т.ж​.

Пишу тебе из тьмы — во тьму.
Между нами сейчас — космос и светлое окошко телефона.
Влюблённые, времён Гейне и Шелли, по ночам стояли у окошка своей милой, в тайне от неё.
Прошли века, и ничего не изменилось: окошки стали другими: я возле зажжённого окна ловлю милые тени примет твоих, силуэтов.
Ах, было время, когда я собирал целый букет твоих милых и тёплых движений в окне!
Потом наступал вечер и я ревновал к теням листвы на твоём тёмном окне: они были похожи на твоих… друзей и любовников.
Боже! Как я ревновал тебя к этому проклятому дереву возле твоего окна, прижимаясь к нему вечером, со слезами целуя его и.. вонзая в него, нож: вырезал имя твоё.
 
Пронеслось время и мы полюбили друг друга.
Но вот, я снова вдали от тебя, в темноте, смотрю в окошко.
Дерева нет. В шкафу не растут деревья.
Телефон осветил венку на правом запястье, похожую на карюю веточку.
Моё письмо из веточек строк — словно гнездо.
Наклоняю лицо и улыбаюсь: мои ногти похожи на нежно-розовые, открытые клювики птенцов.
Любимая, мои изголодавшиеся по тебе пальцы, как бы раскрылись навстречу тебе, обнажив свою алость и нежность: они так забавно и мило покачиваются, совсем как птенцы, перехватывающие пищу друг у друга, ревнуя.
 
Я привык писать тебе длинные и прекрасные письма на клавиатуре ноута (ах, если бы люди подсмотрели хотя бы одно моё письмо к тебе, они бы поняли, как я безумно тебя люблю и что наши письма мы могли бы издать отдельной книгой! Кстати, как бы мы назвали её? Может, «Однажды любившие»? У Андрея Платонова была мысль написать такую книгу писем. Да, если бы люди увидели хотя бы одно моё письмо, они бы.. тоже, полюбили тебя) — там каждый палец участвует в моих чувствах к тебе: у меня словно не 5 осязаний тогда, а все 10: столько муз было в древности.. включая — Сафо.
Подсмотрел, что у моих пальцев появились свои любимчики среди букв: безымянный на правой руке — выбирает жёлтое, как солнце — Л. Мизинец — синеватое, как небо на заре — Ю.
Средний на левой — тёмно-сиреневое — Б и Л.
Да, средний и безымянный, нежно ссорятся за чудесное, звонкое, апрельское — Л.
Я словно бы собираю сладкие ягоды в Эдеме, когда пишу тебе письма.
 
А теперь я пишу тебе двумя пальцами: ощущаю себя отброшенным на 1000000 лет в эволюции.
Это влияет на чувства и стиль письма: я привык тебя обнимать в письмах всеми раскрытыми пальцами, почти танцующими.
Не говорил тебе? Когда я пишу письма, мне кажется, что пальцы играют на рояле, и музыка чувств, в какой-то синестезии любви, чудесным образом сразу переводятся в слова, в мою нежность к тебе.
Я пишу тебе так, как Шопен и Дебюсси играли бы на рояле: если взять и мысленно выключить, как свет, рояль под их пальцами и мою клавиатуру, то в невесомой и доверчивой пустоте, наши пальцы совпадали бы на многих нотах, родная.
 
Сейчас наверное за окном идёт робкий снег, падая на весеннюю землю со снежком то тут, то там: словно руки ребёнка тихо касаются белых и тёмных клавиш рояля в опустевшей комнате родителей.
Да, я не сказал тебе, откуда я пишу: из самого чудесного и даже экзистенциального места в мире: детского шкафчика.
Ах, если бы, детского…
И почему в нём нет Нарнии? Я бы спрятался в ней от этого странного мира.
А пока что я играю в прятки с маленькой дочкой подруги, пришедшей ко мне в гости.
Ты никогда в детстве не пряталась в тёмный шкаф, когда было невыносимо грустно и хотелось убежать от безумного взрослого мира?
В шкафу такая опрятная тишина, темнота…
Милый, похожий на грустную планету, мяч, старая книжка — Маленький принц, цветок засохшей розы: словно им всем причинили какую-то боль и они ушли в сумрак шкафа, залечивая раны свои.
 
Если долго сидишь в темноте, нежно срастаешься с ней.
В шкафу темнота кажется густой, почти вещественной, странно похожей на темноту и боль в душе.
Сидишь в темноте, словно в уголке своей души.
Тебя нет. Ты — равен чувству своему, а чувство, глубоко-глубоко в тебе и скрыто от мира.
А тело… а тела нет, его не видно, да оно быть может и не существует уже: пускай его найдут, сделают больно… я — чувство, этого не замечу: я скрылось в сумерках души.
 
В детстве, в сумерках шкафа, я приблизился к пониманию неба и бессмертия души.
Я как-то случайно доказал это для себя, голубыми чернилами боли записал на стенках шкафа, что душа очень даже может жить отдельно от тела, и если тела не станет, если оно скроется от безумия мира в шкафчик гроба, то душа спрячется ещё дальше, она найдёт куда.
Может, рай похож на детский шкафчик? — Тёплые сумерки, запах земляники, цветы и животные проглядывают лёгкими, летучими силуэтами и голос мамы, тоже, лёгкий, летучий…
Сидишь в сумерках шкафчика, словно на далёкой-далёкой планете, поджав колени к груди и касаешься милой, погасшей предметности мира: мячика, книги, цветка — словно боли своей и тоски.
 
Ах, как это важно было тогда, дотронуться до своей боли, погладить её…
А потом становилось жарко.
Словно в раю вставало солнце невидимое, всходил тёмный шар тепла и рай превращался в ад.
За плечами, как ангелы лазурные, тёплые — летучие силуэты одежды.
Рука вспотела и как бы дышит.
Поднесёшь её к светлой и стройной трещинке света в дверце и.. ласковый холодок коснётся руки, словно зверёк в Эдеме.
А потом приоткроешь дверцу, и лицо подставишь миру, словно обнажённое сердце своё, и голубой зверёк света и дня, нежно лизнёт тебя влажной прохладой по глазам, щеке и губам…
 
Помнишь, как я написал тебе письмо с тоской и болью о тебе?
Писал под вечерним фонарём, как на дознании, когда лампой светят в лицо, освещая не столько тело, одежду, но и сумерки души: настойчивый голос дознающего странно сливается со светом и проникает в тебя.
Дознавали ангелы, наклоняя к моему лицу и сердцу — фонарь.
Я тогда высказал всю тоску по тебе и упрёки…
Боже мой! На страничке письма уместилось всё сердце моё!
Я отправил тебе по почте — сердце!
 
Забавно: письмо влюблённого весит, как сердце.
Говорят, тело умершего легчает на 21 гр: столько весит душа отлетевшая.
Так и письмо моё отлетело к тебе, вместе с сердцем моим: меня, в разрыве от письма, уже не было.
Если бы письмо затерялось, пропало — со мной тоже могло что-то случиться: я.. мог на глазах изумлённых людей — тихо исчезнуть.
Куда я отправил письмо? В ад или в рай? Не знаю.
Я часто переписываюсь с раем и адом.
Почему ты так часто переезжаешь?
Отправил письмо, и.. обмер, побледнел.
 
Мысленно я стал сооружать комнатные баррикады из мебели, книг.
Прижался к стене и затих, ожидая письма твоего.
Оно пришло. И ещё одно, и ещё…
Это было похоже на тихие шаги в темноте: сердцебиение шагов.
Что-то чудовищное приближалось ко мне.
Люстра раскачивалась, стены покрывались трещинами.
Я вжался в стену за баррикадами, закрыл глаза и руками прикрыл лицо: приготовился к казни и аду. Не дышал.
Что-то подошло ко мне из темноты: я чувствовал холодок его дыхания на руках у лица.
Замер. И вдруг… вместо боли и ада — поцелуй и нежность.
Ты поняла мою боль и тоску по тебе.
 
Ах, в отношениях влюблённых, как в детстве: если ребёнок выскажет свою затаённую боль или проступок, матери, и она его накажет, не услышит, он больше ничего ей уже на расскажет, они уже никогда не будут друзьями и эти глотки тёмных слов будут тайно разъедать его изнутри.
Хорошо, когда близкие люди ничего не утаивают, даже боль: отношения как бы пропитываются душой, как фотография водой и светом при проявке: что-то райское проступает…
Но иногда, тени слов ранят сильнее ножа, родная.
Эти тени знакомы каждому кто любит: мы их часто не видим, но они похожи на чёрную материю между звёздами: вся вселенная состоит на 95 % из неё.
Мы даже не подозреваем, что в наших чувствах действуют законы звёзд: голубая ложечка нейтронной, умершей звезды, на Земле весила бы тысячи тонн.
 
А сколько весит письмо несчастного влюблённого?
До каких апокалиптических размеров оно может расшириться в мир, словно солнце в конце света, поглотив деревья, дома и ничего не подозревающих прохожих?
Может так и родилось искусство? Красота и боль в душе человека стали больше него и по каким-то странным законам они стали видны всем.
Знаешь, я искренне не понимаю, как иные письма люди могут держать в руках: дома рядом, загораются от боли письма, деревья полыхают и горящие птицы в небе похожи на осеннюю листву в аду..
А человек держит письмо в руках, слёзы идут по щекам: он заживо сгорает и не выпускает его.
 
Да, тени слов… чёрная материя слов.
Мы легко говорим слова из глубин души, не сознавая, что в другой душе, словно на другой планете, освещаемой несколькими лунами воспоминаний, боли, сомнений и надежд, эти слова отбрасывают несколько теней: тени, отбрасывают людей и предметы…
Мы пишем простые и солнечные письма, говорим нежность.
А в ответном письме… нет ответа на что-то важное, словно твоё слово и кусочек сердца — провалились во тьму, пустоту.
Ты идёшь по весенней улице, пьёшь утром чай, а кусочек сердца продолжает падать в тёмный холод космоса.
Эти тени со временем срастаются и давят, сжигают изнутри тёмным огнём сомнений, тоски.
 
Боже мой! Где в просторах вселенной, в тёмной пустоте, летят тысячи озябших кусочков сердца, моего и твоего!
Кажется, что если люди поднимут лица к небу, они увидят их в ночи и подумают, что это метеоры… Мои письма к тебе похожи на сгорающие метеоры.
Посмотри на тёмное небо, родная, ты видишь как падают звёзды? Это наши сердца: загадаем желание?
Не хочу расставаться с тобой никогда: хочется быть с тобой на расстоянии нежности и свободы: расстояние между телом и душой.
Готов быть телом твоим и душой, не важно, только бы рядом с тобой.
Ты стала пропадать из моей жизни, как та самая тёмная материя.
Уезжаешь куда-то во тьму, словно на другую планету: эта густая темнота твоего отсутствия перевешивает всю мою жизнь.
Ты говорила, моя милая Персефона, что по выходным будешь писать мне..
Ах, я жду выходных как весну дней недели: все прочие дни — холод и сумрак зимы.
Я задыхаюсь и зябну сердцем без тебя, родная, словно нахожусь на холодной и далёкой планете.
 
Как же невыносимо ждать писем от тебя… может они и правда так долго идут до моей планеты а ты на самом деле пишешь мне часто?
Что мне ад? К нему хорошо готовят на земле. Лучше чем к раю, готовят.
Ты веселишься с друзьями, гуляешь по парку с Лисёнком, твоей милой собакой, цветом в осень, пьёшь вечером земляничный чай, не вынимая ложечку из бокала, как и я, а сердце моё, летит где-то в пустоте и холоде звёздных пространств, словно душа бесприютная, покинувшая тело… твоё.
Я был в тебе весь, целиком, в любовных ласках, ссорах и в нежности утренних писем, похожих на прустовские печенья Мадлен, которые я приносил тебе в постель.
 
И вот, меня нет… если тебя со мной нет, даже ладонью письма, то и меня — нет.
Я словно бы тону в ночи и из уст моего сердца, словно пузырьки воздуха, мерцают письма к тебе, письмо за письмом…
Однажды, возлюбленная Экзюпери, подойдя к вечернему окну в гостинице на отдыхе с бокалом вина в руке, похожего на розу, увидела странное: вода зацвела вдалеке синевою и волнами.
Она сделала глоток вина, улыбнулась на красоту мига и отошла.
Она не знала, что это Экзюпери на самолёте разбился.
 
Придя в себя в затопленной водой кабине самолёта, он не знал, где верх и низ, куда нужно плыть, словно он был в невесомости космоса.
Его сердце, глаза и рот, захлёбывались тьмой.
Экзюпери вспомнил о любимой, светившей ему в жизнь и в смерть, и тьма рассеялась и жизнь стала больше смерти и он поплыл к ней, на свет, и губы его коснулись прослойки воздуха на потолке кабины, глотнули жизнь, как бы тот воздух глотнули, которым дышала любимая, ожидая его: они дышали одним воздухом на двоих: любимая была для него воздухом.
Постучали тихо в дверь. Она открыла, и воздух замер в груди: внесли умирающего Экзюпери и положили на её постель.
 
Консуэло тосковала по любимому, желала увидеть его рядом с собой, на постели… и вот, как по волшебству, Экзюпери оказался на её постели.
Влюблённой женщине опасно что-то сильно желать: исполнится, в самом прямолинейном виде, ломая жизни, законы природы даже.
Ты иногда желаешь, среди веселья с друзьями или ночной, бессонной тишиной, чтобы я… появился рядом с тобой?
Твои письма в моей грустной жизни — тонкая прослойка того самого воздуха в затонувшем самолёте Экзюпери: моя жизнь давно потерпела крушение…
 
Иногда я так невыносимо желаю быть рядом с тобой, что ощущаю себя почти умершим, словно с тобой я лишь живу, а вдали от тебя — нет: если бы я оказался рядом с тобой хотя бы на несколько минут и умер, я был бы счастлив.
Что мне смерть и звёздный холод пространств?
Туда перенеслись тысячи осколков моего разбитого сердца: бесприютными метеорами они вращаются вокруг земли и сгорают.
Сердца всегда сгорают, что при жизни, что после смерти: это их огненная и бесприютная природа.
 
Прости, но я мучительно переживаю твоё молчание.
Я его физически ощущаю, причём не как нечто статичное, а как голубую скорость густого вращения земной атмосферы, в которой алым метеором, на сумасшедшей скорости, сгорает сердце.
Какая там скорость движения Земли в мировом пространстве? больше 100000 км в час?
В твоём молчании я чувствую эту скорость и сердце сливается с ним...
Оно сгорает медленно, как в аду.
Словно молчание — точильный камень на скорости вращения, и к нему приложили сердце, чтобы оно заострилось красотой и болью.
Тронь моё сердце пальцами — порежешься.
Положи на него лист письма — невесомо почти рассечётся на две части.
Да я и сам им режусь, когда оно бьётся…
 
Мне вчера приснился странный сон. Рассказать?
Я был с тобой в мрачноватой гостинице на берегу моря. Мы поссорились и ты поселилась надо мной.
По ночам я лежал на холодной постели и слышал твои милые шаги.
Мне казалось, потолок протекает голубыми каплями твоих бессонных шагов, и они, словно нежные и тёплые капли дождя, падали мне на грудь.
Я плакал и радовался этому.
А потом, по странным законам сна, мне представилось, что ты пишешь письма по канализационной трубе в туалете.
Кому — я не знал.
Потом я понял, что это были нежные письма наших ссор и любовных примирений.
Не выдержав, истосковавшись по тебе, по всей тебе, понимаешь, со все тем, что есть в тебе тёмного и светлого, я побежал в туалет и прижался грудью, лицом, к канализационной прохладе белой трубы, похожей на осеннее и грустное дерево и целовал её, гладил, со слезами на глазах..
 
Родная, это похоже на бред: я сейчас сижу в сумерках шкафчика и плачу.
Ребёнок ищет меня… а кого он найдёт? Что он найдёт?
Меня уже нет. Почти — нет.
Мне страшно за ребёнка. Он найдёт не меня, а нечто чудовищное, кровоточащее и обнажённое сердце моё, истосковавшееся по тебе.
В шкафу висит за плечами твоя одежда, словно крылья мои..
Пахнет тобой.
Ничего нет, никого нет в целом мире, лишь сердце моё в пустоте, темноте и запах твоё милый.
Одежда пустая.. призрачная, словно вскрытые конверты твоего милого существования.
И вместо письма — твой нежный запах: пахнет дождём, осенними цветами и ночью.
Прижимаю губы к доверчивым крыльям одежды твоей за плечами и целую твой милый запах, и плачу.. и жду от тебя письма, как тело ждёт души, что его покинула.
Кто меня раньше найдёт? Ребёнок, или твоё письмо?