Владимир Набоков «Отчаяние» — история laonov

Полагаю, что чистилище будет наполнено многомерными зеркалами.

Игорь Стравинский.

Роман-сон, роман-зазеркалье!
Итак, фабула этого экзистенциального театра одного актёра, встретившего своего двойника и замыслившего его убить, проста до безумия, точнее, актёр - безумен, и окружён призраками безумия - зеркалами.
Сердце темно бьётся в пустоте, бьётся и творит в холостую, отражаясь в разбитых зеркалах мысли о мысли... мысль обнимает себя в тёмной, экзистенциальной судороге одиночества, бесплодности, бесплотности души и жизни, почти призрачной, словно прозрачное отражение в никуда. Это состояние похоже на какую-то мастурбацию сознания, "я", на которую смутно намекает Набоков.
Главный герой - Герман, вполне бы мог носить имя пушкинского безумца Евгения из Медного всадника, грозящего безумному миру, для Германа охваченного половодьем отражений вышедших из своих берегов зеркал, наполненных синим течением неба ночи.
Герман - игрок : актёр, автор и зритель, аплодирующий себе из амфитеатрально( круги ада), с пустым и белым блеском, расположенных рёбер, - обнимающее себя одиночество...
Свою английскую версию "Камеры обскура", Набоков назвал "Смех во тьме". Примечательно, как это название на цыпочках промелькнуло в "Король, дама, валет", - "улыбка в темноте", а потом, в полный рост появилось и в "Отчаянии", в разговоре бродяг : "Смех в темноте". Нечто общее, некие оптические миражи между этими романами и правда есть, но особенно есть нечто общее между "Отчаянием" и "Приглашением на казнь". Можно даже сказать, что окончание "Отчаяния", является неким апокрифом одной из "казней" в "Приглашении на казнь".
Жуткий мир "Приглашения", с его тёмным смехом вещей, декораций сна, то сдерживающих этот смех, то разражающихся им, когда ты опять отвернулся от них.
Герману снится кошмарный сон : пустой коридор, и дверь в глубине этого коридора. Почти сталкерова дверь, за которой ответ на все вопросы, но к ней так страшно подойти!
Знаете, иной раз во сне нас безумно страшит трещинка на зеркале, складка на шторе, зеркальные слова : он в аду давно.. что они символизируют, мы не знаем, они - айсберги снов, скрывающие под водами снов нечто ужасное из жизни.
Герману страшно коснуться этой двери. А если её открыть? А там, - невыносимо-белая, пустая комната, похожая на пустоту жизни и души : вскрикнешь в такой комнате, закроешь дверь, а твоё эхо, словно разбитые осколки голоса, будут там ещё долго метаться бледными мотыльками, невыносимыми двойниками души, среди испещрённых паутинками трещинок зеркалами.
А может, там, за дверью - тот же коридор, и ты видишь себя со спины, перед дверью, а дальше, ещё ты, но уменьшенный проклятьем перспективы...
Двери-карты, двери-зеркала хлопают, мигают каким-то кошмарным пасьянсом. Страницы листаемой мной книги, словно отражения этих дверей, хлопают беззвучно : акустика жуткого сна. Душа летит по коридору книги, за дверями страниц слышится то безумный смех, то женские, театральные всхлипывания, выстрел... Стоп. Выстрел!
А может, Набоков не просто так мельком упомянул о том, как в школе, в сочинении на "Выстрел" Пушкина, Герман игриво изменил сюжет, убив "любителя черешен?" Может, никакого двойника и не было? Было лишь толстовское, смутное желание убежать из пошлой жизни, стать бродягой, кем угодно, но только не собой.
Да, кем угодно, перевоплотиться при жизни в судьбу и тело другого человека, пронеся в него контрабандой свою нежную душу.
А может, никакого Германа и не было? А было, было его отражение, почти андерсеновская "тень" без тела, лежащая на яркой траве, словно душа в аду, не знающая, что она в аду, ибо не верит в ад и душу.
Главное не открывать эту пандорову дверь последней истины о мире и себе. Пускай мир мило двоится в твоих пьяных, сквозь слёзы глазах. Пусть лучше прекрасные миражи искусства, бога и любви, нежели пустая и белая комната, и ты в ней один, наедине с адом, заглянувший в мировую пустоту, отразившую тебя целиком.
Ты один, и безумный смех в темноте!
В начале было слово? Ну да, ну да...

Послесловие...

1 апреля, в день дурака и смеха, словно в жутком сне, дом Германа окружают молчаливые толпы полицейских, народа, природы... Слышно их дыхание. Кажется, что словно перегорающие лампочки, мигают лица иных женщин, мужчин, мигает листва на ветру.
Всё кажется странными, дешёвыми декорациями ада. Неизвестные лица "мигают" чем-то до боли знакомым, проявляясь всё чётче, страшнее.
В английском переводе "Отчаяния", в конце романа, ̶Е̶в̶г̶е̶н̶и̶й̶ ̶г̶р̶о̶з̶и̶т̶ ̶ Герман говорит народу, миру, что это снимают кино. Что он сейчас выйдет к ним, но его не задержат, и нужно помешать полицейским, так положено по сценарию...
Вот он выходит на улицу : в небе, тёмной рябью замерли птицы, не шевелится листва... и люди, люди, как две капли воды похожие друг на друга : женщины, мужчины, дети... Всё замерло.
Глаза, окна домов, река : зеркала мира - отражают больше, чем им положено, улыбаясь безумным, алым смехом солнца. Разбиваются на осколки не зеркала мира, но тот, кто в них кошмарно отразился - Герман, автор, ставший пошлым актёром написанного им же адского сценария жизни : звёздный шёпоток дождя на тёмных кадрах страниц книги, словно на старой киноплёнке в кино. Шелестящая, холостая тишина вращающейся, оборвавшейся киноплёнки страниц.....................................................