Душа грустит о небесах... ( на мотив Есенина)

Набоков гениально подметил в "Мёртвых душах" Гоголя одну деталь, в корне меняющую тональность произведения: таинственная шкатулка Чичикова, которую он всегда возил с собой, на самом деле являет собой строение ада.
Следовательно, сам Чичиков - чёрт, быть может и забывший об этом: наполовину человек, наполовину чёрт, подброшенный как бездомный пёс к людям.
Я вовсе не Чичиков, но подобная шкатулка есть и у меня.
Вот я открываю её кипарисовую крышку: на первый взгляд, как и у Чичикова, её содержание может показаться чепухой: какой-то мусор...
Но на самом деле, это одна из самых дорогих мне вещей; здесь - мёртвые души моих друзей.
Не подумайте ничего плохого: это души моих милых умерших животных.
Есть ли у животных душа? Глупый вопрос, не менее глупый, чем споры в средневековье о том, есть ли у женщин душа или жизнь на дальних звёздах.

Что удивительно - все эти споры связаны между собой: душа - женского рода; женщина - сама чуточку душа, обнажённая, и потому нуждающаяся в теле ( мужчина совершенно не понимает этой её бессознательной тяги даже к его собственному телу и трагедии его утраты), и, наконец... ну вот, забыл что хотел сказать; а ведь что-то самое важное.
Вот так всегда: задумаешься о женщине, и потеряешь себя, свою мысль...

Да, в моей шкатулке - грустный гербарий существования моих умерших питомцев.
Когда я их касаюсь, то прустовски нежно, на кончиках пальцев вспыхивает тёплая лиственность дней, солнца, запах цветов и дождя.
Каким-то удивительным образом, души животных не имеют эгоизма излишнего самосознания, и потому часто покидают орбиту своих тел, сливаясь на миг с нами, нашим настроением, ощущением утра, дождя в осеннем, рыжем парке, по которому я шёл однажды со своей собакой...

В этом смысле души животных - крылаты своим ароматом движения доверчивого существования.
Кто знает, быть может, животные являются одичавшими, падшими ангелами с далёких звёзд?
Нашими ангелами хранителями?
Тогда это похоже на Ад: мы поедаем своих ангелов хранителей... безрезультатно ждём сигналов с далёких звёзд и отмахиваемся от надоевшего нам бездомного пса на улице? что может быть безумнее этого?
Нужно ли удивляться, что в мире всё идёт к чёрту?
А ведь это удивительный по своей художественности сюжет для Иеронима Босха или Андрея Платонова...

Сознаюсь: я несколько приврал о том, что в моей шкатулке лишь души животных: есть в ней и людские души, точнее, чувства...
Просто мы как-то забываем, что чувства - это семена невзошедших душ, девственных, лиственно-терпких.
Вопрос лишь в почве, в которой они могли бы взойти.
Больше всего манит своей доступностью - чернозём порока, но его топкая почва хоть и легко принимает чувства в себя, но чувства там гниют и умирают.
Хотя телесная, сексуальная разверзстость души, до смерти - бессознательно нас пленяет: порой не чувствуя души в себе, в другом человеке, мы можем ощутить её вязкую алость, как капелька солнца, на кончиках пальцев; мы можем губы и сердца перепачкать в чужой душе, да и в своей, пусть и сладко-мгновенной.
Есть и другие почвы: искусство, сострадание, милые животные...

Да, в моей печальной шкатулке есть чувства моих... умерших друзей: синее стёклышко от очков: на свету - совсем крыло мотылька. Лиловый лоскуток платья... сорванный милой рукой сиреневый цветок, похожий на стихшую рябь осенней реки на ладони...
Грустно сознавать, что твой друг утонул в реке, а ты не умеешь плавать, не можешь помочь ему даже в воображении воспоминания.
Я тогда впервые нёс гроб, её гроб...
Несло несколько человек, но поскольку я был выше всех, основная тяжесть легла на меня.
Странное это чувство, нести гроб милого друга: раньше носил её только на руках, держал на плечах, смеющуюся, лёгкую..
Невозможно было поверить, что вот эта тёмная, слепая тяжесть на плечах - она.

Казалось, что это обман, что вот сейчас упадёшь, и гроб, как волшебная шкатулка, ударится о землю, и откроется, и из него вылетят синицы и ласточки, мотыльки, страницы книг Сартра, Достоевского, Есенина, Воннегута... распрямятся зацветшие веточки сирени, и брызнет дождь с сиянием грома: высвободится всё то, что она любила, чем жила.
Ах, если бы человек после смерти обращался в то, что он любил, чем он любил!!
Какой прекрасной была бы смерть! Каким райским светом преломились бы грани религии и искусства, слившись в нечто удивительное!!

Друзья называют меня странным...
Гулял на днях со своей подругой и её очаровательной, рыжей собакой Ли́сой, и я ей заметил, что было бы славно вот так, как собаки чувствуют друг друга, чувствовать человека.
Такое ощущение, что в мире произошёл апокалипсис; собаки ( вообще животные) пережили физическое изменение, но помнят об этом, и вот, когда они встречают друг друга, они, словно невидимыми, древними нитями притягиваются друг к другу, вылаивая своё: собака!
В устах человека это звучало бы ещё чудесней: человек! ты - человек!! Ты тоже выжил? А... это ты! я помню тебя в прошлой жизни, ты был с тёмными крыльями!
А какой дивный языческий имморализм у собак!
На каком тропическом островке рая нам могло снится всё это?

Подбегает тёмный пёсик к прелестной рыжей собачке, и запросто так, не стесняясь, обнюхивает её лицо, глаза... забегает сзади, и мордочкой подныривает под хвостик очаровательной Лилит.
Он носом читает всё её существо...В ней не было ни одной неприличной части тела; её душа и тело, как бы слились в тёплую ладонь запаха, которую нежно поцеловал пёс.
В мире животных это пантеистическое единство тела и души вообще изумительно: нет ложных перегородок и стенок морали, стыда и страха, разъединяющих их.
Нет, они не только слиты в нечто целое, но и имеют определённую форму цветения.
Человек, у которого душа - бесстыдно разъята с телом, разметавшись неравноценно по телу и даже за его пределы, в пространство памяти и снов, не видит этого райского слияния души и тела у животных ( только в жарком любовном сплетении тел человек мог бы это подметить, но разве он будет думать об этом во время занятия любовью? Женщина дала бы ему пощёчину... да, женщина), замечая лишь "безопасные", "уютные" стены стыда и телесности.

После моих слов, что и я бы хотел вот так вот тропически-райски подойти на улице даже к своей милой подружке в сиреневом платьице, поцеловав тёплую ладонь её запаха, моя подружка чуточку покраснела, и, улыбнувшись, назвала меня дурачком...
У меня вообще отношение к друзьям несколько странное. Я не разделяю своего обнажённого чувства доверия между не то что людьми разного пола, но и между разными существами, будь то человек, собака, кошка...
Если честно, я не понимаю, как люди могут насильно обрезать крылья и ветви своей нежности, добровольно заключая свою любовь - в тёмные стены комнатных, "безопасных" от волнения стихии звёзд, отношений, совершенно клаустрофобических, бледных, по сути.

Например, все мы запросто, без чувства стыда, можем поцеловать в губы свою милую собаку. Зарыться лицом, в пушистый и улыбающийся розовый животик кошки, пахнущий молочком. Стиснуть милую собаку в объятиях и кувыркаться с ней на траве... а потом замереть, лицом друг против друга, и по синему стебельку взгляда, проскользнуть мурашами ноготков к цветку счастливых глаз собаки, и расцеловать их, на глазах своей улыбающейся на всё это, женщины: она не ревнует, всё понимает..
Ну почему вот так нельзя и с друзьями?
Сказал я подружке, обняв её и поцеловав полуприкрытые, смеющиеся глаза?
Её собака Лиса приревновала...

Перебираю в кипарисовой шкатулке грустные души своих друзей...
Вот лазурное пёрышко моего попугая Кеши.
Его гибель - экзистенциальная трагедия моего и так невесёлого детства.
Было утро, он сидел на двери и смотрел на суету двуногих существ.
Была лёгкая ссора.. в сердцах хлопнули дверью... Несчастный попугайчик, без ножек, упал возле меня, ужасно содрогаясь.
Жутко это: ссорятся люди, а невинная птица падает на пол... словно тропическое и крылатое чувство человека.
Я похоронил его в саду, по дороге в школу, под высоким осенним клёном, с поющими и свободными птицами, словно ангелы-лилипуты грустно наблюдавших за странным обрядом.

Опоздал на урок. Учительница спросила: почему ты опоздал на этот раз? Я искренне сказал, запинаясь: попугайчика хоронил... Улыбка учительницы и мерзкий хохот в классе.
Скопив денег на еде в столовой, несколько похудев за зиму и весну, я пошёл на птичий рынок и купил синего попугайчика, и... выпустил его в том самом парке, возле того самого клёна.
Боже! Какой шум и негатив обрушились на меня, когда я однажды на ЛЛ рассказал эту историю с попугайчиком выпущенным!
Хорошие, добренькие девушки и парни, с аппетитом уплетающие не менее прекрасных птиц на завтрак, доказывали мне мою жестокость, называя чудовищем: мол, я обрёк попугайчика на смерть...
А если их заточить в клетку, лишить свободы и счастья, друзей и любви?
Тут ведь вопрос а-ля Достоевский: что выбрал бы человек? Сытенькое счастье, или роскошь свободы, пусть даже свободу нескольких месяцев, недель?
Для попугайчика это было как полёт на другую планету, населённую птицами и прекрасными деревьями.

А вот коготок моего кота Барсика... У него было много имён за его долгую жизнь:Кириллов из Бесов Достоевского, Захар, из Обломова Гончарова, Монте Кристо ( после его побега из дома).
Его смерть была одной из самых трагических утрат в моей жизни, чуть не доведшая меня до самоубийства.
Милый мой, ты по прежнему живёшь не только в моём сердце... я посвятил тебе прекрасную историю на ЛЛ на книгу Дорис Лессинг - Кошки.
Покойся с миром, мой друг.

Мы гуляем с моей подружкой в парке с её осенней собакой Лисой: на ровном свете дня - переливчато-рыжий, как рябь реки с отражённой в ней огненно кленовой листвой, с оскоминкой грустно блеснувшего из за туч неба в ноябре; без света яркого- чудесный рыжий цвет с каплей закатного солнца. Когда она ранней осенью убегает в кусты в нашем парке, то листва нежно вспыхивает самой спелой осенью, обгоняя время).
Поправив очки, подружка рассказывает, как недавно шла мимо дороги с Лисой, и видела бездомную собачку, хромавшую на заднюю правую лапку, приподняв её.
По дороге ехал грузовик, у которого заднее колесо было приподнято...
Собачка остановилась и грустным взглядом проводила грузовик, словно бы сострадая ему, увидя в нём и свою боль.

К нашей Лисе подбежала бездомная, тёмная собака с белым пятнышком на носу ( одна из тех пронзительных, потерявшихся собак с ошейником, с грустным и виноватым взглядом).
Она сначала смотрела на игры Лисы и подружки моей со стороны.
Потом, словно бы желая понравиться подружке, она стала копировать поведение Лисы: она прыгала, припадала на передние лапки, счастливой мордочкой в траву, виляла хвостом и подскакивала ко мне и подружке, нежно щёлкала пастью в воздухе в лёгком прыжке, что в мире собак является должно быть эквивалентом воздушного поцелуя.

Она словно бы говорила: ну посмотрите на меня! Я тоже достойна любви, как и ваша собака, я ничем не хуже неё!!
Собака ласкалась к нашим ногам, улыбалась по-чеширски хвостом, подбегала к Лисе, которая в это время присела в туалет, и весьма странными, растерянными глазами, смотря то на нас, то на подбежавшую к ней собаку.
В этот интимнейший миг, в ней было такое слияние беззащитности, нежности, доверия.. будто бы она всем телом задумалась о чём-то почти человеческом.
Если бы ей в этот роденовский миг был дан дар слова, она бы произнесла что-то бесконечно трогательное, важное, что не успели сказать Сартр или Воннегут.

Бездомная собачка подбежала к тёмной кучке в цветах, понюхала и посмотрела на неё так ласково и грустно, как на раненый цветок, или на что-то бесконечно дорогое, что только что было частью той, к кому собака испытывает нежные чувства, и потом подошла к Лисе, робко ткнулась ей под хвост, и весело подластилась к её улыбнувшейся мордочке, облизнув её.
Я обнял свою подружку... Она меня спросила: ты о чём задумался? О чём замечтался?
Грустно поцеловав её в щёку, чуточку по собачьи, дурашливо, с кончиком язычка, я прошептал: так, ни о чём. Просто вспомнил свою собаку...
Да, тогда в парке, населённом, как прекрасная и добрая планета, чудесными, яркими птицами, мы смеялись и шли по карей после дождя дорожке, выгуливая своих собак: подружка - свою милую Лису. Я - своего умершего Гекльберри..