Нечто о чертях, чёрточках и точках..

И бродят тени, и молят тени:
"Пусти, пусти!"
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?

Зеленый призрак куста сирени
Прильнул к окну...
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну...

Анненский

Вы верите в спиритизм? А в чертей?
Достоевский справедливо пишет, что иные безбожники охотнее верят верят в чертей, нежели в бога, не брезгуя всей этой инфернальной потусторонностью. Интересно, почему?
Да, у Бодлера, Байрона, Мильтона, Булгакова, дьявол и падшие ангелы, имеют привлекательные черты грустных бунтарей, некой гордой и мрачной тайны, и, наконец, отрицания, говорящего на языке атеиста.
Но всё же эти поэтические образы наполнены чувствами поэтов, и простые обыватели, заигрывая с притягательным миром "тьмы", не всегда понимают, с чем они заигрывают, вторгаясь в тёмное, бесчеловечное бессознательное природы.
Известны случаи, когда после спиритических сеансов люди сходили с ума, убивали себя самым жутким образом, выкалывая себе глаза, разрывая себе ногтями кожу, словно бы столкнувшись, как иной раз в кошмаре сна, или в "delirium adicus", со своими сокровенными и ожившими страхами, сомнениями, грехами.

Достоевский несколько раз присутствовал на спиритических сеансах.
После одного сеанса он был даже чем-то потрясён. После другого, он что-то остроумное шепнул французской медиумше Сент Клер, после чего она обиделась и прервала сеанс.
Чуть позже, Достоевский, в беседе с философом Вл. Соловьёвым, говорил ему каким-то горячим, страстным шёпотом а-ля Иван Карамазов : "Это черти! Врут они, называя себя умершими людьми. Это черти! Черти!!!"
Профессор Вагнер ( забавная отсылка -самой жизни - этого имени к подручному Фауста, и, фактически "вызову", призыванию Мефистофеля-чёрта), в доме которого устраивались сеансы, после смерти Достоевского просил разрешения у его вдовы вызвать дух Достоевского. Она решительно отказалась.

В самом "Дневнике писателя" есть любопытная глава о спиритизме и чертях, равно интересная для верующих и атеистов.
Не буду вдаваться в подробности, лучше расскажу странную историю из своего прошлого на эту тему.
Вообще, с чисто художественной стороны эта тема богата лирическим страхом и мрачной поэзией.
После смерти Диккенса, не верившего в спиритизм, некий человек вызвал его дух, который диктовал ему главы незаконченного романа Диккенса "Тайна Эдвина Друна".
Что любопытно, и самый стиль этих глав и их художественная цельность, странно согласовались со стилем Диккенса.
Но эти "главы" в литературном мире так никто и не принял всерьёз.
Конан Дойл, веривший в спиритизм, поверил в их истинность, но счёл нужным самому вызвать дух Диккенса и спросить его об этом.
Диккенс ему грустно ответил ( и почему они все грустно отвечают "оттуда"?), что он ничего не диктовал.
Какому из двух Диккенсов верить? Да и "Диккенсы" ли это были?

Джон Стэнхоуп - Орфей и Эвридика на берегу Стикса

Дальше...

Это было осенью 20.. года.
Холодный, почти диккенсовский дом на даче, с весёлыми, пьяными тенями девушек и парней, мелькающих на стенах, полу, потолке ( тогда в районе отключили свет, и мы, словно души в Аиде, ходили со свечами в руках : для атмосферности).
Мне тогда было тяжело на сердце, ибо не так давно умерла моя любимая девушка. Одним словом, мне было не до веселья, а тут ещё кто-то из друзей предложил заняться спиритизмом.
Spiritusa, "спирта", души воды и огня, в нас было достаточно. Осталось только сделать и сам дом пьяным, дабы и он ожил и сладко покачнулся тенями умерших.
Не скрою, вся эта затея не вызвала у меня энтузиазма, но как для атеиста, всё это выглядело забавным и обещало рассеять мою хандру.
Усевшись за круглый столик со свечой, мы начертили на нём мелом буквы, поставили блюдце, с нарисованной на нём стрелочкой, и положили на край стола свои руки.
Эти бледные, словно бы слегка ухмыляющиеся и семенящие руки были похожи на тех жутких, призрачных пауков, которые водятся в пещерах. Они словно были на старте, и ждали сигнала, чтобы броситься на свою жертву.
Поднеся руку к свече, я с грустной улыбкой увидел на стене возле окна огромный призрак паука, оплетающего в звёздную паутину белого кокона, луну : пойманное солнце.

Забавно всё это... Некоторые из моих друзей верят в реинкарнацию. С чисто художественной точки зрения меня занимала вот какая мысль : вызовем мы некий дух, ну, допустим Анны Болейн. А что, если её душа сейчас находится в одном из нас? Вот заговорит этот инфернальный дух о своих мрачных тайнах, о купании в ванне в крови девушек.... и в этот же миг кто-то из нас упадёт в обморок, забьётся в конвульсиях так, как бились иные девственницы на полу в замке Болейн, мучимые ею, с пеной на губах, царапая пол и произнося жуткие слова на чужом языке..
Задумавшись, всё это я произнёс почему-то вслух, глядя на подружку Аню, как-то странно на меня посмотревшу. в ответ.
Мы приступили к сеансу. Кого бы вызвать? Достоевского? Диккенса? Цветаеву? Нику Турбину? Пушкина?
Пушкина почему-то вызывают чаще всего.
Если бы я был "духом Пушкина", я бы ощущал себя ужасно невыспавшимся, вечно раздражённым, почти прописавшимся в "коридорчике рая", куда его постоянно вызывают.
Я предложил оставить Пушкина в покое, и вызвать... какого-нибудь великого атеиста. Это ведь забавно : а что скажет атеист? Переменил ли он свою точку зрения "Там"? А можно ли и "Там" остаться атеистом?
Решили вызвать Камю.
Таинственным, вкрадчивым шёпотом мы трижды повторили : "дух Альбера Камю, мы вызываем тебя!"
После третьего раза, мысленно закрыв ладонями лицо и грустно усмехнувшись на весь этот бред, я попросил прощения у великой "тени Камю".
К нашему разочарованию, ничего не произошло, но тишина, темнота в комнате, стали какими-то испуганными, словно ребёнок, свернувшиеся ии прижавшиеся к дальней стене, словно бы в комнате что-то появилось.
Сначала стали раздаваться те странные тени звуков, которые мы не замечаем в обычной суете жизни, ибо не вслушиваемся в тишину, темноту.
Стало что-то постукивать тем странным, рваным ритмом, в каком иной раз мерцают звёзды и им откликается сердце, словно бы перестукиваясь в ночи какой-то новой азбукой Морзе.
Ну, а иной раз такие постукивания бывают у насилуемого человека, когда поверженное тело, уставясь в стекающие по стенам тени листвы, грустно выстукивает пальцами на полу что-то затаённое, грустное, как рисунки Достоевского на полях его рукописей : прозрачные, тёмные капли касаний : кап, кап, кап...
Блюдечко на столе молчало. Но моё сердце, словно блюдечко, странно ожило, задвигалось по буквам уже не на столе, но в моей голове, и я мысленно повёл разговор с Камю.

- Альбер, ты веришь в бога?

- Нет. Но тут в этом смысле вообще всё сложнее и абсурдней.
Когда я оказался в раю, меня встретил прекрасный ангел, который, взявшись за свою голову лазурными крыльями, безумным шёпотом прошептал : "Бог умер! Умер!!!"

- Ангел ещё что-нибудь сказал?

- Да, он сказал, что бог однажды, возлюбив человечество, ушёл на Землю, там умер и... не вернулся обратно.
Мне безумно жаль было этого ангела, и я его обнял. Если бы мне об этом кто-то сказал на земле, я бы посчитал его безумным.

- Альбер, можно ли верить в иной мир, без веры в бога?

- Можно. Почему бы и нет? Но не очень долго. Многие здесь вообще не верят в ваш мир. Сомневаются в нём.
Вы для них подобны призракам, которых иные даже "вызывают".

- Ты счастлив там?

- Мне здесь грустно.

- Что ты думаешь теперь о "Том" мире? Ты видел Достоевского? Говорил с ним?

- Да, говорил. Прогуливаясь по этому мрачному миру, я что-то говорил ему о коллективном бессознательном, о синей тине мира..
А он, грустно улыбнувшись, говорил мне о бесах, которые умудрились развратить рай, устроить здесь социализм духовного болота..
Грустно всё это... И я и он ожидали совсем иного. Любой бог - лишь символ бога, и если я перестану в него верить, то уберу преграду символа и его тёмная, обнажённая инерция столкнёт меня с богом под другим именем лицом к лицу.
Вот я столкнулся с новым качеством абсурда - с богом. Это даже забавно...
В некотором смысле, тут продолжение того абсурда земного отдаления человека от природы, себя, порождающая в нём судорожное символообразование, фиксацию тех истин мысли, в которых мы уже не чувствуем себя и смотрим на них, словно душа на покинутое ею тело, со стороны, посторонне.
Отсюда и трагическое стремление человечества к саморазрушению, к отрицанию человека в той же мере, в какой оно отрицает и бога, ибо оно бессознательно желает разом смести всю эту паутину символов, в один из которых обратилось оно само, дабы встретиться лицом к лицу с собой подлинным, пусть и в образе чёрта, пусть на звёздном прахе рухнувших декораций мира.
Многие из умерших людей, словно бесы, развратили и разрушили рай.
Он обратился в какой-то одичавший сад, ад.. Потому небеса так страшно и молчат, ибо им стыдно в этом признаться, и в чертогах света теперь мелькают пауками жуткие тени на четвереньках ( словно огромные руки!), подобные животным ада или безумцам, иной раз отвечающих в "телефоне" за "хозяина".
Потому души и бегут из этого Ада обратно на землю...
Саша, спаси меня. Здесь страшно..( шёпотом)
...................................................
-Саша, мне страшно - раздался около меня голосок Ани, продолжавший дальше семенящим, испуганным шёпотом : Боже, спаси и сохрани, спаси и сохрани...

Оказывается, что я задремал, и мои губы продолжали что-то шептать. Увидя меня с закрытыми глазами, что-то шепчущего, Аня жутко испугалась.
Кто-то предложил вызвать кого-то другого, кто точно придёт, кто знает одного из нас.

- Саш, не хочешь вызвать её ? - послышался женский голос из темноты. Может тебе станет легче, если ты с ней поговоришь?
Да, знаю, ты во всё это не веришь, ну а вдруг? Мне бы стало легче...

Я согласился. Дальнейшие впечатления я запомнил на всю жизнь.
Мой разум, моё тело не верили во всё это, но моё сердце бунтовало, сходило с ума, желая услышать её голос, увидеть хотя бы её тень, тень её голоса, обведённого мелом на столике.
Я словно бы ждал междугороднего звонка... Я смотрел то на мучительно молчащее блюдце (боже, в каких же абсурдных мелочах жизни порою заключено наше райское счастье и наши адские муки!!), то на мерцание звёзд за окном, мигающих в ритме сирени на ветру, в ритме телефонных гудков, словно бы сглатывающих пустоту, темноту ожидания в трубке.
А что, если если как тогда весной она возьмёт трубку, и я почувствую в своей руке её, невесомую, её прозрачный голос, говорящий со мной через тёмные вёрсты звёзд и ночей?
Словно Орфей, я готов был пойти за любимой в ад, - где тоже нет бога и мира. Боже! да я бы и не заметил что это - ад. Без неё - всё ад! Готов был поверить в чертей, во что угодно поверить, лишь бы увидеть её, поцеловать её ещё хотя бы раз, хоть тень её, поцеловать её милый голос, оставшись с нею в аду, отдав тело - богу, а душу - дьяволу.
И тогда я впервые осознал обречённость и обнажённость сердца человека перед вечностью и смертью.
Тогда я понял Достоевского и его страхи перед "пауками" на том свете и то, что человек - обречён на совращение "чертями", пусть и двуногими, а не двурогими, ибо его сердце давно сошло с ума, не в силах перенести этой тёмной тишины молчания бога и звёзд.

Да, в ином омуте водятся черти, но ещё чаще тихий омут водится в чертях, и этот омут зрачка будет ширится самой жизнью.
Нет, черти, как полагал Достоевский, вовсе не отведут сомневающихся великих людей в сторонку, чуть приподняв над землёй и показывая им чудеса. Нет, они ложью жизни изгонят муз и голос бога - совесть, из жизни, и человек останется в тёмной, бесчеловечной тишине одиночества, и будет слышать их голос, путая его со своим голосом, ибо этот новый голос станет сверкающим, властным, влекущим к раю довольства.
Черти будут дописывать за людей их искусство, науки, диктуя сумасшедшие формулы и строчки, развращающие людей, и люди преклонятся перед этими чудесами науки и лжеискусства, умрут духовно, и не заметят этого, и скажут в трепете : "кто подобен зверю сему? Хвала ему, он сводит нам огонь с небеси. Он камни обращает в хлеба!"

Лепесток огонька свечи на столе дрожал во тьме и порывался прочь. Тень от блюдца дышала и робко касалась букв А и Д.
Не выдержав, я сорвал пальцами лепесток со свечи, и швырнул лунное блюдце в стену, разлетевшееся ко всем чертям.
Ни с того ни с сего в комнате громко ожило радио, и почти сразу же выключилось, многих перепугав.
Всё было вполне естественно, ибо просто дали свет, если бы не одно но : слово из песни, на котором включилось радио, странно совпало, словно мучительный ответ, с моим вопросом, который я мысленно задал своей любимой.