Исповедь

Той самой женщине

​

Дружба есть чувство более драгоценное, более избирательное, более интимное и во всех отношениях более прочное, чем любовь.

(Антония Байетт)
 
У меня есть тайна. Я о ней ещё никому не говорил.
Да в это никто и не поверит, разве что, улыбнутся, а если настаивать на ней, то могут поместить в дом для душевнобольных.
Забавно.. Джордано Бруно сожгли за доказательство того, что земля вращается вокруг солнца а звёзды на небе населены жизнью, а в 21 веке… ничего не изменилось, даже хуже стало: могут посадить в сумасшедший дом просто за то — что  любишь.
Да, не так как все, но всё же.
Я люблю тебя наперекор всем законам природы.
Весь мир, с его звёздами, солнцем, планетами, сердцем моим бесприютным, вращаются вокруг одной тебя.
 
Вижу ли я звезду в ночи, я думаю, что и ты на неё можешь смотреть и я её уже люблю.
Люблю так самозабвенно, почти до слёз, что мне кажется, что она населена чудесной жизнью, такой же нежной и таинственной, как твоя душа, в которую.. ты не веришь.
Для этой звезды, для неё одной, как бы благословенной твоим взглядом, я часто читаю стихи..
Когда я что-то ем, мне до безумия хочется узнать, что ешь ты и съесть это.
Я вегетарианец, но в невозможности слияния наших тел, я тем отчаяннее хочу слияния твоих ощущений со своими чувствами: однажды я ел мясное блюдо, которое ты ела в тот день: ел с тёмным наслаждением страсти, как грешник.
Но мне этого было мало: я бы хотел стать твоим нёбом (небом твоего рта), рецепторами на твоём языке, губами твоими, чтобы целиком ощутить то, что чувствуешь ты, во время еды.
Я жажду тобой обладать.. изнутри тебя: твоими осязаними, которые могут стать моими милыми заговорщиками.
Это звучит странно… но мне уже не хочется тебя целовать, даже сексом с тобой не хочется заниматься: всё это похоже на бледные сердцебиения крыльев мотылька о ночной фонарь: он хочет стать светом, но свет его убивает
Я хочу не целовать твои губы, а — быть ими.
Хочу стать малейшей клеточкой твоего милого тела, тёплым запахом твоим.
 
Помнишь, как я впервые вдохнул твой запах?
Ты была вся обнажена… Нет, не телесно. Просто на тебе не было чужеродных одежд — аромата духов, румян искусственного запаха цветов, деревьев, фруктов.
А где женщина за всем этим? Нет ничего нежнее, когда женщина, телесно одетая, только что проснувшаяся, в одной сорочке, словно озябшая душа, накинула крылья на себя, как халатик, и предстала перед тобой вот так, доверившись всецело.
Она чувствует, что словно в общении ангелов, даже молчание красноречиво.
Она видит, как молчат двое, как крылья носа мужчины робко подрагивают, вдыхая женщину в себя, и душа женщины, властно и нежно входит в мужчину…
Попрощавшись с тобой в коридоре (мурашково-страшное слово из снов: в нём сердце и дверь, и бег, погоня: сердцебиение, пространства за дверью, самой двери) я обнял тебя, незаметно вдохнул твой тёплый запах, и вышел.
Дверь прикрылась за плечами прищуринкой крыла ангела.
Ты смотрела на меня из карей расщелинки крыла, как в древней легенде об ангеле смерти, Азраиле, крылья которого имели глаза, а в твоём случае и улыбку.
Я затаил дыхание, прижав твой запах к внутренней стороне груди, словно полевые цветы.
 
Я спускался по лестнице, с небес: у ступенек были перистые складки крыльев.
Впервые обратил внимание на эту крылатую симметрию лестничных пролётов и почти понял самоубийство писателя Гаршина, бросившегося с лестниц, в пролёт.
Спускался от тебя с блаженной улыбкой на лице.
По лестнице поднималась старушка. Я ласково улыбнулся ей так, словно она умирает и поднимается на небо, к тебе: я ей даже завидовал.
Старушка странно посмотрела на меня и почему-то прошептала — плечей моих коснулся шёпот: наркоман.
Спускался из света во тьму. Некоторых ступенек не было, и я переступал темноту, а потом с замиранием сердца шёл по тёмному воздуху; остановился на миг, поднял лицо в сторону счастья, наверх, и крыло ступеньки у меня за правым плечом, блаженно расправилось и я потерял сознание, довольно сильно разбившись: я был похож на падшего ангела…
Я не хотел расставаться с твоим милым запахом в себе: был нежно наполнен тобой.
Так наверно и не все беременные женщины нежно ощущают чудо жизни у себя под сердцем, улыбаясь ему и миру.
 
Когда ты мне долго не пишешь, я пишу тебе сам, часто, и тогда мне кажется, что письма мои, словно метеоры, вращаются вокруг твоего сердца, раскалённые добела.
Да, мне тогда кажется, что в твоём молчании весь мир начинает вращаться вокруг тебя, и даже несчастный человек поздним вечером, доблестно сражающийся с безумием пошатнувшейся гравитации и убыстренным вращением земли, идя ей навстречу, под наклоном, почти нарушая законы природы, кажется мне не пьяницей, а очередным доказательством того, что мир вращается вокруг тебя, и тогда я чувствую пришедшую в движение всю тёмную громаду пространства, несущегося вместе с Землёй и солнцем, среди звёзд, и мне хочется прижаться к земле, лечь на неё, распластаться, вцепившись руками в траву.
Люди в парке проходят мимо лежащего на земле молодого человека, странно смотрят на него..
Всех их сдувает, уносит за плечи мои.
Мир вращается невыносимо быстро, почти на световых скоростях, догоняя рай.
Вот проходит умершая старушка с цветами, оглядывается на молодого человека на земле, грустно качает головой и произносит привычное: наркоман…
 
Когда мы долго молчим, наступает некая аритмия сердцебиений нашей переписки: я вот так вот лежу где-то в парке, в своей ли постели ночной, с бьющимся во все стороны света, сердцем, словно сошедшим с ума.
 Как ребёнок, только родившийся, оно, обнажённое, впервые видит безумный и движущийся мир, вращающийся, словно круги Дантова ада, в разные стороны, и тогда ребёнок делает открытие, достойное экзистенциалистов: движение — ад.
90 % движения в мире, бессмысленно и безумно, от шелеста листвы и метеоров в ночи, до движения машин, людей и их мыслей.
Это движение похоже на чёрную материю космоса, из которой вселенная состоит на 90 %.
 
Когда ты молчишь, я живу как бы на сверхсветовых скоростях.
Мне страшно выглянуть в окно: боюсь, что мир давно уже разрушен и его руины заросли дикими цветами.
Страшно подойти к зеркалу: боюсь увидеть там совершенно седого человека, или даже — ангела, с седыми и грустными крыльями.
Увлекаюсь этой идеей, снимаю простыню, надеваю её на вешалку, нижний конец которой зажимаю подмышкой.
Выключаю свет и стою перед зеркалом в сумерках с силуэтом крыла за плечом.
Ах, как мне идёт крыло, родная!
Грустно, что у меня всего одно крыло. Но с двумя.. вешалками с простынями под мышками, я смотрелся бы идиотом, согласись.
Вот бы.. постелить для тебя своё гостеприимное крыло!
 
Когда я иду по улице вечером, мир кажется больше от твоего молчания.
Расстояния не то что между деревом и луной, мною и вон тем грустным человеком на скамейке, стали больше, но и само пространство между атомами стало больше: мне тогда сложно дышать.
Мысленно ловлю себя на том, что когда иду в сторону от твоего дома, то буквально задыхаюсь и хочется упасть на землю и замереть.
Да так оно и было пару раз..
И наоборот, когда иду в твою сторону, как бы далеко я не был от тебя, даже если иду в магазин, в ванную, то чувствую ощущение счастья, почти физически: мне кажется тогда, что в магазине я смогу купить что то чудесное.
А ванная… ах, она стала для меня маленькой Нарнией.
Да что там ванная! Все двери, ведущие в твою сторону, стали для меня чудом надежды: я открываю их с трепетом, ожидая увидеть твои милые приметы.
 
Хочешь улыбнуться? Я однажды переписывался с девушкой, почему-то решив, что она не девушка, а милая старушка, стесняющаяся своего возраста.
Я так увлёкся этой мыслью и нежностью к ней, что чуточку влюбился в её кроткую и ранимую душу.
Мы с ней расстались…
Точнее, я думал, что она умерла: старая уже была.
А позже я узнал, что она не только жива, но и.. всё это время не переставала быть очаровательной молодой девушкой.
 
У нас с тобой переписка ангелов, ты же знаешь об этом? Такой больше нет ни у кого.
Мы в невесомости низвестности и ночи осязаний.
Я не знаю сколько тебе лет, а ты не знаешь мой возраст.
Более того, мы толком ничего не знаем о поле друг друга: словно на небесах переписки, мы познакомились с тобой блаженно-зеркально.
Мы оба творческие люди, и потому, словно стилистические Джекил и Хайд, выходили в ночь литературных форумов, не совсем собой, где, собственно и познакомились, и оба бессознательно приняли решение подыграть друг другу, когда завязалась переписка, а потом, как-то райски и легко, как расправляются крылья на небе, мы симметрично поменяли пол: ты стала женщиной, а я — мужчиной.
Но до сих пор мы толком не знаем, кто мы. Более того, мне иногда кажется, что в нашей неземной переписке, где пол и возраст можно включить и выключить, как свет в комнате гостиницы, мы потеряли и ощущение времени, в котором живём.
Я иногда пишу тебе письма словно бы в 19, 16 и 23 век.
Ты мне — в 18, 20, 27.
 
Иногда складывается впечатление, что я пытаюсь дозвониться до тебя… но куда? Кому?
В 16 веке во Франции ещё нет телефонов. 
Неужели можно дозвониться к тебе на небеса? Кто там возьмёт трубку? Если скажут, что тебя нет, я сойду с ума..
Знаешь ли ты, что я умру в тот же миг, как услышу твой голос?
За моими плечами, тёмная прохлада веков, словно крылья мои, сорвутся в бездну и увлекут меня за собою: умрёт либо мужчина, либо женщина.
Человек умрёт, понимаешь ли ты?
 
Мне в последнее время снятся странные сны: ангел стоит спиной на крыше. Ночь и звёзды над ним.
Верхушки деревьев под ним, качаются, медленно так, словно кто-то знакомый машет тонкой ручкой.
Замрёт на миг, задумается, и снова машет.
Крылья ангела, лицом были у бездны.
Казалось, на крыше стоят два силуэта: мужчина и женщина, взявшись за руки, и вот-вот прыгнут.
За ними стоит кто-то, отвёрнут от них: он не может смотреть на эту трагедию…
Но видно, что он плачет и губы его что-то шепчут.
Веет ветерок. Крылья словно бы оглядываются на человека…
 
Или вот другой сон.
Франция 18 века. Вечернее побережье моря. Я прогуливаюсь по берегу в одиночестве.
Возле меня, на песке, сверкает, звонит ракушка. Поднимаю её и подношу к уху.
Ты мне дозвонилась откуда-то из глубин времён и вселенной.
Белый шум веков, крыльев и звёзд вторгается в нашу связь, заслоняя тебя: я слышу тени наших будущих разговоров: слышу незнакомые для меня имена Сартра, Гейне, Достоевского..
И как бы не были прекрасны их дивные мысли, они мне не нужны: они заслоняют тебя.
Мой голос пробивается навстречу тебе, как луч далёкой звезды, расталкивая плечами света, сутолоку тесных веков, книг и даже смертей.
Вот я пробился к тебе… но сердце оступилось в тишину.
Сердце захлёбывается голубым прибоем моря на том конце.. ракушки.
В какой то миг мне кажется, что ты не бросила трубку, нас не разъединили, а ты просто покончила с собой, бросившись в море.
Подношу ракушку к уху, кричу тебе: милая, милая моя, я здесь, я слушаю тебя, говори!
Связи нет. Во Франции 18 века вообще была плохая связь: опасные связи были тогда..
Захожу по колено в море: что-то робкое пробивается..
Погружаюсь по грудь: тебя по прежнему нет.
Я не умею плавать, ты знаешь, но мне жизненно важно тебя услышать.
Плачу и кричу в ракушку: любимая, где же ты, я здесь, на берегу Сен-Надье, ответь мне!
Робкий пузырёк голоса твоего.. тишина.
Захожу в море полностью. Умираю.
Пузырьки блёстких гудков и глоток тишины, и ты в голубой тишине, во мне — вся: я связан с тобою навеки!
Очнулся я на пляже в 21 веке с ракушкой на груди.
Повернув лицо, увидел светлую рябь песка. Коснулся её и заплакал.
Я представил, что если бы был рядом с тобой и поцеловал тебя в ступню, чуть выше пяточки, то кожица на ней улыбнулась бы морщинками и была бы похожа на такую рябь на песке возле моря…
Наклонившись к песку, я поцеловал его ребристое и податливое тепло.
 
Так странно, любимая. В песнях, стихах, влюблённые целуют следы от ног любимых на песке, а я, сам песок, на котором тебя даже не было и от этого ещё невыносимее, до слёз в горле: сделай надрез на горле — слёзы пойдут из алой ранки.
Сделай надрез на груди моей, запястье, бедре — слёзы пойдут.
Надрежь вот это дерево за твоим окном, на земле под твоими ногами: мои слёзы пойдут.
Я весь твой, для тебя…
Но меня с тобой нет, и от этого хочется сойти с ума, родная!
Я весь твой, до последней мурашки своей: я вишу в пустоте, темноте, на одной мурашке на груди, словно ниточка с маленьким крючком твоего безмолвия вдета мне под кожу: перережь эту нить, и я умру.
 
Ты, это всё что мне нужно в мире.
Если мир погаснет, исчезнет, но в пустоте, темноте — останешься ты: я не замечу что мир погиб.
А если тебя не станет в моей жизни… на что мне мир?
Если бы ангелы прокляли меня за мои грехи и на всю жизнь заперли в твоей комнате.. где тебя нет и не будет, я был бы счастлив там жить с твоим милым запахом, словно с нежным призраком.
Ангелы бы ничего не смогли понять. Они бы пожимали плечиками крыльев и прислушивались к двери, доверчивой тишине за ней.
А потом.. дверь открылась бы на миг и они, жестокие, бросили бы ко мне.. твоё письмо к другому мужчине и.. ракушку.
И я бы сошёл с ума от тоски по тебе.
 
Ну вот, родная, настала пора открыть тебе тайну моей жизни.
Ты ведь не расскажешь о ней никому?
Надеюсь, после этого ты будешь относиться ко мне как и прежде..
Я принадлежу к древнему ордену Азров.
Это древнее и таинственное племя, люди которого имеют одну отличную от всех, особенность: они умирают, полюбив.
Не от безответной любви, а, просто — полюбив.
Это можно сравнить с падением ангела, или, просто, с падением с лестничного пролёта: если с него падать лицом в верх, оперение лестниц расправляется воронкою белых крыльев.
 
Древнее восточное племя, нашедшее когда-то убежище во Франции, но теперь от него почти никого не осталось.
В какой-то миг я даже думал, что и ты принадлежишь к племени… Азров.
Прислушавшись к сердцебиению наших писем, твоему молчанию в них и возобновлению ритма, когда вместе с тобой, голубым ласково отстукивает целый мир, я точно высчитал, когда я умру: я не могу жить без тебя: ты — мой глоточек жизни.
Больше 6 дней я не выдерживаю без тебя и физически разрушаюсь: это может показаться невероятным, но мои волосы седеют в твоём молчании, лицо покрывается морщинами старости… когда ты мне пишешь, я вновь молодею.
Напиши мне, родная, молю тебя!
Передо мной сейчас твоё милое письмо, написанное тобой почти неделю назад: я склонился над ним как чудовище над аленьким цветочком, целуя его: мне сейчас наверное больше 100 лет и выгляжу я действительно безобразно, лёжа в постели под системой.
Ах, вот бы мне в вены впрыснуть… тепло твоих милых писем!
Боже мой, как обессмыслены в мире слова: я не могу без тебя!
Родная моя, я не могу без тебя!
Как ты чувствуешь себя? С тобой всё хорошо?
Я сегодня видел страшный сон: ты старая, с длинными, белыми волосами до плеч, до того места, откуда растут крылья, лежишь в постели без сил, под капельницами, а рядом с тобой лежит моё письмо, которое ты не успела прочесть..