Ветер перемен

Может ли что-то поразить атеиста на Рождество?
Не так уж и безумно в нашем мире выйти на улицу с подарком для незнакомого человека… встретить именно того самого незнакомого человека, и, сделав маленькое добро, видеть в его тихой синеве глаз, похожих на высокое небо князя Андрея, веру в чудо и рождение в уставшей пустоте заходящего дня — человечности.
Да, склониться к незнакомому человеку с глазами ребёнка, приблизиться к деревянному крестику у него на груди… как бы в ответ на твои объятия, совсем по детски обнимающим своими маленькими ручками, твоё сердце…
И разве так уж важно, что ничего этого не было, что я никого не обнимал и уже несколько дней ношу возле сердца под курткой, подарок, так и не встретив того самого человека?
Впрочем, я забежал вперёд и рассказал конец моей истории, недавнего эпизода из жизни, как бы навеянного рассказом Платонова.

Быть может, это один из самых мрачных рассказов в русской литературе 20 века, исполненный лирическим пейзажем ада.
Когда Максим Горький прочёл рассказ в рукописи, он был ошеломлён. В письме к Платонову он писал: это нельзя печатать. Всё это граничит с мрачным бредом…
А между тем, данный рассказ является апокалипсическим двойником «Превращения» Кафки, вот только… что случилось с человечеством в безумном 20-м веке… уже не маленький и несчастный человек превратился в того, кого в нём видела его семья — насекомого, а целый мир, маленький и несчастный, словно бы сжался и прижался к поруганной красоте мира от ужаса… человеческого: всё человечество во что-то превратилось, и лишь одна сильная и странная женщина, словно не от мира сего — Анима, с участием склонилась к несчастному миру и человеку.
Так безумная девочка, робко наклонившись, гладит голубую осеннюю траву, словно спину странного зверя, нежно шепча: хороший мой, никто тебя теперь не обидит, ты поправишься..
Наклоняется, целует прохладную траву возле грустно улыбнувшегося кареглазого цветка ( отрывок из так и не написанной, хорошей рецензии моей на Платонова).

Иллюстрация к рассказу Платонова

Порой идёшь по улице и думаешь: вот люди проходят мимо, не особо даже глядят по сторонам, погружённые в свои мысли, как в поднятый воротник, ёжась душою от ветра и мороси жизни.
А что, если бы сейчас по этой вот улице проходил… Платонов, Перси Шелли, еле слышно читая в воздух свой стих о западном ветре, написанный на родине Данте в осеннем лесу?
Как бы они посмотрели на эту серенькую, как озябший воробей, улицу?
Почему нам так сложно взглянуть на мир иначе, обернувшись на первозданную боль красоты, которая могла отразится на страницах чудесных книг?
Или нечто в нас, бессознательно боится этой первозданной боли красоты и мы желаем чтобы на неё взглянули писатели, взглянули хоть 100 лет назад, и очистили её… от боли, стыда и ужаса мира?
Роза ветров увядает в аду ранней осени мира... сорвать бы её, для любимой!

Вот на ветке зимней сирени распустился райский цветок и запел: это редкая в городе птица лазоревка.
Но прохожие идут и даже не поднимают голову на неё.
А если бы шёл Платонов… он бы улыбнулся ей ( хотя мог и мимо пройти, погрузившись в свои мысли, и если бы я шёл следом, я бы... к своему стыду, обиделся на него. А потом, на страницах новой книги Платонова, неожиданно и ярко вспыхнул бы голос лазоревки прямо с неба)
И почему мы разучились улыбаться природе? Птицам, листве на ветру, тихому снегу?
Может, в нас самих уже стало мало… природы, и мы задыхаемся от тесноты человеческого даже в себе?

Да, есть в мире чудеса: свернёшь в переулочек солнца и.. навстречу тебе приближается ну совершенно боттичеллиева красота: не важно, лицо это девушки или милый пейзаж.
Есть пейзажи, удивительно похожие на лица девушек: стройная грация сдерживаемой улыбки, озорной посверк в глазах голубых…
Иной пейзаж хочется погладить.. но не рукой. Сердцем? Высокопарно… тоже не то.
Порой не сдержишься, и… не в силах дотянуться до всей сияющей и подвижной цельности пейзажа, привстаёшь как бы на цыпочках сердца возле дома, у которого замер на миг, и… целуешь карее окошко с прозрачно вспыхнувшим пейзажем, в нём отразившемся.
И хорошо ещё, если из златокарего омута окна «выплывет» нежданно молодая русалка, странно и мило тебе улыбнувшись… Но иногда «выплывает» мужчина или старушка.

Зачастую свернув в переулочек, перед тобой предстаёт вовсе не красота полотен Боттичелли или строчек Набокова.
Ты в замешательсве пытаешься вспомнить писателя, художника, который бы мог это запечатлеть и понять.. всю боль красоты этого пейзажа, и не можешь вспомнить: а если Платонов был бы художником?
На днях я увидел на улице вроде бы не такую уж и редкую картину в современном мире: в мусорном баке копалась старушка.
Была во всём этом какая-то особая трагическая нота, учитывая рождественское, солнечное настроение улицы.

Маленькая старушка, опрятно одетая ( сиренево-серое пальто, видимо доставшееся от дочери), привстала на цыпочки совсем как ребёнок, и заглядывала в мусорный зелёный бак.
Обернулась на меня… тоже, совсем по-детски, словно ничего дурного и не делает, и вновь увлечённо стала копаться.
А мне стало безумно стыдно и я отвернул лицо, словно это я, а не эта милая старушка, делал что-то порочное, копался в чужой трагедии и боли, а меня увидели… увидели мою мерзость, и простили, с доброй улыбкой.

В уме вспыхнул до боли знакомый образ: так родители приходят вечером домой, и радостный, соскучившийся ребёнок, не дожидаясь когда мама пройдёт на кухню, увлечённо приподнимается на цыпочках и заглядывает в чудесную сумку: в ней может быть всё!
Она может удивить детское сердце самым неожиданным и прекрасным!

Поразили меня и совершенно детские, лазоревые носочки у старушки: она приподнялась на цыпочках над серой землёй, и вдруг — чудо: над землёй, невесомо, не касаясь грязи и мерзости, зацвела и улыбнулась нежная синева, словно два лёгких, дрожащих на ветру цветка.
Что случилось с этой женщиной? Быть может, умерла её дочь и всё пошло в жизни не так?
В этой картине особенно была ощутима… смерть бога в мире.
Умер бог-родитель, и осиротевший, униженный человек, словно поруганный ребёнок, копается на рождество в пакетах синих ветра: он желает, как в детстве, найти ту самую истину и чудо… но истины в мире нет, и нежные руки старушки касаются мёртвой мерзости, опавшей, карей листвы вещей от облетевшего Древа Жизни.

Вечером того же дня шёл по этой же улице: грустные, но милые пейзажи Эндрю Уайета и позднего Платонова, времён его смиренной прозы.
Навстречу мне шли две старушки, о чём-то увлечённо беседуя.
Одна из них — та самая старушка. Боттичеллиевская старушка (если бы… художник родился в безумном 20 веке)
Удивительное и стройное лицо с голубыми глазами и выражением удивлённой нежности, как бы поставленной на паузу давным давно и ожидающей от мира каждый миг — красоты и чуда.

Глядя на такое лицо, сразу понимаешь, какой была в детстве эта старушка.
У каждого из нас в школе, в ранних классах, была такая тихая и грустно улыбавшаяся девочка в классе: на классном фото — 2 ряд, 3 слева.
Эту старушку могли звать… Оля Синицына.
Я улыбнулся этой старушке. Её тихий голос как бы обернулся на меня.
Лицо беззащитно и доверчиво улыбнулось.
Над верхней губой и подбородке — небольшие белые волоски.
Детство и красота зарастали травою какого-то горя и неумолимого, ослепшего времени.

Позади старушек, шагах в семи, шёл ребёнок, девочка.
Она мне первой улыбнулась, причём её улыбка началась не с меня, а откуда-то с неба, веточек клёна над нами, с улыбнувшегося крылом взлетевшей птицы — ветра: наши улыбки начались не друг с друга, вот что было удивительно. Улыбка девочки… вообще началась вне человека.
И вот теперь, эта улыбка ребёнка обернулась на меня, и у меня на глазах.. проступили слёзы.
Мне было больно и за старушку и за этого ребёнка: каким он вырастет? Что с ним будет?
Такой же счастливой девочкой была и эта старушка когда-то… угадывались ли в её чертах тогда её печальное будущее?
Ахматова где-то писала, что фотографии умерших людей странно изменяются…
А фотографии людей, кого ветер жизни обжёг и заставил упасть? Кого замело синим ветром?

Смотрю сейчас на грустное фото из детства: 3 класс… какие все хорошие, милые, полные надежд на будущее.
Страшное на самом деле фото, словно бы… ангелов поставили к стенке перед расстрелом: острая очередь вспышек по лицу и груди…
Вот этого мальчика уже нет на земле.
Так грустно улыбается на фото в синей рубашке…
Этого темноволосого и серьёзного мальчика сгубил героин.
А эту милую девочку в зелёной кофточке… жестоко изнасилуют.
Меня на общем фото нет. Я сломал ногу и не мог присутствовать: милая девушка в белом халате, похожая на ангела, «фотографировала» меня рентгеном, пронзая и обнажая тело моё до самой маленькой косточки, похожую на покрытую снегом веточку на вечернем холодном ветру.
И всё же, все дети на фото улыбаются миру.
Ветер перемен… будь добр и ласков к нам, детям, на этой грустной земле.