[С] Щучий год

Но не моя вина,
В том, что у любви
Наши имена.
В том, что у неё
Шаги твои,
Руки твои, твои глаза.
У моей любви
На щеке слеза
У моей любви
Прощальный бал.
В.Некляев

Она не любила цветов. Они вызывали у нее глухое раздражение. Потому что не было взаимности. Она раздражала цветы, и они начинали непременно чахнуть у нее в вазах, на подоконниках, на изящных этажерках в красивых керамических кашпо. Потому что нельзя любить то, что ты не можешь показать всему миру. Вот и сейчас цветочный горшочек стоял перед ней на кухонном столе, покрытом яркой клеенкой в сиреневую клетку, а она с нескрываемой злобой вынимала из него опустевший грунт. Опустевший после очередной кончины, очередного цветка, которым в этот раз был щучий хвост, самое неприхотливое, по версии многочисленных энциклопедий и справочников, комнатное растение. Этот полосатый живучий цветок сдался под влиянием ее заботы.

За окном закат разливал красной дымкой, обманчиво увеличивая заходящее солнце. Металлические крыши маленьких пятиэтажек отбрасывали прощальные багряные блики, прячущегося за горизонт светилы. Слезы капали от раздражения и злости прямо в сухую землю. И вовсе не по проклятому, сдохшему так не вовремя, цветку она сейчас плакала.

Сегодня у нее была последняя встреча со своим желанным. Ее Женькой. Потому что не могла больше лгать. Ни мужу, ни коллегам, ни себе, ни ему. Потому что измучилась. От пряток, от пристальных взглядов, от… Потому что испугалась. Поэтому она решила. Ничего ему не сказав. Для себя решила… И сделала. И шагнула. Шагнула не в неизвестность, а в довольно таки азбучную избитость, но уже без своего Женьки.

Этот щучий хвост они купили вместе, гуляя однажды по цветочной выставке. Жалко тогда ей стало это растение с гроздьями мелких белых цветочков. Оно как будто стремилось к солнцу своими тигровыми листьями. Женька заметил ее сочувствующий взгляд и купил одно из них.

- Раз я не могу дарить тебе нормальные цветы, давай оно побудет у тебя?

Муж, увидев ее возвращающуюся с цветком, покачал головой.

- На долго ли? А потом опять будешь плакать, – только и проговорил он, пока она с нескрываемой нежностью крутила горшок на подоконнике, подставляя его блеклые цветы к солнцу.

Она увидела Орлова, ее Женьку, как раз когда размышляла о том, что, наконец, в ее жизни черные и серые полосы стали заметно светлеть. Работа в новой фирме приносила удовольствие. Ее замечали, ценили, поощряли. Она неслась в офис в своей малюсенькой машинке, объезжая утренние заторы только ей известными проулками. Приезжала раньше всех и позже всех уезжала… В марте в ожидании сезона штат начали расширять, поэтому у нее дел прибавилось. Она знала новых сотрудников только по их фамилиям, прочитанных с копий паспортов. Точнее не только фамилии. Знала все, что можно было выпытать у черно-белых копий страничек их официальной жизни.

Ее работу прервал громкий стук о металл, не звонкий, а приглушаемый деревянной киянкой. Все, кто был в кабинете, рванули посмотреть, что происходит. Молодой человек в одном комбинезоне, без всяких там рубашек и футболок, поигрывая мышцами спины, собирал новую витрину. Кто-то из прибежавших вместе с ней девчонок громко сглотнул. Парень обернулся, подмигнул всем сразу и каждой лично и продолжил греметь деревянной колотушкой.

Следующим днем на перекуре они познакомились, и теперь она знала о нем больше, чем он о ней. Она знала, что Евгений Иванович Орлов новый начальник отдела логистики. Что он женат. Что у него есть дочь четырех лет. Что проживает он по адресу… Он же знал только ее имя и марку сигарет, которые она курила.

Так они «перекуривали» неделю. Она влюблялась в него как девчонка, и сама же запрещала себе это. Влюблялась во все, что мог подмечать ее ищущий взгляд. В вихрастую прическу, в широкую, открытую улыбку. В то, как он курил, прищуривая свои серо-голубые глаза, как одним щелчком добрасывал окурок до урны, как галантно открывал перед ней двери, когда они вдвоем возвращались в офис, как помогал перешагнуть через единственную лужу, как случайно касался ее… Орлов как будто не замечал ее маеты. «Так даже лучше для всех», - думала она, - «Правильнее».

В среду, уходя домой, Женька был обнаружен около ее машины.

- До метро не подбросишь? Задержался, боюсь, не успею на электричку, а следующую ждать придется, – добродушно сказал он.

Ей было не по пути, но она согласилась и кивнула на пассажирскую дверь, рассчитывая украсть у его жены несколько таких драгоценных минуток. После она часто подвозила его, каждый раз ликуя в своей душе. В один из таких таксо-дней он вдруг ни с того ни с сего смущенно сказал, что хотел бы ее пригласить куда-нибудь и угостить вином. Обязательно красным. Почему именно красным? Но она, не успевая продолжить свои мысленные раздумья, задыхаясь от его неожиданного предложения, и в тот момент, не вспомнив ни о его жене, ни о своем муже, отчаянно захотела воплотить эту Женькино приглашение в жизнь. Ведь от одного похода в кафе и бокала вина никому ничего не будет… И она начала отчаянно флиртовать, чтобы добавить Орлову смелости.

На завтра они ни какое вино не пили, а целовались прямо у кафе в машине как подростки. Сладко, страстно, нежно, изучая, примериваясь, но не сравнивая. Как будто впервые в жизни, поэтому сравнивать было не с чем. Закатное солнце било в глаза, но им было все равно. На приборной панели лежала красная гербера… Она её уже не любила, потому что не могла принести домой, а должна была оставить засыхать несчастный цветок в салоне автомобиля. Тогда-то она и попросила Женьку не дарить ей никогда цветов, сделав исключение в будущем только для полосатого щучьего хвоста.

После их первого поцелуя она перестала задерживаться на работе, и теперь они с Женькой уезжали от городской суеты по какому-нибудь шоссе, останавливались прямо на дороге и целовались. И разговаривали. И снова целовались так, как будто ничего значительнее этих поцелуев нет. Такого ее в жизни никогда не было...

... С мужем она познакомилась на его работе, когда студенткой-пятикурсницей, подрабатывающей курьером, принесла конверт в один из офисов. Почту принял ее Валерич, проходящий мимо пустого ресепшена. А она сразу поняла – этот будет моим мужем. Их желания на тот момент совпали, и через месяц после диплома она стала замужней дамой. Ни страсти, ни накала, ни ревности, ни ярких свиданий не было у нее с мужем. Сразу после свадьбы наступило тихое семейное счастье. С Валеричем было удобно…

С Женькой все было по-другому. Даже ревность была. Ревность к его жене, которая могла каждый вечер смотреть на ее Женьку, а каждую ночь…

Ей уже давно хотелось большего, не девочка все же, и знала, что на одних, пусть и сумасшедших, до опухших губ и горящих глаз поцелуях долго Женьку не удержишь. А хотелось. Ой, как хотелось. Водоворот запретной любви захлестнул и закружил, не давая вспомнить о морали, об ответственности.

Их первый раз был на заднем сидении ее маленькой машины. Ей было все равно, а Женька… Женька видимо не рассчитывал на такой подарок. Не ожидал такой ее смелости. Они суетливо срывали одежду друг друга, жадно изучая тела руками и глазами. Настолько, насколько позволяло пространство автомобиля. После они долго сидели и курили с открытыми дверями, пытаясь включенным вентилятором разогнать конденсат с запотевших от их жаркого дыхания стекол.

И вот так все началось. Пансионаты по выходным. Отели по средам. Заднее сиденье машины иногда. Это сопровождалось просьбами на работе уйти пораньше, враньем мужу, покупкой нового сексуального белья, депиляцией и новой стрижкой, короткими юбками с чулками, такими неудобными в автомобиле, но нравившимися Женьке, снова враньем мужу, и скорее всего жене. Так ее никто никогда не любил, и ей было плевать на все, что не было связано с Женькой.

Трещина в душе появилась, когда они солнечным осенним днем были на даче его друга. Вдруг она осознала, что именно делала все эти полгода. Поняла в тот самый момент, когда Орлов целовал её, а она гладила его плечи и смотрела в окно, в котором красный бок осеннего яблока тыкался в мутное стекло. И так неуютно стало в этой сырой чужой даче, где сразу расхотелось прикасаться к чему-либо, чтобы ненароком не оставить следов. Может быть это от того, что их отношения перестали быть тайной. Хотя бы только для его друга… Она высвободилась из Женькиных объятий и стала суетливо одеваться. Орлов голый и с внушительной эрекцией с удивлением смотрел на ее перемещения.

- Что произошло? Я тебя обидел? - спросил он, прикуривая сигарету из ее пачки.

- Все нормально. Домой нужно, – она отвечала, пряча глаза, наполненные слезами от своего нечаянного осознания. – Можно у них яблоком поживиться? Тем, что в окно видно, - придавая голосу бодрый тон, попросила она. Женька надел свои джинсы и вышел. Вернувшись с полной пригоршней яблок, он ссыпал их на застеленную кровать, до которой они сегодня не добрались. Вместе с яблоками он принес ей позднюю, видимо последнюю, куцую пегую астру. Протягивая цветок, он пытливо заглядывал ей в глаза и старался понять перемену в ее настроении. Такого раньше не случалось. И обещание не дарить цветов Женька не нарушал раньше…

Теперь их встречи стали реже, а она вела себя осторожнее. Будто чувствовала слежку за собой. И уже голова не кружилась от поцелуев, потому что она в это время вглядывалась за плечо Орлова, высматривая непонятно что. Что-то механическое появилось в их отношениях. Или это только в ней?

Зима внесла коррективы в их свидания. Теперь это чаще были беседы за несбывшимся когда-то бокалом вина, или походы в кино на глупые фильмы. И все чаще спрашивала она себя: – «Куда ведут наши отношения?» Встреч и поцелуев стало меньше, зато Орлов ей стал сниться. Появилась новая привычка - теперь каждый вечер они переписывались сообщениями на телефоне. Она рассказывала свой предыдущий, очень откровенный сон, а он в ответ писал строчки из песен:

Я не могу без тебя, я всё думаю о нас
Я не могу передать, что я чувствую сейчас
Снег заметёт следы, не расскажет никому
То, что с тобой были мы, и как я тебя люблю…

По строчке в каждом сообщении. Это ее подкупало и заставляло испуганное сердце ускоряться.

Благодаря этому зиму они провожали на подъеме чувств. Может быть, это короткое зимнее солнце нагоняло на нее паранойю? Может она как кошка чувствовала приближение тепла? Или это робкая первая зелень тополей под ее окнами и мать-и-мачеха на проталинах, или эти несущиеся по небу облака, похожие на веселых ягнят в странном голубом поле, заставляли бурлить ее кровь?

А вчера все кончилось. Через год.

Она не прислушалась к подруге, когда та говорила ей о сияющих глазах и изменившейся походке, которые выдавали ее запретный роман с головой. Она не примерила на себя ситуацию, когда у другой ее подруги муж ушел к любовнице, и теперь та постоянно плакала, отчего и дети этой самой подруги начинали плакать. Она даже не обратила внимания, что хвост, который щучий, начал увядать…

Только звонок Женькиной жены на ее личный номер привел ее в чувство. После слов: – «Оставь его в покое!» - она сбросила вызов и на негнущихся ногах убежала в курилку. Прикурить так и не удалось, а она, не понимая этого, с дрожащими руками затягивалась сигаретой и испуганными глазами таращилась в черный экран телефона.

Все как будто вставало на свои места. И сразу вспомнились брошенная подруга и ее дети, и осуждающие взгляды коллег, и предупреждение о сияющих глазах, и тихие вздохи по ночам Валерича. И гербера, и астра, и яблоки на чужой постели…И усохший цветок на ее подоконнике.

Слез не было. Было решение и его осуществление в жизнь. Поэтому сегодня она не разрешила Орлову сесть в свою машину, но поцеловала его прямо на улице, ни от кого не таясь, и, задорно прокричав: - «Прощай!» - уехала, не оглянувшись.

А теперь она хоронила последнее воспоминание о нем, раздраженно вытряхивая из горшка остатки земли. И вряд ли она когда-нибудь решится на еще один цветочный эксперимент...