое-что, что меня потрясло не меньше.
Всё было как раньше, мой привычный рай: я проснулся и любовался любимой (после таких любований, словно после жаркого секса ночь напролёт, я мог потом целый день ходить сонным, с блаженной улыбкой на губах).
Лаская крылья любимой, я её случайно разбудил.
Она тихо обняла меня в темноте, и всем своим доверчивым теплом прижалась ко мне: казалось, ко мне прижалась её милая душа, и поцеловала меня.
Мы занялись любовью..
Вот тут и случилось то самое, что меня потрясло.
Что-то упало на пол. Любимая подо мной, на миг, как медиум на спиритическом сеансе, вернулась в мир и прошептала чуточку не своим, нежно поплывшим голосом: что это?
Я поцеловал её тёплый голос и губы и сказал: ничего, всё хорошо. Люблю тебя, мой смуглый ангел..

Через пару минут, снова что-то упало.
Обернувшись, я в сумерках различил, что это с книжной полочки на стене, упали две книги (как оказалось потом, на утро, это были томики стихов Пастернака и Цветаевой).
Я даже не сразу понял, что во время секса, за моими плечами стали расправляться огромные крылья, и одно крыло, изогнувшись под потолком венецианским ажурным мостиком, задело на стене книжную полочку на другой стороне спальни.
Было в этом блаженном расправлении крыла, что-то от эрекции — эрекция крыльев, словно сам пол, в Эдеме, был крыльями и по нелепой случайности, словно в чистилище, застрял между духом и телом, превратился в то, что нас мучает и томит, как душа томится в смирительной и душной рубашке плоти.

Я пытался сдерживать свои крылья, и они мучительно искривлялись, огромными, тёмными радугами повисая над потолком, обнимая его: так порой несчастные комнатные цветы прижимаются к стеклу, искривляясь навсегда. в своей тоске по свободной лазури.
Крылья напугали кошку..
Порой, во время секса, я оглядывался и замечал, как она, бедная, выглядывает месяцем мордочки из-за угла или двери, мерцая в темноте своим глазом.
Странно устроена человеческая психика: это смущало меня больше, чем мои крылья.
Почему-то крылья любимой, пропадали во время нашего занятия любовью, словно у нас были одни крылья на двоих.
Да и странно было то, что любимая, обнимая меня за плечи, спину, не ощущала крыльев моих, но часто, после секса говорила, с блаженной улыбкой откидываясь на подушку, что летала со мной где-то высоко-высоко над землёй.

Мой ночной лунатизм приобретал поистине странные черты: уже даже без секса, за моими плечами, а иногда из груди, прорастали лазурные, тёплые крылья.
Порой крыло-лунатик само собой сонно расправлялось за моим плечом, на кухне, когда любимая мне что-то готовила, и тогда я стыдился его и прятал, а иногда я что-то готовил для любимой в постель, напевая, и незаметно, крыло танцевало в воздухе само с собой, или с тенью своей на стене, совсем как ребёнок.
Прорастали они и за плечами моего смуглого ангела, порой даже днём, когда она читала книгу, смотрела с улыбкой какой-то французский фильм, но чаще всего это было в постели: наши крылья-лунатики встречались на «балкончике» нашей постели, даже помимо нас.
Я иногда просыпался от того, что наши крылья словно бы тайно целовались в постели, над нами, трепетно прижимаясь друг к другу: так порой над колыбелью ребёнка, нежно целуются влюблённые..

Однажды на заре, я проснулся и заметил за плечом моего смуглого ангела, как бы заходящий месяц крыла (наши крылья уже нацеловались, и как тургеневская девушка в сумрачном лесу на заре, крыло любимой уже спешило к себе, чтобы «дома» не заметили её отлучки).
Моё лицо было совсем близко от лица моей красавицы: на расстоянии дыхания.
На моих ресницах светло дрогнули слёзы. От нежности.
Любимая открыла глаза, тоже, слегка подёрнутые светлой влагой, тихо коснулась моего лица рукой и прошептала: любимый.. мне приснилось, что мы с тобой умерли.
Обними меня крепко-крепко..

Под потолком слегка качнулась люстра, и с книжной полочки упала книга.
За окном шёл весенний, тихий дождь. Шёл так робко и тихо, что его нельзя было услышать. Дождь был похож на лунатика..