Письмо к женщине

Почерк - робкое дыхание руки ( синий, фетовский вечер в юности, во время признания в любви).
Мне сейчас дышится легко, родная; я на твоём письме делаю пометки, обвожу некоторые слова: дыхания наших рук как бы смешиваются...
Чудесная сирень сейчас за окном. Дождик прошёл...
После дождя, в первые мгновения, такое чувство, что ангел, белоснежным и лёгким крылом, погладил природу, самые запахи и загрустившие цвета мира, погладил.

Шекспир писал, что влюблённые составлены из одного воображения, и потому их можно причислить к безумцам.
Знаешь, мне кажется, Шекспир не договорил свою мысль: всё живое и прекрасное тоже составлено как бы из одного воображения, и чем больше впускаешь их в себя, полюбив, тем больше ты... безумен, ибо чувствуешь, как в тебе, нежным ребёнком зреет душа: бьющий ножками ребёнок-сердце...
Вчера я получил твоё письмо. Пошёл в поле прочитать его вдали от суеты и шума города, наедине с милой природой, так похожей на тебя.
Я лёг в голубые цветы и читал солнце, кротко просвечивающееся сквозь тонкий лист письма.
Я читал птиц и ароматы цветов: читал твою нежность, милая.

У меня было чувство, что мы с тобой - ангелы, что умерли, и не заметили этого, и вот, теперь говорим и пишем по привычке друг другу на каком-то незнакомом, райском языке.
Замечала, как птицы иногда ласково летят в небе весеннем, именно ласково, каким-то прилежным и наклонным почерком, как детстве, когда понравившейся девочке впервые пишешь записку с признанием в любви?
Как сладко было лежать в цветах и целовать твоё письмо.. я закрывал глаза, и мне казалось, что целую солнце и тёплый твой голос.

Хочешь улыбнуться? Мне тогда представилось, что письменный лист - это веки ангела, с ресничной, тёмной опушкой нежнейших первых строк.
Ах, если бы сложить всю нежность первых строк писем всех людей... если бы люди на всей Земле заговорили нежностью этих первых строк хотя бы на один день... все войны бы кончились, злоба людская утихла, смерть - устыдилась бы себя.

А ещё мне тогда представилось, что письмо - это не просто веки ангела.. но что твоя округлая, нежная белизна ребра ладони, согнутая в эмбриончика ручного, которой ты водишь по листку когда пишешь, похожа на глазное яблоко...
Мы ведь также, видя сны, по привычке водим глазами под одеяльцем век - наша душа ворочается, словно нежный лунатик, шепчет что-то сквозь сон: глаза в этот миг видят, касаются чего-то невероятного, светлого... ах, если бы вспомнить об этом проснувшись! Жизнь человека райски бы изменилась...
Когда я пишу тебе письмо, мне кажется, что сплю и вижу счастливый, райский сон.

Знаешь о чём я мечтаю? Я хочу... и почему этого нельзя сделать на земле? Нет, можно, но для этого нужно умереть, да ещё стать призраком... а это тоже нужно уметь.
Так вот, я мечтаю оказаться с тобой рядом, когда ты пишешь мне письмо. Хм... это было бы до безумия нежно и... грустно: я умер, а ты ещё не зная этого, пишешь с милой улыбкой своей мне письмо.
Да, я хотел бы оказаться в этот миг рядом с тобой.
Ты пишешь письмо... словно видишь чудесный сон.
Глаза твоих согнутых ладошек нежно двигаются по ту сторону век белого листа... и вот я, в этот миг, с наслаждением приникаю губами к твоим "векам", нежно вздрагивающих, к твоим глазам...
Мои губы - колыбель твоих глаз и ладоней. Мои зоркие губы, нежные губы, безмолвно, на незнакомом тебе языке, говорят с твоими руками о луне, Сартре, осеннем дожде...
Ты улыбаешься, и правда, совсем нечаянно вроде, пишешь о Сартре, дожде... почти как я сейчас.

Я тогда заснул в поле, сжимая в руке письмо в цветах, словно твою белую и тёплую ладонь.
Есть коридоры снов... когда засыпаешь, такая нежная чепуха обступает сердце со всех сторон... этот мир, и мир сна, существуют ещё равноправно и нежно, прозрачно... словно губы ангела целуют белое плечо утра на смятой простыне облаков.
Ты ведь замечала иногда, проснувшись, как плечо утра словно бы нежно вздрагивает холодком синевы, чувствуя этот поцелуй?
Ты была в том тусклом коридорчике сна... пробежала в своём синем платьице, обернулась у самой двери, и, улыбнувшись, скрылась.

Я последовал за тобой в свой сон... но тебя там не было, коварная.
Куда ты скрылась? В чей счастливый сон?
В этот миг ты могла сниться своей милой собаке... "цветом в осень", как сказал бы Есенин.
Хотел бы я с ней поменяться местами! Моя любовь, сознание и мысль о тебе были бы так сильны даже во сне, что я действительно мог... блуждая в лабиринте снов, перерождений, нежно пробудиться в теле твоей собаки возле твоей постели на полу.
У меня было бы всего несколько секунд, когда её кроткий разум занял бы вновь своё место, подобно морскому приливу, сладко послушного луне.

Я бы запрыгнул на твою постель, тихо подкрался к тебе, спящей... и облизнул твоё плечо, щёку и глаза ( увы, собаки не умеют целоваться!).
Ты бы проснулась... и увидела на лице собаки счастливейшую улыбку, и тоже бы улыбнулась.
Ещё миг, и собака бы грустно заскулила, сама не зная почему... её бедный разум вновь занял бы своё место, но словно бы обернулся на что-то, что ушло, оставив после себя неизречённое ощущение нежности, как аромат сорванного цветка в пустой квартире, в которую вошла женщина, улыбнувшись ему.
Собака просто бы не смогла выразить всей той нежности и любви, которую она ощутила.
А может, ты приснилась бы цветам и сирени, мимо которой прошла в этот вечер: ты не сорвала её, а нежно наклонила веточку, прильнув к ней лицом... и в благодарность за это, она видела тебя во сне... словно бы вдохнув тебя, целиком.
Как думаешь, растениям снятся сны? Иногда кажется, что да, снятся: их листочки, словно сонные веки, так ласково вздрагивают на ночном ветерке... Интересно, что им снится?
Что люди - стали цветами и птицами? Что земля, как в раю, заселена одними цветами, деревьями, птицами?

Да, ты скрылась в чужие сны... и я, как нежно сошедший с ума, ревновал тебя к деревьям и птицам.
Тебя не было в моём сне, но мне приснилось, что я шёл по берегу моря, в тропической, почти райской стране, куда стремятся осенью птицы.
И как в уме твоей собаки был карий аромат моего сердца, огромного чувства, которое она не могла высказать, так и теперь, в моём сне, я чувствовал твоей незримый, сиреневый аромат присутствия, похожего на яркий разум ангела - любовь.
Эта любовь была столь огромной, звёздной, что я не мог не то что выразить её, но даже увидеть тебя во сне.

Я шёл по берегу, уставший, в лохмотьях, стонал от боли незримых ран... и вдруг, я вспомнил, что уже давно, быть может, века, тысячелетия, искал некое сокровище и тайну мира, и вот, я понял, что нашёл это заветное место.
Как там в Новом Завете? Где сердце ваше, там и сокровище ваше...
Со счастливой улыбкой безумца на лице, я упал на колени в прохладный и тёмный песок и стал руками копать.
Я нашёл это сокровище, милая!
Но оно было странное: золотые коробочки разной формы листвы в виде часов.
Стрелки, похожие на лапки насекомого в янтаре, замерли, остановились навечно, тоже как бы отлитые в золото.

Удивительным образом, эти часы обозначали прекрасные мгновения нашей с тобой жизни: вот ты выходишь из коридорчика в подъезде, и начинается робкий дождик: милый, он словно бы ждал именно тебя, ревновал... ты вышла, и улыбнувшись, подставила ему и небу, своё лицо, губы... и он нежно поцеловал тебя: ты его даже не целовала, он делал всё сам...
А вот коробочка янтаря с парком осенним и рыжей собакой, нежно затерявшейся в листве...( ты ещё смеялась тогда на её розовый язычок среди кленовой, рыжей листвы, напоминающий алый, дурашливый лист). ты помнишь, родная?
Если я долго держал в руках эти часы, то они как бы оттаивали, и начинали ало биться, как сердце.

Одна райская коробочка оттаяла в моих тёплых руках, и я пожелал заменить своё уставшее сердце, на это, новое, где были ты и я.
Вынул, как Данко, своё грустное но по прежнему яркое сердце из груди, и положил его на песок.
Был уже вечер... к сердцу слетелись счастливые мотыльки и закружились над ним, зацеловали его своими карими крыльями.
Я взял живое сердце часов с тем самым мгновением, и "водвинул", как сказал бы Пушкин, в свою опустевшую, как комната, грудь.

Я тут же упал на песок и уснул среди мотыльков и бьющихся на вечернем песке часов, вместо с моим ярким, одиноким сердцем.
Мне приснился этот же берег и море. Его вечернее пена, лиловой сиренью нежно закипала на берегу, на котором лежала ты, на том самом месте, где было сокровище.
Шумела осенняя листва. Падал алый лист...
Ты лежала спиною ко мне, на боку, в чудесном сарафанчике, на котором были изображены птицы.
Я снова чувствовал себя усталым ( алые уста..). Упал на колени возле тебя, лёг рядом с тобой.

Не знаю почему, но я не смел до тебя дотронуться... я просто лежал с тобой и дышал твоим милым плечом и карим ветерком твоих волос, время от времени набегающих на твоё белое плечо, словно вечерние волны на лунно озарённый берег.
Я дышал тобой... ты пахла солнцем в ночи, грустными цветами и морем.
Я смог бы так пролежать с тобой целые века ( время остановилось, его не стало!), и быть счастливым просто потому, что дышал твоим плечом.
Понимаешь ли, милая? Только одного твоего плеча мне хватило бы на целые века! А всей тебя?
Наверно, в раю нет столько времени... рай бы не выдержал столько нежности ощущения мною времени, и пал бы, грустно признав, что ангелы лгали, что рай не был всегда... что до него, и после, была изначальная, таинственная нежность, пронзающая всё и вся...

Я дышал тобой, когда ощущал себя звёздами, когда ещё не было человека на земле.
Дышал тобой тогда, когда листва шумела в ночи и Ева срывала своё запретное яблоко.
Дышал и тогда, когда нас с тобой ещё не было, и Джульетта вышла на свой балкончик... я был луной, а ты - запахом розы в саду: они нас заметили и рассказали зачем-то всем людям о нас, всем векам. Ты помнишь?
А потом... мне стало тяжело тобой дышать на том пляже.
Я лежал рядом с тобой... море волновалось сильнее. Небеса стали пепельно-серы, как в каком-то стихе Эдгара По.
Больно и стыдно было признаться тебе, что мне тяжело тобой дышать.
Я робким шёпотом просил у тебя прощения... ты ведь не виновата, это твой естественный запах... просто, мне тобой стало трудно дышать, я задыхался.

Проснулся я в своей одинокой комнатке ночью, лёжа на животе, скрестив руки на груди, заплаканным лицом - уткнувшись в подушку: нечем было дышать.
За окном был шум раннего пробуждающегося города и звон церковного колокола.
Стоп, здесь что-то не так... уснул - в цветах в вечернем поле, а проснулся...в комнате своей.
Нет, я точно помню, что проснулся в поле... твой письмо лежало в цветах. По нему ползали тёмные муравьи...
Казалось, это синий почерк травы пишет что-то пронзительно-нежное, грустное... почему - грустное?

Что-то не так... сердце болит за ребром.
Нет, было два письма. Второе - я прочёл уже дома.
Что в нём было? В нём ты описывала какую-то жуткую, расстроившую тебя книгу Сартра, в которой мир стал рушиться и бог умер во чреве Марии.
Нет, постой, это письмо, кажется, было даже не от тебя...
Да, припоминаю... в нём говорилось... что ты... сердце болит; что ты.. умерла.

Почему часы у меня на полочке остановились?
Лежит письмо пустое, голое... Сирень у окна. Пистолет, приставлен к виску тишины: как у спящего ребёнка, слюнка дымка стекает на подушку письма...
Любимая, я, кажется, вспомнил... я тоже, умер, последовал за тобой.
Собака рыжая скулит в твоей опустевшей квартире... слышишь?
Я по прежнему с тобой, хоть и не вижу тебя: ты сердцем отвернулась к звёздам.
Я уже не знаю, кто я, из кого или чего я всё ещё мыслю по привычке.
Знаю лишь одно: я рядом с тобой, я чувствую тебя....
Боже... как много "я"! Уже почти не сознаю себя... пытаюсь зацепиться за себя, удержать.
Сирень сегодня особенно прекрасна, родная. Прости.

Heath Robinson - иллюстрация к стиху Эдгара По "Улялюм"