Многогранные мемуары

Когда я прочитал "Историю моей жизни" Джакомо Казановы, эта книга неожиданно оказалась интересней, чем я ожидал. Воспоминания интересного человека, пишущего умеренно грустно и безмерно весело, рефлексирующего и неунывающего венецианца с огромной волей к жизни. Его описание побега из Пьомби достойно руки автора злоключений узника замка Иф.

У А. Гордона есть цикл странных передач., в одной из которых он якобы обличает Казанову в ложности его "подвигов", но, надо признать, излагает сумбурно и постоянно передергивает. Собственно, о вкладе А. Гордона больше сказать нечего. И вот почему.

Цитата из статья "Казанова: история одного мифа" журнала "Вокруг света": "Однако повис в воздухе вопрос о достоверности его мемуаров. Его и пришлось разрешать так называемым казановистам — поклонникам авантюриста, сгруппировавшимся к началу ХХ века вокруг специального журнала. Прочитав мемуары своего кумира, как шифрованный текст, они повели себя настоящими детективами: месяцами сидели в архивах, пытаясь установить личность очередной Неизвестной (Казанова зачастую галантно изменял или сокращал до инициалов имена своих возлюбленных) или выяснить подлинный адрес каждого из бесчисленных свиданий. При этом не отдавали себе отчета в том, что стремятся доказать искренность человека, который в собственных мемуарах выставил себя профессиональным шарлатаном, а порой и шулером. И началась цепная реакция: вслед за поклонниками Казановы в архивы погрузились и их оппоненты, но с противоположной целью — доказать, что великий распутник был к тому же ничтожным обманщиком.
Очень быстро стало ясно: многие, причем самые невероятные истории, описанные в мемуарах, несомненно, реальны (мелкие неточности или расхождения лишь усиливали общее впечатление достоверности)."
Тоже пишет и британский академик Бонами Дюбре, профессор английской литературы: "Впрочем, неясности благодаря стараниям ученых мало-помалу разрешаются, и там, где Казанову можно проверить, он большей частью оказывается правдивым... Конечно, хотя множество заметок и поразительная память позволили ему создать связное повествование, он часто путает даты, смешивает последовательность событий и неправильно их объясняет.
...И если великий авантюрист приукрашивает кое-какие сцены (ведь он, в конце концов, был художником, и его труд одно время даже приписывали Стендалю), нам следует с благодарностью принимать его вымысел."

Прояснив этот момент, обратимся к описанию внешности и личных качеств нашего героя, и не забудем, что де Линь описывал уже постаревшего авантюриста.
"Он был бы отменно хорош собой, если бы не его некрасивость: высок ростом, сложен как Геркулес, но цветом лица напоминает африканца; живые, полные ума глаза, и в то же время неизменное выражение подозрительности, беспокойства и даже злопамятства придает его внешности некоторую жестокость. Склонный легче впадать в гнев, нежели в веселость, он, тем не менее, легко заставляет смеяться других. Своей манерой говорить он похож на дурашливого Арлекина или Фигаро и поэтому отменно занимателен. Нет такого предмета, в коем он не почитал бы себя знатоком: в правилах танца, французского языка, хорошего вкуса и светского обхождения.
Это истинный кладезь премудрости, но непрестанное повторение цитат из Горация изрядно утомляет. Склад его ума и его остроты проникнуты утонченностью: у него чувствительное и способное к благодарности сердце, но стоит хоть чем-нибудь не угодить ему, он сразу делается злым, сварливым и уже совершенно несносным. Даже за миллион он никогда не простит самую пустячную шутку на свой счет.
Слог его пространностью и многоречивостью напоминает старинные предисловия. Но когда ему есть о чем рассказать, например про случавшиеся с ним перипетии, он выказывает столько самобытности, непосредственности и чисто драматического умения привести все в действие, что невозможно не восхищаться им. Сам того не замечая, он затмевает и «Жиль Блаза», и «Хромого беса». Он ничему не верит, исключая то, что совершенно невероятно, и не желает расставаться со множеством своих суеверий. К счастью, он наделен и утонченностью, и честью, иначе, повторяя свои любимые выражения: «Я поклялся в этом Богу» и «Сам Господь хочет этого», он не остановился бы ни перед чем, что было в его силах.
Он стремится испытать все на свете, а испытав, умеет обойтись без всего...
Поразительное воображение, живость, присущая итальянскому характеру, его путешествия, все те занятия, которые ему пришлось сменить, твердость перед лицом всяческих невзгод, душевных и физических, — все это делает его незаурядным человеком, а знакомство с ним — истинным подарком судьбы. Он достоин уважения и величайшей дружбы тех весьма немногочисленных особ, коих он удостаивает своей благосклонности." (С) Шарль Жозеф ле Линь - французский писатель, мемуарист, полководец и дипломат. Известен своими «Мемуарами - военными, литературными и сентиментальными», отличающимися оригинальностью наблюдений и меткостью характеристик современников. Состоял в переписке с виднейшими людьми своего времени: Вольтером, Руссо, Фридрихом II etc.

Не могу не привести цитаты из Петра Вайля, который и сам по себе чтение примечательнейшее.
"...великий авантюрист и великий любовник Казанова, автор "Истории моей жизни" - одной из увлекательнейших книг XVIII века. Интереснее всего в ней - автор. Казанова бежит из тюрьмы Дворца дожей: небывалый подвиг, который стал бы для любого другого содержанием и историей всей жизни, описан им в мемуарах небывало. Взломав перекрытия, акробатически спустившись с крыши, пробив двери, изодранный, окровавленный Казанова вырывается из пятнадцатимесячной муки, наскоро перебинтовывается и переодевается, выходит к лагуне: свобода! "Повязки, выделявшиеся на коленях, портили все изящество моей фигуры". Кто еще способен на такую фразу? Замрем в почтении.
Казанову очень долго путали с Дон Жуаном. Тяжелое заблуждение: севильянец бесстыдно самоутверждается, венецианец самоотверженно трудится. Казанова писал, что четыре пятых удовольствия для него - доставлять удовольствие. Он профессионал, который любит трудовой процесс, свое рабочее место, прозодежду, инструмент. Гениальное прозрение Феллини - некрасивый, почти отталкивающий Сазерленд в роли легендарного любовника. Победы Казановы - не эфемерный разовый успех, а результат упорного высококвалифицированного труда, торжество мастера, которому ведомы глубочайшие секреты ремесла.
"История моей жизни", по сути, - производственный жанр, вроде книг Артура Хейли. Жанровая чистота соблюдена на протяжении всего текста: у Казановы - в самом прямом смысле телесное познание бытия. И сам замысел мемуаров стилистически чист: на старости лет став библиотекарем графа Вальдштейна в богемской глуши (два часа от Праги), Казанова от физического бессилия переполз с постели к письменному столу. Не изменив ремеслу, сменил рабочее место и инструмент, оставив книгу удивительно современную.
Казанова решительно выступал против революции и даже написал урезонивающее письмо Робеспьеру. "Любите человечество, но любите его таким, как оно есть", - сказал он Вольтеру. В другом месте мемуаров словно дал пояснение, говоря о врагах: "Я никогда бы им не простил, если б не забыл зла, которое они мне причинили". Слабость (забывчивость) исправляет слабость (злопамятность). К простой практичной мудрости приводит здравый смысл, замешанный на доверии к жизни честного работяги высокого разряда. Испытавший высылки и тюрьмы, Казанова противился репрессиям, но прочтем описание очередного ареста: "Неожиданное притеснение действует на меня как сильный наркотик, но только теперь я узнал, что, достигая высшей степени, служит оно и мочегонным. Оставляю решение проблемы этой физикам". Здесь не ирония и не высокомерие, а серьезность и смирение: физики разберутся. У него специальность другая - он профессионал жизни. Выдающийся автор выдающегося произведения - самого себя." (С) Петр Вайль, Гений места

"Никто никогда в истории не одевался так тщательно и с таким осознанием важности наряда, как венецианцы. И наивенецианнейший из всех — Джакомо Казанова.
Казанова оказался так задрапирован предрассудками, что только в последнее время усилиями историков, культурологов, литературоведов превратился из Луки Мудищева в философа и писателя, автора увлекательной и мудрой книги мемуаров — "История моей жизни". Он и был философом жизни, утверждавшим, что потерял лишь один день, когда после маскарада в Санкт-Петербурге в декабре 1764 года проспал 27 часов подряд. Казанова довел до высочайшего мастерства природный дар итальянцев — умение извлекать смысл не из жизни вообще, а из каждого конкретного дня.
В таком высоком ремесле значимо все. Одевался Казанова продуманно, рассчитывая, какое впечатление следует произвести. Он так увлечен идеей наряда, что для него и презерватив — одежда: "Маленький костюм из очень тонкой и прозрачной кожи, длиной в восемь дюймов и без выходного отверстия, который завязывался на входе узкой розовой ленточкой".
В "Истории моей жизни" все мало-мальски существенные персонажи — одеты. То есть Казанова отмечает их наряд, тем самым помещая в точный социально-психологический контекст. Как писал на сто лет позже Оскар Уайльд, только очень поверхностные люди не судят по внешности.
Естественно, тщательнее всего одет герой, он же автор мемуаров. Сохранилась расписка 1760 года: Казанова заложил кое-что из своей одежды — бархат, горностай, атлас, гипюр, кружева." (С) Петр Вайль, Слово в пути

Вместе с тем, интересы его были достаточно разносторонни, а познания вполне уверены. Как пишет уже цитировавшийся Бонами Дюбре, "... в 1790 году он издает работу об удвоении куба, признанную математиками хотя и не выходящей из ряда, но вполне серьезной; затем рассуждения о григорианском календаре; посылает императору «Трактат о ростовщичестве», предмете несомненно ему знакомом; разражается длинным критическим эссе о нравах, искусствах и науках. Побуждаемый отвращением к якобинцам, разорявшим столь любезную ему помпадуровскую Францию, пишет «Размышления о Французской Революции». Демон сочинительства овладевает им. Он нашел, что единственный способ избавиться от черной меланхолии, сводившей его с ума, - это марать бумагу десять-двенадцать часов в день. Он писал и писал, то набрасывая трагикомическую драму, то музыкальную комедию, то балет. Он все время делал заметки, записывал на обрывках бумаги наблюдения и мысли, начиная от своего воображаемого диалога с Богом до рецепта винного бисквита.
А когда философия и поэзия уже не успокаивали его раздраженные нервы, оставались письма: ответы поэтам и литераторам, ученым и философам, которые еще писали ему, а также Генриетте, брату, старой графине Вальдштейн, матери его патрона, которой он жаловался на притеснения подлого Фельткирхнера [дворецкий графа Вальдштейна]. И, наконец, письма самому Фельткирхнеру, где, незаметно для себя становясь смешным, Казанова давал волю своей ярости.
Подобные труды всецело заняли бы время и энергию любого другого человека, но для него это были лишь побочные плоды, создававшиеся в свободные минуты между главным делом - мемуарами."

Не могу не привести упоминаний о Казанове у Нила Геймана (я прочитал пока только три его книги, и в двух из них кавалер упомянут; игнорировать просто нельзя). Итак, в рассказе "Жар-Птица"сборника "М значит Магия" в Клубе Эпикурейцев, где состоял "Джеки Ньюхаус, потомок (непрямой) великого любовника, гурмана, скрипача и дуэлянта Джакомо Казановы", причем, "как и его знаменитый родственник, Джеки Ньюхаус за свою долгую жизнь разбил немало сердец и отведал немало деликатесов.". Зебедия Т. Крокастл уверяет благородное собрание, что ловить Жар-Птицу надо на манер Казановы: "– В мемуарах Казановы вообще не говорится о ловле перепелов, – удивился Джеки Ньюхаус. – Твой предок был занятым человеком, – объяснил Крокастл. – Не мог же он записывать все подряд. Но перепелов Казанова браконьерил неплохо. – Кукурузные зерна и сушеная черника, пропитанная виски, – сказал Огастес ДваПера Маккой. – Мой папаша всегда делал так. – И Казанова тоже, – кивнул Крокастл. – Только мешал ячмень с изюмом, вымоченным в коньяке. Он сам меня научил."

В "Благих Знамениях", совместном труде (игре?) Н. Геймана и Т. Пратчетта, есть интересный комментарий, который, в отличие от предыдущего вымысла, может оказаться и правдой: "Исключение составлял Джованни Джакопо Казанова (1725–1798), знаменитый ловелас и литератор, который в двенадцатом томе своих «Мемуаров» между прочим признался, что он всегда возил с собой небольшой саквояж, содержащий: «Буханку хлеба, банку лучшего севильского джема, нож, вилку и маленькую чайную ложку, пару сырых яиц, заботливо завернутых в шерсть, помидор, или яблоко любви, сковородочку, кастрюлечку, спиртовую горелку, жаровню, жестянку с подсоленным маслом по-итальянски и две тарелки отличного английского фарфора. А также сотовый мед, дабы подслащать мою жизнь и мой кофе. Надеюсь, мои читатели поймут меня, если я скажу им всем: истинный джентльмен всегда обеспечит себя всем необходимым для приготовления джентльменского завтрака везде, куда бы ни забросила его судьба»."