Муза - мой пол в душе. Андрей Платонов

Не замечали, что творчество писателей и поэтов, рождённых осенью, отмечено мрачным холодком какой-то осени мира, почти прозрачного, сквозь который просвечивает несказанная, обнажённая синева и звёздность?
К этой синеве и звёздности и стремился Рембо, но, в итоге, душа отхлынула от берега тела, и сердце-корабль, словно пьяное, медленное солнце, село на мель, и жизнь и судьба поэта пережила нечто похожее на загробные мытарства души : страницы со стихами Рембо, вздохнули парусами, и поэт отправился навстречу бессонному солнцу Абиссинии, Египта, Эфиопии, туда, где потом его догонит на своём захмелевшем трамвае Гумилёв. Забавный эпизод из набоковского романа "Смотри на арлекинов!" : "где-то в Абиссинии пьяный Рембо читал удивлённому русскому путешественнику стихотворение "Le Tramway ivre".

Вслед за Бодлером, с его мистическим эротизмом "Приглашения к путешествию", душа Рембо влеклась в неведомое, где за тёмной рябью строк и пеной звёзд, за облаками, ливнями волос любимого человека, за снеговыми паутинками, паутинками ресниц - ибо мы закрываем глаза при поцелуе ( этим первым поэтическим порывом в истории человечества, в котором таинственно и сладко, объект любви сливается с миром, и мы словно бы целуем ветер, ночь, аромат цветов...), который Рембо, в своей "Зимней мечте", назвал "бродяжкой-паучком",- за "сапфирами сумерек" ( камертон первой строки "Ощущения" в переводе Лившица, даже лучше оригинала), за нежными "Ответами Нины", осенне сквозится новый нежный мир.

Рука в руке, давай с тобою
Уйдём скорей
Туда, где утро голубое
Среди полей.

Но далеко ли смогли убежать влюблённые, душа поэта?
Воздух ярко улыбается мотыльками и музыкой стихов... душа поэта ударилась о небо, словно о засиневшее рассветное окно. Неоромантизм ( Рембо, как и Перси Шелли, мечтал поэзией изменить мир) сменился сарказмом, бунтом против законов неба и земли.
В своём письме о ясновидении, Рембо писал, что "поэт превращает себя в ясновидца длительным и обдуманным приведением в расстройство всех чувств. Он идёт на любые формы любви, страдания, безумия. Он ищет сам себя. Он изнуряет себя всеми ядами. Он становится самым больным из всех, самым преступным, самым про́клятым - учёным из учёных! Ибо он достиг неведомого."
В этих словах есть нечто от христианства самой жизни, вне религии, к которому Рембо придёт к концу жизни. Тут стигматы вдохновения и жизни, раны жизни.

Примяв тёплый, колкий блеск звёзд, словно траву, лежит Земля - "спящая в ложбине" ( опять-таки, гениальное прозрение Рембо, сравнившего в этом дивном стихе умирающего солдатика в траве, с какой-то обнажённой нежностью ребёнка, возвращающегося к своей матери-земле), а над Землёй, словно бы зримая из голубой, звонкой глубины, плывёт луна...

По черной глади вод, где звезды спят беспечно,
Огромной лилией Офелия плывет,
Плывет, закутана фатою подвенечной.
В лесу далеком крик: олень замедлил ход.

По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.

Сколько муки и трагизма всего женского в этом стихе, вот уже века не могущего допеть свою песнь. Что миру хочет женщина сказать?
Муза - Ева каждого поэта. Его лучший сон о женщине, как о своём самом сладком безумии.
В том же письме о ясновидении, Рембо, в феминистском прозрении, высказывает дивную мысль о женщинах :
Когда будет разбито вечное рабство женщины, когда она будет жить для себя и по себе, мужчина - до сих пор омерзительный - отпустит её на свободу, и она будет поэтом. Женщина обнаружит неведомое!"

Удивительная и трагичная для самого Рембо мысль! В своём нетерпении сердца и души, желая приблизить это сверкающее время свободы и роскоши женской души, Рембо бессознательно решается на феминизм души, освобождая её из под бытийного, вековечного господства тела. Он даёт свободу вечно-женственному, освобождая, расковывая и свою поэзию, творя пьянящую музыку чувств и образов, рифмы чувств и образов, которыми так часто мыслят женщины.

Тэк-с... в этом месте истории я чуток "поплыл" : хотелось что-то сказать о Сартре и его мыслях о гомосексуализме Рембо, сказать о Верлене, Малларме, Лорке, Набокове... остановлюсь на Набокове, так любившего творчество Рембо.
Вас никогда не интересовал косвенный интерес Набокова к гомосексуализму? Нет, не хочу тут даже касаться его брата Сергея, "урановой" темы в Кембридже тех лет, вернёмся на Землю, к её разноцветным звукам, к цветному слуху, которым, как и Набоков, был наделён и Рембо.
Быть может, Набокова интересовала гомосексуальная тема ( умудрился ведь разглядеть в "Анне Карениной" двух гомосексуалистов! Кстати, есть нечто общее в бегстве Рембо - из ада- и Толстого - из рая - жизни - в той же мере, в какой и тема двойничества? Вот только это мучительная, тёмная, пьянящая раздвоенность бытийного, самосознания. Та вечно скользящая, сверкающая грань между телом и душой, телом, которое душа вечно желает обнять : душа - луна, солнце - тело : идеальное, равноправное, полное затмение!
И в таинственной эпилепсии Достоевского, и в сомнамбулическом гомосексуализме Рембо, и в обморочном обнажении нервов и чувств у Вирджинии Вулф, - слышится почти гумилёвский "крик и изнеможение тела", "под скальпелем природы и искусства, рождающего орган для шестого чувства".
Наряду с вдохновением, это самый нежный, таинственный, мучительно-творческий вид сумасшествия не ума, но тела, которым пытается мыслить душа, обнажённо, прозрачно, цветно касаясь цветов ли, звёзд ли, глаз...

Рыдала розово звезда в твоих ушах,
Цвела пунцово на груди твоей пучина,
Покоилась бело бескрайность на плечах,
И умирал черно у ног твоих Мужчина.

..................................................................................

Розовослёзная звезда, что пала в уши
Белопростёршейся спины тяжелый хмель.
Краснослиянные сосцы, вершины суши.
Чернокровавая пленительная щель.

Эти два перевода - словно женщина и мужчина. Они такие разные, но выражающие одно и то же. Мучительная раздвоенность и вечно иной, то нежный, то грубый, буквальный взгляд на себя и на мир.
Изумительное, эротически-кошмарное стихотверение, выражающее не только трагизм "пола", но и трагизм мужчины и женщины. Это стихотворение словно бы написано мрачным эротизмом красок трагических картин Эгона Шиле.

Владимир Куш.
Этакий Набоковско-рембовский "Пьяный корабль", одинокий, ранимый, вечно устремлённый к другим берегам неба ли, земли ли, словно бы состоящий в нежном родстве с Летучим голландцем.