Сижу в машине с книгой.
И с тридцатью свободными минутами.
Светятся, мерцают в лучах октябрьского солнца полупрозрачные – стеклянные – кроны, светятся и мерцают тридцать свободных минут.
На спортивную площадку передо мной приземляется грач. В клюве он держит что-то похожее на желудь.
Желудь, скорее всего, и есть.
Грач крупный, матерый, на нос накинут чернильно-черный капюшон ночного дозора.
Грач прохаживается туда-сюда, оглядывается по сторонам – никого? – и прячет желудь в листву у стойки баскетбольного кольца.
В детстве я это кольцо – услужливо склоняющееся к площадке – накрывал данками.
Грач прячет желудь, а сам оглядывается – точно ли никого?
Блики октябрьского солнца на лобовом стекле прячут меня от его зорких глаз.
Это вот я говорю – желудь; а вдруг это не желудь, а, скажем, какая-нибудь древняя диковина? Поэтому в будничном слове "желудь" прошу далее по тексту видеть нечто удивительное и загадочное.
Грач прикапывает желудь – подмигиваю читателю многозначительно – листвой, поплотнее утрамбовывает клювом в центр тайника. Потом выпрямляется, смотрит по сторонам и безмятежно так, насвистывая – какой тайник? о чем вы? – прохаживается по площадке, поглядывает по сторонам. Для виду подковыривает, крошит клювом мох поблизости – если и есть тайник, то вот тут, во мхе, именно во мхе и нигде более.
Но меня, грач, не проведешь – не для того я отвлекся от статьи отца Георгия Чистякова о Льве Толстом.
Грач прекращает ломать комедию, раскидывает черные, как беззвездная ночь на окраине деревни Чернетово, крылья и улетает, тяжело ими размахивая.
Я жду, пока он скроется из виду и выхожу из машины.
Я не собираюсь разорять чужой тайник – но мне страшно интересно, что же это за желудь – подмигиваю – из-за которого такой сыр-бор.
Насвистывая, делая вид, что просто прогуливаюсь по площадке, подхожу к листве у стойки.
Заглядываю.
Поднимаю палочку и аккуратно ворошу листву.
Ничего.
Ворошу усерднее.
По-прежнему ничего.
Извинившись мысленно перед грачом, переворачиваю тайник вверх дном, скребу палочкой по шершавому асфальту.
В детстве я об этот асфальт коленки стирал – приземляясь после данков.
Ничего.
Обманул грач! Перехитрил! Липу подсунул!
Или же желудь – подмигиваю – настолько таинственен, что тут же по помещению в тайник делается невидимым.
А потом из него посреди баскетбольной площадки вырастает невидимый дуб.
И из его невидимой листвы невидимые мужики вяжут невидимые банные веники – чтобы париться в невидимой бане.
Палочкой сгребаю разметанную листву, неумело восстанавливаю разрушенный тайник – и оглядываюсь при этом по сторонам.
А ну как решат, что закладку средь бела дня под баскетбольным кольцом отыскиваю.
Выходит из подъезда сосед, здоровается.
Делаю безмятежное лицо и прогулочным таким шагом возвращаюсь к машине, сажусь читать.
Вот тебе и грач.