Солнце моё! (зарисовочка)

В моём детстве был удивительный красоты дворик: в нём снимал фильм Андрей Тарковский.
Ну, мог бы снимать. В нём было всё для этого: крупные планы бездомной собаки, как-то по-мхатовски слоняющейся то там то тут, живописно замирая на месте и оглядываясь на тебя, словно бы в чём-то укоряя.
Частые утренние туманы и скрип качелей в тумане, и пение синичек на заре, так нежно имитирующее скрип качелей, словно бы раскачивающихся сами собой, от тоски или мечты о детях.
Ну и конечно, крупные планы дождя на окнах: я любил в детстве смотреть на дождь, отражённый в доверчивых сумерках окна.
Бывало, стою недалеко от окна, а там свет зажжётся, и кто-то ходит в ночнушке, чайник поставит. Хорошо, уютно, и словно бы там внутри тоже идёт дождь, но какой-то призрачный, нежный и прозрачный как память о первой любви.
Бездомный дождик. Дождь-домушник, пробравшийся в квартиру погреться. Раненый дождь..
Я ему завидовал.
Женщина с чаем и в ночнушке подойдёт к окну, увидит странного, промокшего мальчика, без зонтика, стоящего у её окна, и тишина за окном матюкнётся, и женщина с чаем в руке, сделает робкую попытку перекреститься..

У нас во дворе были удивительные голубые качели. На них любил качаться Тарковский.
Ну, мог бы, качаться, если бы однажды зашёл в наш дворик.
Мы с мальчишками любили на этих качелях делать «солнышко».
Это было очень опасно, мягко говоря. Некоторые калечились очень сильно. Были и переломы и открытая черепно-мозговая.
Но это лишь придавало ценность нашим играм.
Особым шиком было как бы встать на пуанты: замереть в воздухе на миг, и качнуться, вперёд или назад.
Мы делали такие выкрутасы, или, как я это называл — балет, для девочек, которые сидели на лавочке.
Я делал солнышко, но с замирание сердца, но мне не всегда удавалось встать на пуанты: замереть в небе. Шагнуть в небо и.. словно бы пропасть.

Однажды, у нас во дворе появилась удивительной красоты девочка, с каштановыми волосами и неземными глазами, чуточку разного цвета, крыла ласточки.
Она часто молчала и была словно не от мира сего. Ходила с лиловым томиком Цветаевой.
Разумеется, я в неё сразу влюбился. Мне захотелось.. подарить ей «солнышко». Ей одной.
И встать на пуанты. И там, с синей высоты, словно я герой картины Шагала, сказать ей: я тебя люблю!
Для меня, подростка, это был верх романтизма. Да и как-то.. легче было признаться в любви, вверх ногами, шагая по небу.
Господи, как я любил в детстве качели! Мне и рай представлялся наполненным качелями, в цветах, на которых раскачиваются ангелы.
Я даже думал, что крыльев у ангелов нет: у них есть качели. Но необычные.. Сейчас уже не могу точно вспомнить мои грузы о рае.

Был август, астры. Дождик прошёл.
На лавочке (во дворе детства, это эквивалент балкончика Джульетты), сидели девочки, а чуточку рядом, возле высокого и чудесного клёна, опираясь на него спиной, стояла там самая смуглая и неземная девочка, вместе с Цветаевой.
Сердце в моей груди сделало «солнышко». Мне стало жарко и хорошо, светло, так светло, что кажется и в сумерках памяти моей и судьбе, кто-то добрый включил свет.
Мне захотелось подарить этой девочке — солнце. И больше того: встать на пуанты перед ней (в школе, в 1 классе, меня единственного из класса, скауты от театра выбрали к труппу, которую они набирали, но я отказался: мне было до ужаса стыдно выступать в обтягивающем трико, где на месте паха..  боже, как сейчас помню, как я девушке-скауту робко пытался сказать причину отказа, спрашивал, можно ли мне танцевать без трико? В шортах? девушка улыбалась и говорила что нельзя..).

Я взошёл на качели, с элегантностью Андре Шенье, взошедшего на эшафот: с улыбкой.
Я словно бы что-то предчувствовал..
Это был мой день. Я раскачивался в сторону удивительной девочки, и дарил ей улыбки и солнца. Я дарил ей множество солнц, букеты солнц и звёзд, словно я летел к ней через космос, к ней, неземной.
Девочки на лавочке, словно на театральном райке, ахали, что-то восторженного говорили.
Никогда ещё, ни один мальчик, не делал столько солнышек раз за разом.
Было в этом даже что-то интимное..
Я делал солнышки раз за разом, как Барышников свои чудесные пируэты.
Я даже встал один раз на пуанты, но совсем на миг. Его не хватило бы для признания в любви. Разве что сказать только «Я», и не договорить самого главного: люблю тебя.
А это было бы странно, мягко говоря и глупо.

Разумеется, мальчики стали завидовать.
У мальчиков вообще странное чувство юмора, словно бы они живут несколько жизней и немножечко бессмертны.
Когда я раскачнулся и сделал очередное солнышко, и пошёл на новый круг, совсем как ласточка, мальчики, стоящие по бокам от качелей, сговорившись, и дождавшись, когда я уйду на вираж и шагну в лазурь… разом, потянули «крылья» качелей на себя, те самые опоры, и качели вышли из пазов и соскочили, и я на всём махе, вылетел из качелей, ужасно разбившись.
Я не помню что было дальше. Я потерял сознание. Потом рассказывали, что была такая тишина, которую словно бы набрали курсивом боли и страха.
Рассказывали так же, что та самая девочка возле клёна, первая бросилась ко мне вместе с Цветаевой.
Я сидел в траве, придя в себя. Лицо было в крови, голова ужасно болела. Ссадины были на плече и груди, руки были ободраны в кровь.
Я слушал, как мне рассказывали, как ко мне подбежала та девочка.
Её уже не было. Это был её бессознательный и сердечный порыв, её —«солнышко».
Она преодолела свою робость и молчание лишь со мной, в этом моменте моей.. гибели.
Она почти сразу удалилась куда-то. Как ангел..
Но я слушал рассказ о ней, как о чуде, словно мне рассказывали как я побывал в раю: она подбежала ко мне.
Цветаева осталась где-то на полпути: она бросила книгу. Выронила.
Склонилась ко мне и взяла моё израненное лицо в свои милые ладони.. И что-то сказала.
Боже, я бы отдал полжизни, чтобы увидеть это, ощутить, услышать от неё, а не в пересказе других..

И по сей день, в сложных любовных отношениях, меня порой накрывает то самое чувство качелей, полёта.
Вскоре, папа одной из девочек, заварил качели скобкой сверху, чтобы мальчики больше не делали солнышки.
Солнышко нельзя было больше сделать, но встать на «пуанты», очень даже можно было. В шортах, изумительно синих!
Так я впервые признался в любви той самой девочке, с томиком Цветаевой.
Мы были одни в том удивительном дворике.
Я встал на «пуанты» и сказал заветные, вечные слова: я… люблю тебя.
Цветаева упала в обморок: книжка выпала из рук девочки.
Я ещё раз повторил: я люблю тебя! На весь дворик, крикнул эти слова, похожие на цветы.
Качели упёрлись в железную скобу вверху и не хотели возвращаться.
Я замер головой вниз. Мне стало страшно..
Я робко, шёпотом почти, повторил: я люблю тебя..
Девочка снова устремилась ко мне на помощь… моё солнышко вечернее, смуглое.